Ангел-хранитель

— Вот это я и имел в виду, говоря, что с тобой — не скучно, — проговорил он, немного отдышавшись. О, глаза нормальными сделались — уже не смотрит на меня так, словно на ядро уселся и ждет, когда фитиль зажгут. Так, теперь главное — не дать ему передышку, чтобы он опять в свои терзания не ударился. Вопросы, вопросы нужно задавать.

— Ну и что здесь плохого?

— А то, что меня — после такого заявления — не только с тобой не оставили бы; меня бы вообще в привратники перевели, причем по собственному желанию. — У него дрогнули губы. — Из меня бы пособие сделали для ангелов-стажеров: вот, мол, смотрите и запоминайте, что происходит с тем, кто начинает испытывать привязанность к своему человеку вместо того, чтобы действовать профессионально и хладнокровно.

— А ты начал? — тихо спросила я.

— Что?

— Испытывать привязанность?

Он откашлялся и шевельнулся на табуретке. Глаза у него забегали во все стороны — и вдруг он замер, уставившись мне на запястье.

— Что? — спросила я, автоматически глянув туда же. Ну подумаешь, я руки изо всех сил сжимаю — может, у меня привычка такая!

— Ты знаешь, который час? — Я глянула на часы на руке.

Мы что, уже полтора часа болтаем? Ничего себе, а мне казалось, что минут двадцать прошло.

— Три часа. Ну и что?

— А то, что тебе поспать нужно. Тебе же на работу идти. — Он опять нахмурился. — Может, это уже и не мое дело, но я не хочу, чтобы тебя завтра из-за меня ветром шатало.

— Не пойду, — категорически заявила я, для убедительности резко мотнув головой.

— Татьяна…, - начал было он, и в голосе его вновь зазвучало вселенское терпение.

— Я сказала, не пойду. И не вздумай мне что-нибудь внушать, — на всякий случай предупредила его я. — Правильно это или неправильно, но бывают экстренные случаи. У меня такой случай — впервые в жизни. Так что нечего мне рассказывать, что мне делать. У меня свои соображения на этот счет имеются.

— И какие же это соображения? — Он плотно сжал губы, словно сдерживая улыбку. Скажите, пожалуйста! Сначала: «Я на что угодно готов, чтобы поговорить с тобой», а потом… Когда сам уже высказался: «Тебе нужно то, тебе нужно се», — как будто я сама не знаю, что мне нужно. Ну хорошо. Не знаю. Чаще я знаю, чего мне не хочется. И вот сейчас, например, мне совершенно не хочется идти спать. И нечего мной командовать.

— Во-первых, я все равно не засну. Ты знаешь, что бывает, если в муравейник палку засунуть? У меня в голове сейчас мысли, как те самые муравьи — во все стороны носятся.

— А я, значит — палка? — Он еще крепче сжал губы.

— Ты — не палка, ты — дубинка, которой меня по голове огрели. — Я мысленно поежилась, спохватилась и быстро затараторила. — И нечего меня отвлекать. Я все равно до утра ворочаться буду, глаз не сомкну. Ты ведь сам хотел поговорить. Так, давай — говори.

— А что там было во-вторых? — прищурился он.

Вот черт! А я уже понадеялась, что он не заметил моего промаха.

— Во-вторых, я боюсь. — Теперь быстро переходим к следующему аргументу — авось, он на нем сосредоточится. — В-третьих, завтра у меня — обычный день, ничего особенного, так что я вполне на адреналине продержусь. А уж его-то ты мне подбросил — на неделю хватит!

— Чего ты боишься? — Вот же вцепился! Да ладно, что уж теперь — выкручиваться.

— Я боюсь… — Ну как же неприятно признаваться! — Я боюсь, что, если выйду сейчас из этой кухни — не говоря уже про то, чтобы спать лечь — ты все-таки исчезнешь.

Теперь у него улыбнулись глаза. Вот странно. Сколько раз я видела, как люди улыбаются одними губами — обычная вежливость во время секундного столкновения в толпе, например — но чтобы наоборот… На лице у него была написана все та же озабоченность, вон губы даже поджал неодобрительно — а глаза потеплели.

— Тогда тебе тем более нужно пойти спать, — медленно проговорил он.

Ага, сейчас он мне расскажет, что именно так и нужно побеждать свои страхи: сделай то, чего боишься — и больше никаких проблем. Ну-ну, послушаем, полюбопытствуем.

— Почему?

— Потому что, если мне придется уйти, я это сделаю независимо от того, будешь ли ты спать или бодрствовать. И тогда лучше будет, чтобы ты обнаружила мое отсутствие, когда проснешься. Тогда ты просто решишь, что все это тебе приснилось, удивишься — опять — живости своего воображения, поразмышляешь пару дней над тем, что могло спровоцировать такой сон… и продолжишь жить своей обычной жизнью. И, кроме того…

— Опять? — задохнулась я от возмущения. — Опять?! Ты только что сам сказал, что не знаешь, о чем я думаю, что только догадываешься! Ты же сам сказал, что многое бы дал, чтобы узнать, что мне нужно. И тут же — тут же! — опять решаешь за меня, что мне будет лучше? — Я сделала три глубоких вдоха — и вспомнила, откуда взялась эта привычка. Вот же… навнушал! — И что это еще за «Кроме того»? Давай уж — договаривай, что ты там еще придумал исключительно для моего блага.

В лице его что-то мелькнуло — так быстро, что я не успела разобрать, что именно — но он продолжил так, словно я его и не перебивала.

— И, кроме того, мне пришла в голову интересная мысль.

Завидую. Если ему в голову пришла одна мысль, да и та интересная, тогда — завидую. У меня в голове жужжал рой мыслей, одна — бестолковее другой.

— Какая? — буркнула я.

— Я подумал, что, возможно, ты была права.

Батюшки, вот это — праздник! Нужно за маркером сходить — красным цветом этот день в календаре выделить.

— И в чем же я — чудо из чудес! — оказалась права?

— Я сказал — возможно. Когда ты сказала, что — возможно, только возможно — я все еще здесь потому, что не хочу уходить.

Ну что за невозможная манера так круто менять направление разговора! Только я настроюсь на что-то, тут же — бац! — и мы уже на других рельсах. Ну хорошо, опять я растерялась, забыла, что только что разозлилась — добился своего, доволен? И, между прочим, тогда он мое соображение отмел как смехотворное. «Мои желания не играют никакой роли». Теперь что, прошло время, и мысль эта показалась не такой уже и глупой, да?

— Значит, твои желания все-таки учитываются?

— Нет, я не об этом. Собственно говоря, у меня появилось даже две мысли. — Мне явно стало легче. — Обычно, когда один из нас оказывается неподходящим для своего человека, его отзывают, и он уходит. Сам. Он признает свое поражение и — добровольно — уступает место другому. Но я не хотел… не хочу оставлять тебя. Я все еще думаю, что со мной тебе будет лучше — не взвивайся, пожалуйста! — чем с кем-то другим, которому придется заново узнавать тебя. Если у него это вообще получится. И мне кажется, что насильно никого из нас отсюда не забирают.

Он помолчал какое-то время. Мне же этого времени едва хватило, чтобы уложить в голову все услышанное (куда уж тут взвиваться!) — почему-то я постоянно возвращалась в мыслях к его фразе о том, что мне будет лучше с ним.

Потом он продолжил, опустив глаза.

— Но есть и еще одна возможность. Не исключено, что все дело в том, что ты меня увидела. И теперь они просто ждут, когда я окажусь вне поля твоего зрения, чтобы все-таки забрать меня отсюда, ни в малейшей степени не интересуясь моими желаниями. И тогда задачей следующего будет убедить тебя, что все это тебе почудилось.

— Так что же мне теперь — вообще не спать? — растерянно произнесла я.

— Вот именно, — хмуро сказал он, и вновь посмотрел на меня. Сейчас мы сидели друг против друга в абсолютно идентичной позе: плечи чуть сгорблены, голова чуть опущена, взгляд — исподлобья, и руки крепко сжаты перед собой на столе. — Ты не можешь не спать. Ты не можешь не ходить на работу, а там мне придется перейти в невидимое состояние… Поэтому я и сказал, что сейчас тебе лучше пойти спать. Так мы сможем проверить мои версии.

— Как? — вырвалось у меня слишком быстро.

— Если справедлива вторая, тогда ты проснешься и обнаружишь мое отсутствие. — Я открыла было рот, но он покачал головой. — Подожди. Если меня могут забрать только в невидимом состоянии, рано или поздно это все равно случится — так чего тянуть? Если же утром ты проснешься, и я все еще буду здесь… Значит, тогда мое желание остаться… нет, моя уверенность в том, что мое место — здесь, действительно имеет значение. Сам я не уйду. — Последние слова он произнес, опять покосившись на окно.