Ангел-хранитель

Я встал и обошел кухню, вглядываясь в столь знакомые (вот черт, действительно родные!) предметы. Вот эти чашки мы вместе выбирали. Она в магазине сразу схватилась за розовые, мне же казалось, что голубые у нас на кухне будут лучше смотреться — в конце концов, удалось мне сбить ее на фиолетовые. А вот это полотенце — из того набора, что Марина ей из Египта привезла. Вот странно, в наборе том было шесть полотенец, а она до сих пор двумя пользуется: одно постирает, другое — повесит на кухне. Интересно, что же она все-таки с остальными будет делать? О, чайник — это вообще отдельная история. Это — первый в Татьяниной жизни электрический чайник. Каких же мне трудов стоило затащить ее в «Электротовары» после того, как она сожгла свой старый (и далеко не первый, как я понял из разноса, который ей учинила мать). Неделю зудел — спасибо, менеджер в магазине попался настойчивый, помог мне ее уговорить. Ох, и упрямая же она, моя Татьяна!

Я вдруг понял, что прямо сейчас не уйду. Не уйду, и все. Сначала я проберусь в спальню и еще раз посмотрю на нее. Долго посмотрю, внимательно — чтобы, как следует, запомнить каждую черточку ее лица. Спокойного лица, светлого — такого, с каким она спит. Не хочу, чтобы последними в памяти остались взгляд прищуренный, губы плотно сжатые — чужое лицо, с которым она на меня на кухне смотрела. Хотя, ерунда это все, конечно — я ведь прекрасно знаю, что надолго этих воспоминаний не хватит. Быстро сотрется в памяти моей и лицо ее, и все подробности нашей жизни — другие дела придут, другая жизнь. Черт, еще хуже стало!

Я тихо зашел в спальню и прислонился к шкафу. Так и есть: всю одежду — где сняла, там и бросила. Я подобрал с пола все вещи, аккуратно развесил их на стуле. Ах, да, куртку еще нужно поднять. Ну что, прощай, Татьяна. Не могу я с тобой оставаться, если только мешаю тебе. Теперь действительно будешь ты жить по-своему — так, как только ты знаешь. И не хочешь ни с кем этим знанием своим делиться. Может, так и лучше будет: и тебе, и мне. Появится у тебя другой советчик (хочешь ты или нет, все равно появится): более терпеливый, более уравновешенный, более убедительный… Жаль, что не узнаю я, кто — убил бы гада! А у меня появится кто-то поспокойнее, податливее, без сюрпризов и секретов. Вот неделю назад — я же сам себе того желал! М-да. Вот и сбылось мое желание.

Ладно, хватит. И что, я вот прямо так и уйду — тихо и незаметно? Вот так — безмолвно и безропотно — передам ее кому-то, как посылку почтовую? Как заявление директору цирка: лев оказал непредвиденное сопротивление, прошу перевести меня на работу с собачками. А она еще и не заметит — с нее станется: нырнет в свой мир, и какое ей дело, кто там на границе топчется? Нет уж. Как там говорится: «Он ушел, хлопнув дверью»? Я ей хлопну. Я ей так хлопну, что даже она заметит, что у нее дом без меня опустел! Не верю я, что ей будет без меня лучше!

Нет, ночью я дверью все-таки хлопать не буду. Или она от испуга заикой сделается, или соседи милицию вызовут. Чем там еще можно хлопнуть? Окном? Да нет, пожалуй, холодно еще его открывать — особенно ночью. Мне же потренироваться сначала нужно — значит, одним разом не обойдешься. Ну, конечно — форточка!

Я вернулся на кухню и открыл форточку. Меня окатило свежим, почти морозным, колючим воздухом. Я посмотрел наверх: чистое небо, ни облачка, луна, как нарисованная. И таким равнодушием на меня оттуда, сверху, повеяло… Словно на вокзале на расписание глянул: Ваш поезд отправляется через пять минут — а хочется вам ехать или нет, нас это, извините, не волнует. График, знаете ли.

Я захлопнул форточку, представив себе, что этим звуком ставлю точку в своей жизни с Татьяной. Нет! Какая, к чертовой матери, точка?! Так я ведь никогда и не узнаю, от чего ее лицо светилось, когда мы в транспорте ехали, от чего она вздыхала вечером за чаем, от чего она губы поджимала вчера во время уборки… И с кем она, в конце концов, съест эти дурацкие пирожные! И Франсуа. Франсуа! Я же теперь не узнаю, какие вопросы он ей задаст, и что — Что! Что!! — она ему ответит. Бог с ним, пусть хоть ему ответит, расскажет, что думает — а я бы уже с радостью рядом посидел, послушал… Поздно, батенька, раньше нужно было радоваться, что она хоть с кем-то — возможно — согласится разговаривать. А теперь будешь мучиться мыслью о том, что разгадка была так близко…

Нет, лучше я представлю себе, что она почувствует, когда я все-таки хлопну этой фигуральной дверью. Я провел еще один эксперимент с форточкой. Хлоп. Я исчез (Уй, мороз по коже!). Утром Татьяна просыпается и сразу чувствует, что что-то не так. Хоть бы не проспала завтра. Да нет, вроде, не должна — вон как рано сегодня легла. Итак, что-то — не так: никаких неожиданных мыслей, никаких внезапных побуждений… никаких трех успокаивающих вдохов, никаких проверок, закрыта ли дверь, никакой ограды от толчков в транспорте, никакого выключенного на ночь телефона, никакой спрятанной на вечер программы… Да она же не выживет! Сумеет ли тот — уравновешенный, убедительный — не забыть о таких мелочах? Я не верю, что она не почувствует, что что-то исчезло в ее жизни, что чего-то в ней не хватает! Она обязательно почувствует, она же все чувствует. Плохо ей будет, грустно, всплакнет, возможно… хотя последнее — вряд ли. Будет, как обычно, все в себе держать, наедине с тоской своей останется. Черт!

Что-то не очень мне хлопанье это помогает. Как ни крути, с какой стороны ни посмотри — не хочу я уходить. Нельзя мне уходить. Не могу я уйти. Никому от этого лучше не будет. Сколько бы ни помнил я ее, постоянно буду думать о том, где она, что с ней, о чем думает, как отбивается от назойливо-заботливого внешнего мира… и чем кончилась история с Франсуа?! И что это за жизнь у меня будет — с кем-то другим — с такими мыслями? Мне вообще кажется, что я очень долго не смогу ее забыть — никакие внешние воздействия не помогут. Может, мне как-то выкрутиться? А что, в самом деле: у нее был тяжелый день, столько испытаний — и все одно к одному сложилось. Тут кто угодно не выдержит, сорвется, наговорит в сердцах того, чего и в мыслях-то на самом деле нет. Если на каждую вспышку реагировать…

Да нет, этот номер у меня не пройдет. Татьяна — не вспыльчивая, просто так, в запале, такие слова у нее вырваться не могли — и не только я это знаю. Не удастся мне оправдание найти своему желанию остаться. А в наших отношениях ее желания — важнее. А значит, я все-таки обязан уйти. Но что же делать, если я чувствую, знаю, уверен, что это — неправильно?

Я опустил голову — только бы не смотреть в эти равнодушные небеса — и вцепился руками в подоконник. Что же мне делать? Что же мне теперь делать?

И вдруг за спиной у меня раздалось негромкое:

— Ты — кто?

Я резко развернулся, и первое, что я увидел, были ее огромные глаза. В них кружилось — водоворотом — столько чувств, что я онемел. Глаза у Татьяны всегда были «говорящими», когда она их не прятала, но сейчас… Удивление, недоверие, страх, любопытство, желание помочь… И все одновременно? Если боится, почему не бежит? И тут я заметил, что она стоит на пороге, держась одной рукой за притолоку двери, почти на цыпочках — словно сейчас сорвется с места и исчезнет в мгновенье ока. Но не бежит! Откуда любопытство-то взялось посреди ночи, в собственной кухне? И кому это ей захотелось вдруг помочь? Что она там пробормотала?

До меня дошел, наконец, смысл ее вопроса. Какой же хороший вопрос, и как вовремя! Кто я? Не кем я был. Или кем буду. Кто я сейчас — после того, что случилось. И нужно, наконец, назвать вещи своими именами: в моей жизни случился полный провал. Ошибку может допустить кто угодно. Неудача может постичь кого угодно. Но если ты потерпел такое поражение, что тебя попросили уйти? Если тебя попросили уйти, глядя тебе в глаза? Если, глядя ему в глаза, попросили уйти ангела-хранителя?

— Я? Уже никто, — тихо ответил я.

И тут я понял, что она не просто смотрела на меня — она со мной говорила. Рефлекс сработал автоматически: тело слилось с окружающей средой.