Страница 56 из 223
Княгиня случайно сидела в уединенном уголке одной из гостиных, откуда могла через растворенную дверь очень хорошо обозревать все, что происходило в смежной комнате, где помещалась ее антипатия - баронесса фон Деринг, тогда как самое ее совершенно заслонял от посторонних глаз роскошный трельяж, весь опутанный картинно-ползучими растениями. Ей очень хотелось, чтобы в ее уединение заглянул Карозич, но Карозич не догадывался о желании княгини, которая вдруг, обок с собою, услышала за трельяжем весьма интересный для нее разговор. По голосам она узнала графа Редерера и графа Скалозуба.
- Полюбуйся-ко, это очень интересно, - говорил один другому, подходя к двери. - Оба Шадурские - старец-молокосос и молокосос-старец - изволят таять перед баронессой.
- Ах, это в самом деле очень любопытно! - отозвался другой со смехом. Вот прекрасный сюжет для водевиля! Напишем-ка! Водевиль под названием: "Два ловца за одним зверем, или Папенька и сынок - соперники".
- Браво! - подхватил Скалозуб. - Брависсимо! Я сочиню куплеты, ты сделаешь музыку, и поставим у княгини Александрины на сцену.
- Но ведь все узнают, догадаются, - возразил Редерер.
- Пусть узнают! Зато смеху-то сколько будет, смеху! Ведь это очень комично!
И два графа солидно прошли в смежную комнату продолжать на более близком расстоянии свои наблюдения для будущего водевиля.
Слова обоих графов с первых же фраз их разговора словно ножом резнули по сердцу Татьяну Львовну. Она бросила глаза в сторону баронессы и с горечью увидела подле нее своего супруга, оперевшегося на руку князя Владимира. Ей сделалось жутко, тем более жутко, что она очень хорошо понимала, насколько, в самом деле, было комического в этом соперничестве сынка и батюшки. Намерение двух графов касательно водевиля побудило ее серьезно и немедленно переговорить со своим сыном.
- Я отнимаю от вас одного поклонника, - любезно улыбнулась она баронессе, подав руку князю Владимиру и отводя его от красавицы.
Красавица ответила столь же любезным кивком головы, который в сущности означал, что ей это решительно все равно, а князь Владимир не без удивления вскинул вопросительный взгляд на свою матушку.
- Мне надо серьезно переговорить с тобою, - тихо сказала она, уводя его по анфиладе комнат к зимнему саду, который представлял более удобств для интимных разговоров. - Ты ставишь себя в весьма неприятное и смешное положение, - продолжала княгиня, приняв озабоченно-строгий и холодный вид. Над князьями Шадурскими, слава богу, до сих пор никто еще не смеялся, а теперь начинают, и имеют полное право. Я не назову тебе, кто говорил, но вот что я слышала сию минуту.
И она от слова до слова передала ему разговор двух графов. Молодого князя сильно таки передернуло. Он был и взбешен и сконфужен в одно и то же время.
- У тебя ни на грош нет самолюбия, - заключила княгиня уже с некоторою желчью в голосе. - Она на тебя и внимания не обращает, а ты, как мальчишка, вздыхаешь перед нею! Это стыдно, князь! Я, признаюсь, была о вас лучшего мнения.
Княгиня договаривала свою грозную проповедь, выходя из темной, извилистой аллейки лавровых и миртовых деревьев. Молодой князь, совершенно уничтоженный, слушал ее, закусив свою губу и немилосердно комкая в руке замшевую перчатку. Вдруг на одном из поворотов, в самом устье этой аллейки, оба они невольно остановились в приятном изумлении.
Шагах в пятнадцати расстояния, на чугунной скамейке, сидела незнакомая им женщина. Она, очевидно, ушла сюда освежиться и отдохнуть от жара залитой огнями залы. Беспредельное, тихое спокойствие ясно выражалось в ее полуутомленной улыбке, в ее больших голубых глазах и по всей ее непринужденно-грациозной позе. По обеим сторонам скамейки и вокруг небрежно закинутой головки молодой женщины необыкновенно эффектными пятнами на темном фоне окружающей зелени выглядывали белые венчики нарциссов и лилий. А над этой головкой в виде не то навеса, не то какого-то фантастического ореола, красиво рассыпались прихотливо-зубчатые листья экзотов - пальм и папирусов, бананы и музы, перевитые игриво-смелыми побегами цветущих лиан, кисти которых тихо колебались в воздухе, спускаясь очень близко к головке отдыхавшей под ними женщины. Голубые лучи от матового шара солнечной лампы, спрятанной в этой купе растений, пробивались сквозь просветы широких, длинных и лапчатых листьев и падали необыкновенно прихотливой, неясной сеткой на лицо и бюст красавицы, черные волосы которой, несмотря на свое роскошное обилие, были зачесаны совершенно просто, и вся она, такая чистая и прекрасная, среди этой зелени напоминала античную Дриаду - как та мраморная нимфа, на которой дробилась крупными алмазами струя фонтана и которая легким изгибом своего тела и изящным поворотом головы, казалось, хотела любопытно заглянуть в лицо отдыхавшей красавице.
Шадурские с минуту оставались в том молчаливом онемении, которое всегда производит на человеческую душу внезапный вид необыкновенной красоты. Оба они, скрытые в тени миртовых ветвей, не были видны.
- Что, какова? - самодовольно прошептала княгиня.
Шадурский только головой покачал, с дилетантским наслаждением рассматривая сквозь pince-nez* незнакомую женщину.
______________
* Пенсне (фр.).
- Кто это? - едва слышно спросил он.
- Не знаю и никогда не встречала.
- Странно... Une femme inco
______________
* Неизвестная женщина... (фр.).
- А как хороша-то?
- Изумительно!
- А кто лучше: баронесса или она?
- Какое же тут сравнение! - ответил князь, пренебрежительно двинув губою. - И как это я до сих пор не заметил ее! Vraiment c'est un sacrilege de ma part!* - продолжил он, тихо поворачивая назад в темную аллею, чтобы появлением своим не потревожить уединенный отдых красавицы.
______________
* Поистине, это преступление с моей стороны! (фр.)
- Послушайте, господа, не знаете ли вы, кто эта дама? - спрашивал он полчаса спустя у двух своих приятелей, когда поразившая его особа появилась в зале, под руку с Дарьей Давыдовной.
- Знаем, - отвечали в голос оба приятеля, из которых один в своем кругу звался просто Петькой, а другой, с академическим аксельбантом, - князем Рапетовым.