Страница 188 из 223
Старик, слышно, не пережил своего несчастия и тоже отправился к праотцам, унеся с собою необычайную любовь к книгам и громадную библиографическую память.
Отыскав, что требовалось, он тем же порядком замаскировал свой тайник и мигнул Федулову:
- Это, что ли?
- Во, во, во!.. Оно самое! Давай его сюда...
- Тс... хорони половчее, молокосос!..
- Не вам, хрычам, учить нашего брата!.. Ладно, этак-то теперь не заприметить.
- Добро, проходите отсель поскорее! Нечего вам тут задаром рассиживать!.. Купил товар - и уходи своею дорогою... Да слышь, - прибавил он озабоченно и торопливо, - коли попутает луканька, что в недобрый час попадетесь вы с этим добром, - я не продавал, и вы у меня не покупали, и знать я ничего не знаю. Слышишь?
- Это уж вестимое дело! Прощай, брат дедушка!
- Ну, то-то... Проваливай, внучек!
И, спровадив своих покупателей, старик снова напялил очки и снова принялся за конфесьон сенсер, только что приобретенную им от какого-то гимназиста.
Иван Иванович долго еще бродил по толкучему рынку, заходил во множество лавчонок, справляясь, не имеется ли где литографского камня, и, наконец, к немалому своему удовольствию, отыскал и его, между всяческим сбродом и хламом, рядом с бюстом Каратыгина и заплесневелой полуаршинной пушкой.
* * *
Пока генеральша фон Шпильце сообщала Сашеньке-матушке инструкции для Ивана Ивановича Зеленькова и пока тот приводил их в исполнение, Полиевкт Харлампиевич не дремал и усердно работал над дальнейшими деталями своего обширного плана. Теперь уже он непрестанно памятовал, что дело зашло слишком далеко, особенно после убийства дворника Селифана, что буде мало-мальски успокоишься и сядешь сложа руки, то дамоклов меч, того и гляди, упадет ему на голову, да и не ему одному, а пойдет скакать, что называется, по всем по трем, не минуя ни Амалии Потаповны, ни Шадурского, ни Пройди-света, ни акушерки и всех прочих прикосновенных к делу лиц.
Но - "дамоклов меч только висит и никогда не падает", - так весьма остроумно заметила одна французская книжица, и хотя Полиевкт Харлампиевич тоже был не прочь от согласия с этой мыслью, однако, будучи человеком предусмотрительным и заботливым, пользуясь образцовой репутацией честного и добропорядочного гражданина, он неусыпно продолжал работать.
"Ведь вот они, люди, сами себе портят и сами себя топят! - рассуждал он относительно обоих Бероевых. - А все что виновато? Гордость их сатанинская и высокомерие! Христианского смирения перед судьбой, перед роком своим у этих людей ни на волос нет, а это-то и вредит!.. Я желал уладить безобидно, сумасшедшею ее сделать хотел, - и все бы это отменно покончилось. Так нет же! Муженек заварил кашу! Ну, а коли уж заварил, так не взыщи, если больно солоно придется расхлебывать!.. Я - видит всевышний создатель мой - я спасти хотел! - заключил Полиевкт свои рассуждения, - я, насколько возможно, даже добра им обоим желал; но... обстоятельства приняли иное течение: теперь уже спасать их - значит губить и резать самих себя. Пускай же оба идут по своему надлежащему течению!"
И он глубокомысленно засел к своему письменному столу, долго тер лоб свой, долго кусал перо, строчил на большом листе бумаги, зачеркивал, переправлял и снова строчил, пока из-под пера его не вышло новое произведение. Это было нечто вроде воззвания к русскому народу, написанное хотя и весьма витиевато, но неглупо и очень красно.
"Посмотрим, голубчик, как-то ты от этого отвертишься! - злорадно помыслил Хлебонасущенский, перечитывая свое произведение. - Прибавить разве еще немного красноты и возмутительного духу этого, или и так оставить?.. Нет, хорошо, кажись, будет и так... Теперь остается только два-три письмеца подходящих состряпать, якобы тут целый заговор и целая тайная агенция имеется, а засим и дело почти готово!.."
И Полиевкт снова принялся за писанье. Вскоре и письма были готовы. Тогда он повез их к Амалье Потаповне фон Шпильце, с тем, чтобы та отдала их переписать надежному человеку на обыкновенной почтовой бумаге. Генеральша обещала исполнить. Она во всем этом деле принимала живейшее участие, чувствуя, подобно Хлебонасущенскому, и над своей головой точно такой же дамоклов меч; поэтому все те обстоятельства, которые мы передаем теперь читателю, являются результатом ее секретных аудиенций и советов с великим юристом и практиком. "Черт знает, из-за каких пустяков и дело-то все началося! - думал в иные минуты Хлебонасущенский. - А ничего, кроме сей тактики, не придумаешь... отступать нельзя, потому - зашло-то оно уж чересчур далеко... Надо действовать!.."
И они, как уже убедился читатель, точно что действовали.
Приехав от генеральши, Полиевкт Харлампиевич снова заперся в своем кабинете и старательно стал переписывать по транспаранту известное уже возмутительное воззвание, стараясь придать своей руке возможно больший общеписарский почерк. Переписав экземпляров около осьми, он остановился, справедливо подумав, что и того будет достаточно для ясной улики.
На другой день после этого Сашенька-матушка принесла к генеральше литографский камень и три экземпляра "Колокола", уложенные и запакованные сеном в корзине из-под вина; а Полиевкт Харлампиевич явился туда же с пакетом своих прокламаций.
- Что письма? - спросил он.
- Schon fertig!*
______________
* Уже готово! (нем.)
- Вы уж, матушка, по-православному объясните мне, по-российски, а то я не понимаю.
- А зачем не понимай?
- Да уж так. Я всегда желал полным патриотом остаться, потому и не захотел учиться...
Генеральша удовлетворилась сим патриотическим аргументом и объявила, что, мол, все уже готово, что она сама скопировала письма эти, и притом буква в букву с оригинала, только руку свою несколько изменила, ибо всегдашний почерк ее отчасти и "там" известен: пожалуй, еще как-нибудь вспомнят или догадаются. Полиевкт Харлампиевич от глубины души своей поцеловал ее пухлую, потную ручку за эту рациональную предосторожность.
- Вы добрый союзник, ваше превосходительство! Вы - дипломат искусный, восторженно и сладостно воскликнул он, сопровождая этим восклицанием свой поцелуй генеральской ручки.