Страница 25 из 40
Вместе с непосредственным присвоением и расхищением процветает и взяточничество. Берут при подписании договоров, за отвод лесных угодий, за выдачу авансов, за подлоги в обмере дров, за отсрочку национализации, за сдачу подрядов. Взятки дают и учреждения: Продрасмет не отпустит Главлескому пил, Наркомпрод – продовольствия, Главкож – кожи, без «смазки» соответствующих лиц; в свою очередь, при распределении Главлескомом этих предметов или лесных материалов между другими учреждениями дело не обходится без взяток.
Берут и совершают злоупотребления целыми организованными товариществами, берут и в одиночку. Все отлично понимают друг друга с полуслова и даже без слов; атмосфера взяточничества всецело царит в учреждениях. Соблюдается правило: не пойман – не вор.
Как ни парадоксально, но это колоссальное развитие злоупотреблений имеет свои положительные стороны. Если промышленность ещё кое-как удерживается на современном низком уровне и только постепенно опускается на самое дно, то только благодаря вездесущему и неискоренимому личному интересу. Ему же обязана русская промышленность тем, что не все заводы расхищены, не все запасы лесных материалов уничтожены, сожжены или распроданы. Таким образом, и в коммунистическом «хозяйстве» единственной живой и организующей силой является индивидуальный интерес. Выбитый из обычного русла, он продолжает течь под почвой и обходится производству во много раз дороже всякой «прибавочной стоимости», давая несравненно меньшие результаты.[34]
Оценивая эти, и другие подобные воспоминания современников становления советской командно-административной системы, может возникнуть логичный вопрос: а почему следует считать, что все эти болезни – приписки, очковтирательство, злоупотребления – порождение только советской эпохи, разве этого не существовало в царской России? На этот вопрос можно ответить так: безусловно, всё это в той или иной степени было и будет всегда и везде, особенно в государственном секторе экономики. Но в государстве с традиционной рыночной экономикой эти болезни представляют собой издержки нормального производственного цикла, и лучшие врачеватели этих болезней – руководящая роль собственника, конкуренция, государственный и общественный контроль. Но в стране, построенной по ленинским лекалам, эти болезни стали неотъемлемой и необходимой частью её экономики. Экономика фактически разделилась на официальную, контролируемую властью, и теневую, никем не контролируемую, которая играла роль регулятора официальной экономики, и спасала её от полного коллапса.
В пользу такого ответа на этот вопрос можно еще привести тот довод, что даже при всем богатстве царской России на литераторов, подобных гротескных описаний её министерств не существует. И даже эмоции И. Рапопорта в описании советского Главка о том свидетельствуют.
Разбирая вопросы преемственности РСФСР с прежним государством, следует оценить высказывания Ленин, сделанные уже на закате его жизни, что новая власть вынуждена была использовать старый госаппарат, и поэтому он оказался подвержен тем же старым болезням: бюрократизму, карьеризму, некомпетентности и т. п. Так, в статье «Как нам реорганизовать Рабкрин» (предложение XII съезду партии) от 23 января 1923 года он пишет: «Наш госаппарат, за исключением Наркоминдела, в наибольшей степени представляет из себя пережиток старого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьезным изменениям. Он только слегка подкрашен сверху, а в остальных отношениях является самым типичным старым из нашего старого госаппарата»[35]
Это вызывает недоумение: о чем он говорит, учитывая, что старых структур уже давно не существует? Какое отношение к царскому госаппарату имеют наркоматы, нархозы, главки – в которых совершенно другая структура и система работы, такая, как в описании Маяковского и Рапопорта? Ведь это описания не остаточных явлений, а чего-то совершенно нового.
При этом сам же Ленин в этой же самой статье, негативно отзываясь о старом аппарате, тем не менее, призывает активно использовать его специалистов. Анализируя эти слова Ленина, можно предположить, что на самом деле он сетует на то, что люди в новом аппарате по своей сущности не изменились, и по-прежнему руководствуются не социалистической идеей, а своим личным интересом. Если это так, то это лишний раз обнаруживает, что он до конца своих дней так и не понял природу человека.
Особо нужно отметить такие черты нового государства, как его гипертрофированную централизацию, монополизм, и его мобилизационный характер, так как именно они в своем развитии привели к созданию государства, которое уже потом стали называть тоталитарным.
Излишняя централизация государственного управления, и так представлявшая собой отрицательную сторону имперского режима, значительно усилилась. Всеми делами огромной страны управляли центральные органы, а фактически – Политбюро, Оргбюро и Секретариат ЦК РКП(б) – буквально несколько человек во главе с Лениным. Местные Советы, автономные, а затем и федеральные республики очень быстро стали лишь фикциями.
Беспрецедентной централизации государственного аппарата способствовала столь же беспрецедентная – идеологическая и организационная – централизация правящей партии. Причем с завершением гражданской войны и переходу к мирному времени её централизация наоборот возросла. Членство в партии спасало от репрессий, было выгодно и престижно, она из-за наплыва новых членов стремительно разрасталась, и Ленин, опасаясь утратить контроль над ситуацией, постоянно требовал расширения полномочий центральных органов, внутренней железной дисциплины.
К монополизму в экономике закономерно привело сосредоточение в руках государства практически всех основных средств и орудий производства – промышленных предприятий, железных дорог, железнодорожного, водного транспорта, банков и т. д., со всей сопутствующей инфраструктурой. В этой экономике не было свободных товаропроизводителей и конкуренции, жесткое централизованное администрирование связывало инициативу и лишало предприятия стимулов к развитию. Полный развал экономической жизни и обнищание население, вплоть до массового вымирания от голода не замедлили наступить, и только переход к НЭПу позволил большевикам удержать власть.
«Временное отступление», как сами большевики называли свою Новую Экономическую Политику, было не более чем рельефное отклонение в сторону естественных законов развития. На общий вектор развития деструктивной общественной системы это не повлияло, поскольку она не может эволюционировать в обратном направлении. Но это отступление помогло большевикам справиться с положением и удержать власть, подавив последние разрозненные восстания.
Но даже когда победа в гражданской войне уже одержана, Ленин не может отказаться от военных мер в экономике, и даже настаивает на их ужесточении: «У нас есть люди, которые говорят по поводу военной дисциплины: «Вот еще! К чему это?». Такие люди не понимают положения России и не понимают, что на фронте кровавом у нас борьба кончается, а на фронте бескровном начинается, и что тут не меньше нужно напряжения, сил и жертв и ставка тут не меньше и сопротивление не меньшее, а гораздо большее. Всякий зажиточный крестьянин, всякий кулак, всякий представитель старой администрации, который не хочет действовать за рабочего, – это все враги. Не делайте себе никаких иллюзий. Чтобы победить, нужна величайшая борьба, нужна железная, военная дисциплина. Кто этого не понял, тот ничего не понял в условиях сохранения рабочей власти и приносит своими соображениями большой вред этой самой рабоче-крестьянской власти» (речь в заседании коммунистической фракции Всероссийского Съезда металлистов 6 марта 1922 г.)[36]
Эта ленинская истерия, охотно подхватываемая людьми, сумевшими хорошо устроиться при новых порядках, тоже является характерной чертой этой милитаристской страны. Никогда не было в России таких нелепых понятий, как «трудовой фронт», «семейный фронт», «философский фронт» – и вот большевики во все сферы общественной жизни внедрили терминологию войны.
34
И. Рапопорт. Полтора года в советском главке. Архив русской революции. т.2/ Сост. И.В. Гессен. – М.: Современник, 1991, с. 112–124
35
ПСС, т.45, с.383
36
ПСС, т.40, с.220