Страница 22 из 40
Вместо обещанного невиданного роста производительности труда произошло невиданное падение – в некоторых отраслях к началу 1921 года на 80 % от довоенного уровня, общий объем промышленного производства упал до 12 %, а выпуск железа и чугуна – до 2,5 % от довоенного уровня. Аппарат ВСНХ оказался неспособным планировать и управлять производством в таких крупных масштабах. В национализированных предприятиях, которые управлялись рабочими комитетами, царила анархия, элементарная дисциплина была уничтожена. Эти предприятия не поддавались никакому контролю и разворовывались рабочими. Вместо того чтобы передавать свою мизерную продукцию органам Наркомпрода по государственной цене, предприятия её сбывали на черном рынке. Рабочие получали зарплату продукцией и меняли её на продукты. Не имея же промышленных товаров, Наркомпрод в обмен на продовольствие не мог предложить крестьянам ничего из того, что им было необходимо, а деньги крестьяне брать отказывались из-за их обесценивания.
Заводы закрывались из-за полной дезорганизации производственного цикла и разрушения хозяйственных связей с предприятиями – смежниками. В феврале 1921 года остановились 64 самых крупных заводов Петрограда, в том числе Путиловский. Рабочие, да и другие горожане, любыми путями добывали разрешения на выезд из города, и уезжали в провинцию в поисках пропитания, и в 1921 году количество рабочих в Москве сократилось на 1/2, а в Петрограде на 2/3 от довоенной численности. Крупные города заметно опустели.[26]
О том, как изменился Петроград при новой власти к весне 1920 года, можно увидеть из воспоминаний жителей.
«…Весна в этом году установилась ранняя. Благодаря теплым дням начали оттаивать груды экскрементов, наваленных в каждом дворе. Запах на улице стоял невообразимый. Городские власти распорядились вывезти накопившиеся за зиму нечистоты. Обязанность по уборке легла, конечно, на население. В местах, где проходила трамвайная сеть, жители домов вывозили нечистоты прямо на улицу, где они лежали 2 – 3 дня в ожидании вагонов, вывозивших их на свалку. Невообразимую картину представлял Невский, где по обе стороны проспекта тянулись сложенные таким образом возвышения. В дома, находившиеся вдали от трамвая, за нечистотами приезжали фургоны, запряженные лошадьми английской упряжью – остатки транспортных средств бывшего дворцового ведомства…
…Печальную картину являет некогда блестящее Царское Село. Грязь, пустынные улицы, во многих местах зияющая пустота сломанных на дрова домов; деревянные заборы пошли на те же нужды. С каждым приезжающим из Петрограда поездом улица на короткое время оживляется вереницей измученных мужчин и женщин, с непременными для каждого советского обывателя котомками за спиной. Почти все пропитание привозится царскоселами из Петрограда. Коммуна не выдавала своим жителям с самой осени даже ¼ фунта хлеба, которым пользовались петроградцы. Существовавший в Царском Селе ежедневный базар в смысле пропитания не давал ничего: несколько фунтов мяса, тухлой конины, кой-какие овощи и молоко, главным же предметом торговли являлись предметы обихода, остатки которого царскосельские жители продавали съезжавшимся на базар окрестным крестьянам…
Временами на этот рынок производились облавы: отряд красноармейцев внезапно окружал все пространство рынка, продавцы спешно собирали свои товары, тщетно стараясь укрыть таковые, покупатели в паническом ужасе метались по площади рынка. В результате: все имевшиеся налицо товары конфисковывались, а люди отправлялись на общественные работы. Большинство отпускалось к концу того же дня, и на другой день базар снова кишел людьми…»[27]
Такие описания свидетельствуют о начавшихся процессах уничтожения привычной среды городского обитания, и изменения архитектурного облика городов. Дополним, что уничтожение исторической Москвы началось с того, что были разобраны на дрова шедевры деревянного зодчества – характерные купеческие дома с мезонином, палисадником и деревянными заборами. А зияющие пустоты постепенно застраивались строениями совершенно иной архитектуры, или превращались в площади с памятниками каким-нибудь пролетарским вождям, или улица просто спрямлялась и начинала проходить по этому месту. Всё это началось не при Лужкове и даже не при Сталине, а сразу с приходом большевистской власти, и к нашим дням от прежней Москвы остались только отдельные объекты, необходимые власти как символ могущества и своего имперского происхождения – Кремль и т. п.
В ответ на отказ крестьян сдавать продовольствие по государственным ценам, которые не соответствовали его действительной стоимости, большевики начали политику продразверстки, согласно декрету «О чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию» от 13 мая 1918 года и другим подобным декретам. Вначале продразвёрстка распространялась на хлеб и зернофураж, а к концу 1920 года – почти на все сельхозпродукты. Помимо того, что продовольствие изымалось фактически бесплатно, зачастую забирались не только излишки, но весь семенной фонд, и продукты необходимые для питания самой крестьянской семьи.
В ответ на бесчинства продотрядов начались восстания, фактически крестьянская война, война города и деревни, которая охватила почти всю страну. К сожалению, крестьяне прозрели слишком поздно, когда Белые армии – единственная сила, которая только могла их спасти от коммунистического рабства – уже были разгромлены и покинули пределы страны, и только в Приморье в 1922 году всё ещё держался Приамурский земский край, которому было суждено стать последним оплотом исторической России.
Крестьянские восстания были поочередно с чудовищной жестокостью подавлены Красной армией. Применялась артиллерия, отравляющие газы, брались и расстреливались заложники, сжигались деревни. Эти преступления не оспариваются даже советской историографией, и не будем на них отвлекаться. Констатируем только, что это было продолжением войны, которую новая власть вела с российским населением. Восстания подавили, но ещё долго продолжалось скрытое сопротивление: продовольствие укрывалось или скармливалось скоту, сокращались посевные площади, крестьяне замыкались в себе и возвращались к натуральному хозяйству.
Неурожаи были всегда, но последний случай голода в результате неурожая в Россиской империи имел место в 1891 – 1892 году. При этом нужно ещё учитывать, что понятие «голод» тогда рассматривалось как синоним слова «недостаток», или, говоря современным языком, «дефицит». Но ни в коем случае «голод» тогда не означал массовую гибель людей от отсутствия продуктов. В дореформенной России преодолению последствий неурожая мешали трудности подвоза продовольствия из-за отсутствия железных дорог. Но этот недостаток был, как известно, с грандиозным успехом преодолен в период послереформенной индустриализации. И следующие неурожаи, благодаря постоянному наличию резервов и своевременным мерам правительства по их подвозу, больше не приводили к серьезным последствиям.
Развязанная большевиками гражданская война сама по себе в местах перемещения армий неизбежно нарушала нормальный цикл сельскохозяйственных работ. Этому же способствовали мобилизации крестьян в Красную армию, которую к тому же нужно было кормить, а к концу войны её численность превысила 5 млн. человек. Все это и так разоряло крестьянские хозяйства, а политика продразверстки, и особенно изымание семенного фонда дополнительно вынуждала их сокращать посевы и поголовье скота. Здесь стоит вспомнить разорение крупных помещичьих хозяйств, которые на самом деле, как правило, являлись курами, несущими золотые яйца – они были наиболее передовыми и продуктивными сельхозпредприятиями, и давали работу местным жителям. Кстати, именно это и вызывало их зависть и желание поживиться за счет чужого добра – в чем собственно главным образом и состояла вся суть «земельного вопроса».
Всё это привело к отсутствию всяких продовольственных резервов – как у крестьян, так и у правительства. В итоге неурожай 1920 года в Поволжье и в центральных губерниях повлек уже настоящий голод, в результате которого за два года погибло более 5 млн. человек.
26
Н.Верт. История советского государства. 1900 – 1991. М.:Прогресс: Прогресс – Академия, 1992, с. 137–139
27
С.Воронов. Петроград – Вятка в 1919 – 1920 году. Архив русской революции. Том 1. – М.: Современник, 1991, с.330 – 331