Большой дождь

Результатом этого стал звонок из школы десятью минутами ранее, в котором Саре сообщили, что её сын подрался с другим мальчишкой на тренировке футбольной команды и с разбитым носом был отведен в амбулаторию. Великолепно, черт побери! Именно этого для полноты картины ей и не хватало.

— Да чтоб тебя! — выкрикнула Сара, когда под порывом ветра зонт вывернуло наизнанку и дернуло в сторону, а она по инерции подалась и поскользнулась. Отчего ей вообще в голову взбрело в такую погоду и при наличии автомобиля идти пешком?

Пуще всего её бесило привычное спокойствие Виктора. Каждый раз, когда они случайно где-то сталкивались, он сдержанно с ней здоровался, словно ни в чем и не бывало, и будто они были просто мирно уживающимися соседями, вежливо, но торопливо скрывался из виду. Это хамство и отстраненность находились на грани психологического срыва Сары. Ей казалось, ещё несколько таких коротких кивков и тихих «здравствуй» и она снова залепит Виктору пощечину.

Яркости и мощности негодованию добавила Фернанда. Она несколькими днями ранее заглянула к Саре в гости и доверительно сообщила заговорщицким шепотом:

— Папа запретил с тобой общаться.

Это опрокинулось на Сару новой волной бурлящей и скользкой грязи. В моменты максимального ослабевания обиды несмело проглядывалась вера в то, что на самом деле Виктор Фонеска сожалел о сказанном и понял, что Сара ничего ужасного не совершила, что ему просто было стыдно и неудобно показываться на глаза, что он не мог решиться на извинения, искренне чувствуя себя виноватым. Но оказалось, что ничего подобного. Трепетно любимый Сарой сосед, такой непоколебимый и надежный, светлый и теплый, оказался просто неотесанным, невоспитанным мужланом, злобным, подлым и заносчивым мерзавцем.

— Тебе лучше его слушаться, — сглатывая ком, ответила Сара. Она торопливо выпроводила Фернанду из квартиры, уверяя её в том, что всё в порядке, скоро всё наладится и запрет будет снят, папа перестанет злиться и снова разрешит дочери общаться с ней, а сама хотела горько расплакаться.

Саре было обидно за свою доверчивость. Почему она вдруг решила, что её симпатия по-настоящему взаимна? Почему она позволяла себе наивно предполагать, что понимает жизнь и видит людей настоящими? Она снова обманулась и снова осталась одна, снова сама всё испортила.

Хватит быть такой идиоткой, решительно сказала она себе. Перестань притворяться сильной, умной и независимой, начни быть такой на самом деле. В конечном итоге, главная цель её жизни была не в нахождении постоянного спутника и не в том, чтобы всем вокруг нравиться. Её основное предназначение — сын, и хоть Сара осознавала опасность и напрасность принесения такой жертвы на алтарь собственного ребенка, не могла найти никакой другой резонной причины продолжения своего существования.

Пора перестать считать наличие и качество мужчины единственным мерилом собственного счастья. Ставить своё женское одиночество во главе стола было неразумной тактикой, и разве не это в конечном итоге приводило Сару ко всем главным разочарованиям в жизни? Предельно откровенно: стала бы она дружить с четырнадцатилетней Фернандой, решилась бы на свой страх и риск откровенно обсудить с ней интимные вопросы общего характера в целом и исключительно женской природы в частности, если бы не хотела через доверие и симпатию девочки добиться расположения её отца?

***

Участок находился на склоне, под незначительным углом, не создающим практически никаких неудобств. Наклон двора становился заметным только во время вот таких зимних затяжных дождей, когда вода не успевала уходить в разбухшую землю, и начинала грязным неспокойным потоком течь сверху вниз. В такие циклоны становился очевидным просчет Виктора при строительстве дома. Крыльцо следовало сделать значительно выше, подняв над землей больше, чем на одну ступеньку. Но порог был низким, и через него порой перетекало месиво грунта, воды и мусора. Потому каждый прогноз продолжительных и сильных дождей сопровождался выстраиванием посреди двора импровизированной дамбы.

Этим субботним утром Виктор пригнал из соседнего поселка песок и теперь был занят тем, что пересыпал его в прочные мешки, а те складывал высоким препятствием вдоль ведущей в дом дорожки. Промокший насквозь, с погрязшими в черное месиво ботинками, Фонеска отбросил лопату, завязал только что наполненный мешок и, вскинув его на плечо, пошел к торопливо возводимому препятствию. Этот процесс он ежегодно сопровождал вялыми упреками себе за недальновидность и не воплощающимся в жизнь планированием перепроектировки входа. Виктор наклонился, опуская мешок в грязь и налегая сверху всем весом, чтобы втолкнуть его в размокший грунт поглубже и понадежнее. Из-под ворота выскользнула цепочка и, зацепившись за переносицу, зависла прямо перед глазами. Он потерся головой о плечо, стягивая мешающую подвеску с лица, но стоило ему снова наклониться, как кольцо опять ударило его по носу. Повторив несколько неудачных попыток стянуть цепочку, поймать её ртом или зажать подбородком, Виктор потерял терпение и перепачканной в песке и грязи рукой сорвал её с шеи и сунул в карман.

Он как раз наклонялся к следующему мешку, когда по другую сторону забора послышался удар, характерный металлический скрежет, и завопила автомобильная сигнализация. Тяжело и размашисто ступая в широких резиновых сапогах, Виктор выглянул из ворот. По другую сторону улицы, на пустынной парковке многоквартирного дома истерично заливался писком и требовательно моргал аварийкой красный «Пежо». К его немного смятому переднему левому крылу привалился выкорчеванный с остатками корней пень. Этот потемневший и трухлявый кусок древесины валялся на земляной насыпи, ограждающей парковку и подъездную дорожку к дому, уже несколько лет, наверное, с того момента, как этот участок расчистили от растительности перед началом строительства. И вот теперь его водой смыло на машину Сары.

Виктор поднял голову и посмотрел на её балкон. Окно закрыто, шторы задернуты, никакого движения. Неужели она и вправду не слышит этих надрывных завываний? Безрезультатно прождав ещё несколько минут, он вышел из двора и зашагал к подъезду.

Его гнев заметно остыл за прошедшую неделю. Он поговорил с Фернандой, выяснил все интересующие вопросы, расставил акценты и успокоился. Ему было стыдно за то, как сорвался на дочь, и к какой истерике это привело, он долго просил прощения и замаливал свою вину беспрецедентной лаской и добротой, безразмерной уступчивостью и практически безграничным согласием на все капризы.

Он ужасно корил себя за резкость с Сарой, но поговорить с ней не решился. Виктор проклинал себя за вспыльчивость, нашел в себе силы согласиться со многими утверждениями соседки, но простить ей сам факт этого разговора не мог. Это чувствовалось, как подлая кража, словно Сара насильно и преступно отобрала у него право решать подобные вопросы, заочно определила его неспособным на правильное сексуальное воспитание дочери, пренебрегла его властью над происходящим в его собственной семье. Нерационально и эгоистично он винил Сару в том, что при всей той полезной информации, которую она предоставила Фернанде — откровенно говоря, в куда большем количестве и лучшем качестве, чем это мог сделать сам Виктор — она не имела права самолично решать, что его дочь готова к таким темам. И подсознательно противился её влиянию на собственных детей, будто она пыталась заместить собой Бруну. Всё это было неразумно, и единственным правильным шагом было бы попросить прощения за оскорбление и агрессию, но Виктор так за всю неделю и не решился это сделать.

Впрочем, сейчас у него уже не оставалось выбора. Он должен был пойти к Саре и сообщить о произошедшем с её машиной, а вместе с тем и закрыть тему с презервативом и посыланием её к черту.

Виктор пересёк улицу, по которой вниз уже струилось несколько узких неспокойных потоков мутной воды, и подошел к многоквартирному дому. Он остановился перед ступеньками и хмуро уставился на собственные резиновые ботинки. Большие и неповоротливые, перепачканные землей, песком и налипшей травой, они оставят грязный след на зеркально блестящих светлых каменных плитах. Он не хотел пачкать пол, а потому разулся и вошел в подъезд в одних носках.