Раскадровка

Для Норин всё это было в новинку — состоять в настолько близких отношениях с мужчиной, чтобы сидеть за столом между его сестрами и весело с ними болтать или кружить на руках его племянницу, и чтобы его мама крепко обнимала и расцеловывала в щеки на прощание. Её окутывало постоянное, неослабевающее, теплое внимание Тома. Он звонил, писал, приезжал, окружал такой заботой, которую к Джойс ещё никто прежде — даже родители — не проявлял. Она находилась в непрерывном головокружительном состоянии счастья даже за десятки тысяч миль от Хиддлстона; отделенная от него океаном и часовыми поясами Норин всё равно ощущала его присутствие — он был где-то там в Лондоне, спал, выходил на пробежки, работал в студии над озвучкой мультфильмов или начитывал аудиокниги, посещал мероприятия, давал интервью и ждал, ждал с нетерпением. Уезжать от него было невыносимой мукой, но возвращаться — наибольшей радостью.

Джойс даже не подозревала, что будет когда-либо так сильно кого-то любить и так наслаждаться этим, но хранила это в священной тайне. Всю осень и зиму она безостановочно занималась продвижениями нескольких своих фильмов — «Эффекта массы», фэнтезийного «Никогде» и криминальной драмы «Мара» — а так, много работала с прессой и часто сталкивалась с расспросами о личной жизни, на которые давала неизменно отрицательные ответы: нет, она ни с кем не встречалась, нет, сердце всё ещё не занято. Они с Томом придерживались правил сохранения своего публичного статуса хороших друзей: на улицах и в заведениях старались не переступать черту физического контакта — никаких поцелуев или объятий при посторонних и под возможным прицелом фотографов; не рассказывали о своих взаимоотношениях никому, кроме самих близких, и на общих мероприятиях появлялись по-отдельности. Так, уже в воскресенье им предстояло посетить церемонию награждения БАФТА в Альберт-Холле, но собирались они туда порознь: приедут в разное время на разных машинах, поодиночке пройдут ковровую дорожку, согласно приглашениям займут свои места в разных рядах, но традиционно станцуют вдвоем на афтерпати. Такая скрытность порой создавала лишние заботы, но при всех возможных неудобствах и хлопотах дарила главное — спокойствие. Об их романе не судачили в СМИ, в их отношения не просачивался яд чужих неоднозначных мнений, Том и Норин были сосредоточены только друг на друге, не потревоженные посторонними взглядами. Джойс была счастлива вот уже пятый месяц кряду.

Она улыбнулась себе под нос и увидела, что Том и Кеннет Брана закончили обсуждение, захлопнули книгу, и, оглянувшись и заметив Норин притаившейся у двери, одновременно помахали ей руками.

— А, самый удивительный и юный Гамлет, которого мне доводилось встречать! — окликнул её режиссёр. — Проходите к нам. Что же Вы жмётесь там в тени, Норин?

Джойс хохотнула. Историю о своём участии в школьной постановке Шекспира она рассказывала Бране три долгих года назад на вечеринке после БАФТА и до сегодня больше ни разу не встречала Кеннета, а он всё помнил.

— У Вас выдающаяся память, сэр! — приблизившись, ответила Норин. Она остановилась рядом с Томом, и его рука красноречиво обвила её талию. Режиссёр, как-то названный Хиддлстоном его театральным и кинематографическим отцом, учителем и другом, очевидно принадлежал к тем, кому можно было и стоило доверить правду об их романе.

— Вы восхитительная молодая женщина, мисс, — с широкой улыбкой парировал Кеннет. — Вас забыть невозможно. Так ведь, Том?

И, весело подмигнув, Брана поклонился на старомодный вежливый манер и отошёл. Хиддлстон проследил за его удаляющейся спиной взглядом, затем обернулся к Норин и, улыбнувшись, сказал короткое:

— Привет.

Вдвоём они вышли из зала, пересекли кафетерий, в котором за столиками сидело несколько оглянувшихся на них посетителей, спустились к гардеробной и только там, в узком пустынном коридоре рядом с лестницей с расстеленной поверх скрипящих досок ковровой дорожкой, поцеловались. В ресторан со столиком, зарезервированным на семью Тома, его близкого друга Джоуи и саму Норин, они отправились пешком. Погода стояла по-зимнему сырая, пронизывающая и по-лондонски изменчивая. Ещё час назад шел сильный дождь, а сейчас небо постепенно прояснилось, но поднялся стремительный ветер, задувающий влагу за шиворот. Они шагали по загруженной Тоттенгем-Корт-Роуд вдоль остроугольных модерных коробок офисов и пестрых витрин магазинов одежды, не обнимаясь и не держась за руки, но неотрывно касаясь друг друга локтями. В этой игре в прятки с внешним миром был какой-то особый азарт, добавляющий жаркую пряность их уединению. Они свернули на людную Чаринг-Кросс-Роуд, и тут на краю тротуара у пешеходного перехода их остановила группа туристов и на ломанном английском попросила совместное фото. А затем они зашли в узкий переулок, где от шума и транспортной толчеи спрятался ресторан «Плющ» с витражными стеклами в больших окнах, обитыми зеленым бархатом диванами, красными кожаными креслами, потертыми коврами с бесследно вытоптанными узорами и белоснежными до хруста наутюженными скатертями. Внутри их уже дождались Джоуи и Сара с дочкой. Спустя несколько минут появилась Эмма. Она удерживала под не застегнутой курткой что-то объемное, неспокойно заворочавшееся и жалобно заскулившее, как только она остановилась у столика. Том смерил её удивленным взглядом и насторожено поинтересовался:

— Нам стоит беспокоиться?

Эмма блеснула широкой улыбкой, удивительно похожей на улыбку её старшего брата, и ответила уклончиво:

— Всем нам — нет. А тебе, наверное, придется побеспокоиться.

К ним подошел официант, услужливо предложив забрать у Эммы верхнюю одежду, но та отмахнулась коротким:

— Спасибо, не нужно, — и, подмигнув Тому, энергично продолжила: — Послушай, я знаю, что ты мечтал об этом, и что вместе с тем ты считал слишком безответственным эту мечту воплощать, но… теперь у тебя нет выбора!

Она отвернула край куртки, и оттуда выткнулась небольшая лупоглазая морда с тяжело повисшими большими ушами, покрытыми завивающейся шоколадной шерстью. Щенок с наивной доверчивостью осмотрелся и облизнулся. Хиддлстон растерянно замер, хмурясь на собачонку, а потом перевел взгляд на сестру и выдохнул:

— Эмма, ты серьёзно?!

Проигнорировав его вопрос, она сообщила:

— Это немецкий спаниель.

— Он похож на Бобби! — вдруг деловито заявила дочка Сары, привстав на диване, чтобы лучше рассмотреть щенка.

— Бобби? — глухим эхом отозвался Том, задумчиво рассматривая животное, и на его лице — поджатые губы и вскинутые брови — красноречиво отражалось его замешательство. Повисла короткая неловкая пауза, которую прервал смех Джоуи. Он хлопнул в ладоши и весело произнёс:

— Вот ты и попал, Хиддл-Пиддл!

***

Среда, 24 мая 2017 года

Канны, Франция

Утро выдалось солнечным, но ветреным. Вдоль бульвара Круазет волновались высокие кроны пальм, на неспокойной воде покачивались тесно пришвартованные яхты, собравшиеся на верхней террасе Дворца фестивалей фотографы кутались в куртки и свитера — поздняя весна на Лазурном Берегу была прохладной. Сегодня в рамках конкурса должна была состояться премьера «Шантарама», и перед самым первым показом фильма вне стен студии «Тачстоун пикчерз» основной актёрский состав и режиссёр позировали для прессы. Все немного волновались, многие — включая Тома — ещё не видели конечного результата и беспокоились о том, какое мнение о картине сложится у жюри Каннского кинофестиваля. Охваченные этим мандражом Хиддлстон и Джойс всю ночь не могли уснуть, неспокойно ворочались в объятиях друг друга, и теперь вспышки камер и громкие вскрики фотографов отдавались в потяжелевшей от усталости голове Тома приступами острой боли. Норин рядом с ним казалась значительно бодрее. На её открытом лице виднелся свежий румянец, улыбка не сходила с алых губ, волосы мягкими волнами перекатывались на ветру, преломляя в своих каштановых локонах солнечные лучи и оттого сияя яркой рыжиной; на плечах Норин повис широкий черный пиджак с тонкими атласными лацканами, под ним струился кремовый шелк длинной комбинации, на подтянутых икрах маняще блестела молочная кожа, узкие стопы изящно изгибались в бархатных туфлях густого зеленого цвета на тонких высоких каблуках.