Раскадровка

— Разбил мне сердце, когда женился. Я надеялась, Блейк Лайвли достанется мне.

Венди, давясь и заслоняя рот ладонью, засмеялась. Разговаривать с ней о мужчинах было странно. Обсуждать их — не далеких звезд экранов, недостижимых для Венди и лишь шапочно знакомых Норин, а встречавшихся в их жизнях по-настоящему, близко к сердцу и интимно — было чем-то в сути своей естественным и всё же нерационально диким.

Норин почему-то очень отчетливо запомнилась зима 1999-го. Был декабрь, папа ездил за ней в Уолдинхем, и они только приехали с железнодорожной станции, Норин сидела в их формально общей — но каждодневно принадлежащей только Венди — комнате и старательно запаковывала в оберточную бумагу подарки к Рождеству. Венди проснулась в своей кровати после дневного сна и, притаившись, наблюдала. Когда Норин оглянулась и заметила её, она пугливо спряталась под одеяло, укрывшись с головой. Каждый раз вспоминая о младшей сестре, Норин почему-то визуализировала её именно такой, пятилетней и спросонья напуганной. И вот теперь та вдруг говорила о сексе, водила машину и знала, какая на вкус самокрутка с травкой.

— Допустим, — отсмеявшись, проглотив лапшу и запив её пивом, продолжила свой допрос Венди. — А британцы? Кого ты встречала?

— Исключительно все — образованные, талантливые джентльмены. Крайне привлекательные.

— Отчего же ты встречаешься с итальянцем?

— О, Венди, ты сама-то себя слышишь? Он же итальянец!

Они коротко вразнобой посмеялись, отпили пива из спрятанных в бумажные пакеты бутылок и переглянулись. Улыбка вдруг потухла на лице Венди, и она произнесла так тихо, что ветер почти бесследно сдул её слова:

— Но Марко ведь так далеко. Когда вы в последний раз виделись?

Норин отвернулась и потянулась за пачкой сигарет. Их крайняя встреча с Марко Манкузо всплыла в её памяти скользким комком гниющих водорослей.

Джойс улетела из Лондона в феврале, и хоть успокаивала Марко тем, что сможет иногда вырываться обратно в Англию или в Монако, выполнить обещание не смогла. Марко ждал и звал, долгими ночными разговорами рассказывал о том, что соскучился, пропадал со связи неделями, злился и ревновал, а в начале мая вдруг объявился в Лос-Анджелесе. Бесцельно болтаясь по павильону, пока не была нужна в кадре, Норин проверяла свой телефон и обнаружила там сообщение: «Сегодня на весь вечер заказал нам столик в ресторане «Спаго». Когда за тобой заехать?»

На ужин были морепродукты, белое вино и тяжелые разговоры. Норин пыталась объяснить, почему свободные дни у неё вдруг оказывались занятыми. Изменения графика съемок случались из-за погодных условий, технических неисправностей или человеческого фактора; в процессе работы что-то переделывали, диалоги и сцены видоизменяли или добавляли новые, не прописанные в сценарии; на что-то требовалось слишком много дублей, что-то оказывалось невыполнимым и концепцию приходилось перекраивать просто по ходу, что-то плохо выглядело в запланированном ракурсе или освещении и все камеры, лампы, микрофоны и декорации приходилось перемещать и перенастраивать. Какие-то уже полностью отснятые куски после внимательно просмотра приходилось снимать заново. Ничто из этого не зависело от Норин и не было чем-то из ряда вон выходящим, но Марко Манкузо понимать это отказывался. Он задавал ей тот же вопрос, что и Венди:

— Черт побери, когда мы с тобой в последний раз были вместе?! Ты вообще меня видеть хочешь?

Они сидели во внутреннем дворике. Рыжая продолговатая брусчатка, круглые столы и белоснежные скатерти, деревья в огромных глиняных горшках, опутанные теплым свечением гирлянд, мерный стук посуды, приглушенные голоса и тихий интеллигентный смех. Официанты в бабочках и с каменными лицами беззвучно сновали в проходах, вынося большие тарелки с крохотными фигурными порциями дорогой еды. Норин была уставшей после съемок сцены с перестрелкой, тело болело от всех падений и перекатов, в голове пульсировала острая мигрень, пробуждая в желудке тошноту. Она почти не трогала еду и налегала на вино, и сделала то, что позволяла себе крайне редко — вспылила в ответ.

— Я ничего не стану менять. И тебя удерживать тоже не буду. Ты знал, на что подписываешься, и сделал этот выбор сам. И сейчас выбор тоже только за тобой, — прорычала Норин сквозь стиснутые зубы, подхватила с колен салфетку, швырнула прямо в тарелку, вскочила с места и зашагала прочь.

Марко догнал её, когда она уже выбежала из ресторана и в сумке пыталась отыскать телефон. Он обнял её, просил прощения, расцеловывал руки и губы, скупил у околачивающегося возле входа в «Спаго» торговца все цветы, а в машине заключил её в объятиях и нашептывал о том, что скучал и мечтал об этом вечере. Они отправились в его отельный номер, и конфликт казался исчерпанным, но внутри остался осадок, и Норин почувствовала его горечь на пляже Редондо.

— Недавно, — ответила она сестре, раскуривая сигарету. Огонёк зажигалки пугливо метался под дуновениями ветра, пригибался к пальцу Норин, почти обжигая кожу, и затухал. Точно так же внутри Норин возникало и таяло желание поговорить с сестрой честно, рассказать о своих эмоциях, о том, что она видится с Марко только для того, чтобы расстаться и в этой разлуке чувствовать себя неодинокой, ожидаемой и желанной. Всех этих переживаний становилось так много, а по-настоящему близких людей оставалось так мало, что Норин казалось, она скоро треснет и даст течь. Она отчаянно нуждалась в настоящем друге, и хотела, чтобы им была сестра, но пока не чувствовала в себе готовности ей открыться. А потому, сделав первую затяжку, она добавила: — Недавно. Он приезжал в начале месяца, и мы провели отличные выходные вдвоем.

***

Среда, 21 мая 2014 года

Торонто

На плече Тома возникла тяжесть чьих-то рук. Он обернулся и увидел Джессику, она оперлась о него, уронив ему на спину голову, и прислушалась к его разговору с двумя продюсерами.

Вокруг них в полном разгаре было веселье. Ресторан был заполнен людьми под завязку, спиртное лилось рекой, музыка гремела, её ударные отдавались вибрацией где-то внутри. Том чувствовал, как его диафрагма пульсировала в такт барабанам, а в желудке вокруг ужина плескалось шампанское. Накануне завершились съемки, и студия устроила грандиозное празднование. Здесь был весь «Багровый пик» за исключением, наверное, только нескольких десятков статистов. У бара толпились те, кто устал от вина и шампанского, поданных к столу, и стремился повышать градус; за столами сидели те, кто ещё не решался или уже устал танцевать, в проходах отплясывали те, кто уже побывал возле бара.

Том перекатывал кубик льда в стакане виски и вполуха, почти ничего не различая за грохотом музыки, слушал. Он кивал или вскидывал брови в такт словам, но мысленно был далеко от продюсеров напротив, прижавшейся к нему Джессики Честейн, Торонто и всей Канады. Он был далеко от 2014-го. Его мысли блуждали там, где на месте пьяных излишне откровенных разговоров представителей киностудии о проектах, ещё туманных, но уже стоящих в очереди потенциального воплощения, уже заинтересованных в нём, Томе Хиддлстоне, уже авансом отдающих предпочтения ему одному, были безработица, отчаяние и страх. Он был в этой профессии так давно и так долго безуспешным, что боязнь ненужности, несоответствия требованиям, недостаточной талантливости въелась в его нутро. И вывести эту боязнь успеху последних лет не было по силам.

Том слишком отчетливо помнил, словно и сейчас там был, как выходил с прослушиваний, получая отказ за отказом. В лучшем случае ему вежливо указывали на дверь, часто просто хамили, в худшем — даже не удосуживались сообщить решение, просто обещали перезвонить и никогда этого не делали, оставляя его вариться в терзаниях. Он перебивался театром и редкими ролями, на которые его заботливо втягивал Кеннет Брана. Бывало, ему не хватало денег на еду и аренду жилья. Случалось, что безработица растягивалась в месяцы, те складывались в полугодия и даже годы, и тогда Том испытывал доброту и гостеприимство своих неравнодушных друзей до того предела, за которым они отворачивались и до сих пор предпочитали его избегать, пусть он и смотрел теперь на них с постеров в метро и на автобусах, с афиш кино и театров.