Миражи успеха

— Кстати, вам же за гроб надо Князю отчитаться.

— О, нет, Ральф, не напоминай. Я даже думать не хочу, в какой тональности будет орать ЛаКруа, когда узнает, что этот гроб спёрли из-под его длинного носа.

Амос для пущей убедительности замахал руками.

— Ладно, ладно. Потом разберёмся.

И Ральф, приобняв Крафт за плечи, двинулся к дверям бара.

— Сёстры появлялись?

— Нет, пока я их не видел.

— А ты не сиди на месте.

— А я и не сижу! На квартире их нет, в лаборатории не появлялись, в бар не заходили. Пропали! Как и Родригез.

— Может, они вместе?..

— Нет, из «лаборатории» ушли по отдельности. Я сообщу, если что-то изменится.

— Не подведи меня. Иначе окажешься там же, откуда выбрался благодаря мне.

Раздались короткие гудки. Парень, раздражённо фыркнув, едва не швырнул трубку телефона-автомата.

— Где я тебе их достану, если все трое как в воду канули?

Комментарий к Часть 14. Dead Bite

* отсылка к песне Hollywood Undead - Usual Suspect, которая начинается со слов “I think I’ve lost my mind…”

** отсылка к песне Hollywood Undead - Dead Bite, она начинается словами “Good night, sleep tight, don’t let the dead bite”.

========== Часть 15. В глубинах памяти твоей ==========

Ламонт.

Сколько уже времени прошло? По его скромным подсчётам и записям — почти двести пятьдесят лет. Кажется, он уже завоевал звание долгожителя. Это если не учитывать свору Отступников на поводке у Шабаша, считающих своей первостепенной задачей месть Камарилье. Сам Ламонт считал обе идеи — скорое достижение Голконды и организация Джихада в локальных масштабах — глупыми, скоротечными, проходящими. С определёнными оговорками и выделением в отдельную группу определённой категории Сородичей.

Он только добрался до своего убежища — небольшой квартирки на окраине Санта-Моники. Вопреки всем предрассудкам, в этом пятиэтажном доме с узкими окнами жили не отбросы общества, а вполне среднестатистические смертные среднего же звена. Установить с ними контакт оказалось не так уж и сложно — просто нужно было посидеть ночью с больным ребёнком и помочь ему выкарабкаться из затягивающей топи недуга верхних дыхательных путей. И помочь одной женщине далеко за шестьдесят поднять сумки на пятый этаж. И ещё несколько маленьких, почти незаметных дел, благодаря которым живущие рядом смертные относятся к нему невероятно благодушно, а всякие ночные бдения связывают со спецификой сложной работы. В их глазах не может быть уродом тот, кто по собственной воле целую ночь сидел у кровати пятилетней девочки и боролся за её жизнь и здоровье всеми доступными средствами.

Оказавшись в стенах импровизированной крепости, Ламонт первым делом стягивает со лба натирающую и давящую повязку. Ночами он носит её, не снимая, одевается так, чтобы она пришлась к месту. И всегда с поразительным нетерпением ждёт момента, чтобы в тишине и покое её снять. Рубашка и брюки сменяются халатом-робой, а сам хозяин квартиры опускается на пол рядом с кроватью и, закрыв глаза, словно погружается в прошлое. В каждый такой сеанс медитации Ламонт, используя рассказы Сира, всю полученную информацию о Клане, концентрируется на ней. В голове возникают невероятно яркие картины и образы прошлого. Он словно участвует в этих печальных и страшных событиях. Но в этот раз… Перед глазами мелькает его собственное прошлое.

Его первые ночи в новой ипостаси напоминали странную гонку собаки за собственным хвостом. Сир вываливал на его голову тонны новой информации, они постоянно бежали, иногда Ламонт даже не разбирал дороги. Их преследовали темные личности, несущие своё название ещё из глубины веков — Узурпаторы. Сир в несвойственной ему жёсткой манере говорил о доморощенных Колдунах, посягнувших на святое, что было у их Клана, сотворивших из них неприкаянных скитальцев, иногда боящихся собственной тени. Он тащил за собой своё Дитя, стараясь уберечь, параллельно успевая объяснять и учить. Но это не могло длиться вечно. Уже тогда Ламонт усвоил правило — предатели есть везде.

Кажется, это был представитель Отступников Вентру. Несмотря на то, что Ламонт на память никогда не жаловался, того «друга» он вспомнить не мог. Лишь общие черты фигуры и лица, не дававшие точной информации. Хотя, она и не была нужна. Предатель встретил свою смерть буквально на следующую ночь после того, как сам Ламонт потерял Сира.

Их настигли в лесу. Специально не зажигали факелы, пока не догнали. Это была ловушка — их, как диких зверей, загнали в угол, из которого не было выхода. Ламонт помнил, место гибели Сира он помнил в мельчайших подробностях: тонкие ветви молодого граба, у которого пожелтели края листьев, шумели над их головами, из-за широких стволов сахарного клёна появлялись их преследователи. Его ног слабо касался шиповник, а растущий на этой узкой поляне клевер был безжалостно смят.

Сир защищал их обоих до последнего. Несмотря на раны и одуряющий запах, окутавший поляну, он держался, удерживал золотистый щит, площадь которого уменьшалась по мере истощения запаса сил и крови и усиления атак преследователей.

Их было четверо. Огонь плясал на факелах, которые они держали, и на руках одного из них. Носители крови, «отравленной магией», их вечные противники и гонители. Колдуны. Глядя на них, Ламонт испытывал практически животный ужас и желание зарыться в землю, лишь бы не видеть их. Его Сир упал на колени, а золотое свечение щита всё слабело, с трудом перенося страшные кровавые удары. Он оглянулся на своего птенца, в страхе приросшего к земле, и чуть улыбнулся. В тот момент Ламонт всё осознал, одного взгляда Сира, наполненного отеческой любовью и страданием, хватило бы, чтобы сердце снова забилось в исступлении в грудной клетке. Лука ничего не сказал, но он понял всё. Щит начнёт спадать, как только золотое свечение останется лишь перед их врагами, птенцу придется позорно сбежать. Они не Воители, рукоять меча для них — чуждый предмет. Ламонту остаётся лишь кивнуть.

Золото на миг ослепляет преследователей, и Ламонт срывается с места. Он несётся, почти не разбирая дороги, а в спину летят крики. Лишь один из них стучит в висках и сжимает сердце в тисках. Приятный баритон в нём сменяется хрипом и визгом одновременно. Ламонт чувствует кровавые слёзы на щеках и «короткий всполох» запаха горелого. Луки больше нет. Он один.

Нет, не один. Колдуны идут по его следу, словно его кровь и Витэ — это ниточки, которые они сматывают в клубок в своих руках. Ветки цепляются за одежду и рвут её или рвутся сами. За ним тянется кровавый след, и скрыть его Ламонт не сможет. Ни сил, ни опыта, а теперь нет Сира и наставника. Что он может? Только бежать, пока хватает сил, пока его не настигли. Он спотыкается обо всё: кусты, камни, собственные ноги — но не останавливается. Наверное, он сможет бежать вечно, ведь кровь не стучит в голове, и не колет в правом боку из-за неправильного дыхания. Но их крики уже слишком близко. Он не успеет. Только вырвется из леса, и гончие прыгнут на него, вцепившись в глотку и ткнув факелами под рёбра.

Из леса он не вырывается, он выпадает, запнувшись об камень. На щеке огромная царапина из-за неудачного скольжения, а крики становятся всё громче. Не уйти, от них не уйти.

— Вставай!

Крепкие руки хватают его под мышки и с силой дёргают наверх, заставляя подняться на всё слабеющие ноги. Ламонт визжит, пытается царапаться и брыкаться, но его держат крепко, и он беспомощно повисает.

— Его можно понять — Сира потерял.

Ламонт приоткрывает глаза, и видит троих, совсем не похожих на его преследователей, вампиров. От того, кто его держит и от стоящего справа, веет одинаковой дикой силой и горячей кровью. Они — Бруха. Лука говорил, что они могут помочь, что они чтят традиции. Тот, что левее, держится поодаль, но даже в столь контуженном состоянии Ламонт улавливает знакомое в нём, почти родное. Но оно… Оно совсем другое, тянущееся скорее к Бруха, чем к нему. Но этот третий первым обнажает клинок при встрече с Колдунами.