Страница 15 из 17
– А это какая руда? – хотя на картинке не было вовсе никакой руды, а был вид горы или реки, либо чего-нибудь еще, подобного этому.
Однажды Акбар вернулся к обеду, что было необычно, сильно взволнованный. Он рассказал, что молодой русский, очень хорошо одетый, расспрашивал его, не знает ли он, где скрываюсь я, утверждая, что он мой хороший друг, и хочет передать мне приветы и помочь деньгами и всем, что нужно.
– Я сказал ему, что ничего не знаю о тебе, – продолжал Акбар. – И не знаю никого, кто бы говорил о тебе. И вообще не желаю знать никаких русских, так я ему ответил.
Я поблагодарил его и попросил быть более осторожным.
Несколько дней спустя Акбар не возвратился с базара вовремя. Это обстоятельство вызвало у меня значительную тревогу, я предположил, что он арестован.
Прекрасный солнечный день подходил к концу, и через щели моего заточения была видна далекая цепочка гор. Снег на горных вершинах становился пурпурным в лучах заходящего солнца. Это божественно красивое сияние вызвало во мне сильное чувство тоски по дому. Как страстно желал я оказаться в моих ненаглядных горах, где любил бродить и охотиться. Мне казалось, что там я буду в безопасности и на свободе.
А пока я со страхом прислушивался к каждому звуку, ожидая, что во двор войдут большевистский патруль или агенты ЧК. Я представлял себе, как они схватят меня в этой каменной ловушке, откуда некуда скрыться. Меня терзала мысль о том, что не только я, но и эти добрые люди, которые так хорошо обходились со мной, тоже будут расстреляны. Я чувствовал себя глубоко несчастным.
Лишь поздно ночью в темноте появился взволнованный Акбар.
– Тахир, такая беда! Я напуган ужасно, но, слава Аллаху, Он защитил нас! – воскликнул он.
Акбар рассказал, что к нему на базаре подошли два красноармейца и повели его в русское село. Там, в следственном комитете исполкома, было несколько человек из ташкентского ЧК, комиссары и взвод солдат. Они сразу спросили у него, где скрывается русский. Требовали говорить им всю правду, иначе грозили расстрелять на месте. Акбар держался с холодным спокойствием и твердо отвечал, что он не прячет никакого русского, что вообще не знает, кто и где прячется, что он старый человек и не был в городе двадцать лет, что было правдой, и даже не говорит по-русски.
– Не ври! – орали комиссары и приставляли револьверы к его лбу.
– Говори немедленно и не отпирайся! Мы охотимся за этим Назаровым вечность. Наши отряды искали его в Пскеме, в Чиназе и в Чимкенте, но теперь мы знаем: он прячется здесь.
– Если вы так уверены, что он в моем доме, то идите и посмотрите сами, – отвечал Акбар с достоинством.
– Конечно, ты прячешь его не дома, но ты знаешь, где он, и должен сказать нам об этом.
– Я не знаю никого по имени Назаров и никогда не слышал о нем, – устало повторял Акбар.
Следователи грозились облить Акбара керосином и поджечь или забить его до смерти, но стойкое сердце старого воина не дрогнуло. Он оставался верен своему слову, своей чести, и смотрел на своих мучителей с глубочайшим презрением.
После долгих угроз комиссары дали ему короткую передышку, потом высыпали перед ним огромную кучу денег на стол, но не своих советских рублей, а старых российских банкнот, которые тогда очень высоко ценились местными жителями, и сказали ему:
– Смотри, здесь целое состояние для тебя. Только скажи нам, где Назаров, и можешь взять все это себе.
– Даже когда вы угрожали мне смертью, я не мог сказать вам того, чего не знаю. Что же я могу сказать вам за деньги? Снова повторяю, я ничего не знаю!
Думается, что большевики признают только два чувства – страх за свою собственную жалкую шкуру и жадность. Другие человеческие качества им неизвестны.
В конце концов они отпустили Акбара, и он вышел на улицу. Староста этого русского села тихо подошел к нему и, взяв за рукав, прошептал:
– Молодец, Акбар. Ты мужественный человек!
Весна брала свое. Появились сизоворонки (Coracias sp.), – верный признак того, что пришло время работать на винограднике, и Акбар целые дни был занят подвязыванием виноградных лоз к шпалерам вокруг дома. Его маленькому сыну удавалось ловить в арыке мелкую рыбешку, он чистил и запекал ее в золе, а потом приносил и предлагал мне. Естественно, я отказывался, и он быстро и с большим удовольствием съедал их сам. Однажды утром дети принесли несколько пирожков, начиненных какой-то травой, пахнущей апельсином. Пирожки были действительно очень хороши, и я спросил, что это за растение? Маленькая девочка принесла мне немного листьев, это оказался бальзам (Melissa officinalis), который растет всюду по берегам арыков. Другое растение, которое они использовали, с молодыми листьями под вид щавеля, было тоже необычно хорошим. Потом пошли свежие овощи и с ними приятные изменения в скудной и грубой пище, которой я питался.
Как-то вечером дети принесли мне пригоршню каких-то земляных орехов, они были очень хороши – высококалорийны и применялись для лечения желудочных расстройств. Листья у них маленькие, продолговатые и дольчатые, но я не видел растение цветущим и поэтому не смог определить его вид. Такая жалость, что я не слышал о нем прежде.
Женщины Акбара были вольны ходить днем, куда им было угодно, и часто тратили на визиты весь день. Однако в мусульманской семье не считалось хорошей манерой женщине самой ходить на базар. Все, что ей нужно, должен купить муж или брат. Как-то Акбар принес домой огромный сверток материи, от которого женщины в доме были на седьмом небе от счастья, так как их платья-рубахи сильно износились. Они сразу сели за работу – кройку и шитье. Все было очень быстро сделано. Женщины на глазок разрезали ткань и сметывали куски вместе. Менее чем за час вся семья была одета в новые платья, а лица женщин и маленьких девочек сияли от счастья. В это же самое время они прокололи ноздри маленьким девочкам и продели туда кольца. Это был большой праздник для всех.
Однажды вечером Акбар сказал мне, что он решил развестись со своей второй женой. Они прожили вместе три года и имели маленького сына.
– Она совершенно бесполезна для меня, – объяснил он. – Она ничего не делает по дому, не помогает совсем и очень ленива.
На следующий день в двенадцать часов пришел мулла. Все сели вкруг, и мулла прочел соответствующую молитву. Потом подали плов, и на этом церемония закончилась. Часом позже Юлдаш повез разведенную жену с ребенком и вещами в Ташкент, откуда она раньше была взята. Все случилось так быстро и просто, как будто отослали слугу.
Примерно в это время Камар-джан передала Акбару через своего мужа ультиматум: она требовала купить ей отрез набивного ситца на платье, новый халат и новые сапожки с галошами, иначе она оставит Юлдаша и уйдет прочь. Бедный муж, который безнадежно ее любил, был в ужасе от возможной потери, но хорошо понимал неисполнимость ее требований при нынешних обстоятельствах. Поругавшись с ним, Камар-джан ушла на целый день из дома. Вернулась она поздно вечером и, рыдая, устроила Акбару сцену.
– Сумасшедшая женщина, тахир, – сказал мне бедный Акбар. – Сейчас совершенно невозможно купить ей те вещи, которые она желает. Под большевиками все стало безумно дорого, а мы и так еле-еле сводим концы с концами. Если я куплю ей ткань на платье, то должен буду тоже самое сделать для всех других женщин. Почему я должен обидеть свою жену? Она работает в два раза больше, чем все другие, и никогда не жалуется и ничего не просит.
Его первая жена на самом деле была замечательной женщиной: воспитанной, работящей, с простыми и благородными манерами, удивительными для сартской семьи. Тохта-джан предложила простое средство:
– Устрой ей хорошую порку, – сказала она. – Когда я капризничала, ты поколотил меня, и я стала хорошей.
Но, как мы увидим позже, и она ненадолго стала хорошей.
Между тем несчастная старая лошадь, от работы которой зависела вся семья, становилась все слабее и слабее. Я обрабатывал огромную рану на ее спине марганцовкой, которую успешно использовал также для остановки диареи у детей, и вся семья смотрела на это, как на чудеса медицины.