Страница 16 из 17
Однажды ночью дикий крик Камар-джан разбудил нас всех. Она истерично рыдала над бедным дряхлым существом, которое лежало на боку и хрипело. Вся семья принялась плакать и причитать. Для них смерть лошади была равносильна потери друга, который кормил и служил семье преданно и верно много лет.
Следующим утром Акбар снял с павшей лошади шкуру, разрезал подсохшее, голубоватое, жилистое мясо на полосы и развесил его.
– Ты собираешься есть это мясо, Акбар? – удивился я.
– Нет, конечно же, нет, я продам его.
И видя мою оторопь при этом известии, успокоил:
– Все нормально, я перерезал ей горло и выпустил кровь, как положено. При этом я повторял надлежащие молитвы.
Весь день все были угнетены и несчастны, даже маленькие девочки перестали играть. Я дал Акбару денег. На следующий базарный день он купил хорошую молодую лошадь, и старая вскоре была забыта.
На базаре Акбар встретил одного из комиссаров ЧК, возвращавшегося верхом с несколькими солдатами с гор Чимгана. Комиссар остановил Акбара и сказал ему:
– Мы были в горах, высматривая Назарова в Чимгане, но там нет следов его пребывания. Я уверен, ты знаешь, черт тебя побери, где он и не хочешь сказать нам!
Вскоре после этого Тохта-джан пришла в мое убежище и сказала:
– Тахир, у Камар-джан есть злой умысел, она собирается пойти и рассказать Советам, что Акбар прячет русского в своем доме.
– Но она ведь знает, что мы все будем расстреляны, если она это сделает!
– Она говорит, что ей все равно. Тахир, дай этой дурной женщине сто рублей и успокой ее.
Конечно, я согласился и дал Камар-джан сто рублей. Она взяла их сразу и обещала никому ничего не говорить.
На следующий день Акбар послал за муллой, чтобы попытаться убедить Камар-джан оставить свое сумасбродство и жить с мужем в мире. Я слышал, как вежливо и убедительно говорил мулла, дело закончилось компромиссом: она пообещала жить с мужем спокойно, если…ей купят новые сапожки и галоши! После этого в семье Акбара на время воцарились мир и покой.
Вскоре наступила Пасха. В начале пасхальной недели распространился слух, что в пасхальную ночь, когда будет идти служба в православных церквах, объявят военное положение и введут комендантский час, а патрули на дорогах удвоят. Акбар предполагал, что в пасхальную ночь я смогу поехать с ним в Ташкент и увидеться с женой.
– У тебя уже такая борода отросла, – говорил он. – Ты выглядишь как сарт. В нашем национальном костюме ночью никто тебя не узнает. До утра мы сможем вернуться.
Эта идея мне понравилась, и я давно ждал встречи со своей женой.
Но задуманному не суждено было сбыться. Вдруг пришли новости о специальном досмотре, который начал производиться во всех деревнях, на всех главных дорогах, даже на отдаленных стоянках, где детально обыскивались дом за домом. Для этого были откомандированы отряды войск с комиссарами из ЧК. Они окружали все поселения и дома, осматривая каждый угол и открывая все сундуки. Видимо, у них была установка – во что бы то ни стало найти нужного им человека. Я решил, что эта операция была назначена с целью моей поимки.
В среду Акбар вернулся с базара очень рано и сразу зашел ко мне, в мою нору. Он сказал, что обыск начнется рано утром следующего дня, что красные войска уже прибыли, и патруль на мосту усилен.
– Что будем делать, Акбар? – с тревогой спросил я его. – Куда я смогу спрятаться?
– Не знаю, тахир. Ситуация ужасно опасная, надо обдумать ее.
– Если все дороги и мост удерживаются часовыми, остается единственный путь, – сказал я. – Переплыть Чирчик вплавь, и спрятаться у киргизов на той стороне, среди камышей. Твоя лошадь сможет вынести меня и переплыть реку.
– Река сейчас полноводна, и плыть тебе придется почти два километра, – с сомнением произнес Акбар.
– Лучше утонуть, чем попасть живым в руки этих бандитов, – твердо ответил я.
– Нет большой разницы, утонешь ты или нет, – задумчиво произнес Акбар. – Киргизы, конечно, примут тебя и дадут кров. Но дело в том, что они ужасные болтуны и привыкли жить открыто. Так что все тотчас узнают, что ты там. Тебя сразу схватят большевики.
– Тогда, что нам делать? – обреченно спросил я.
– Обед готов, пойдем немного поедим, тахир, и потом мы что-нибудь придумаем.
Должен признаться, аппетита у меня не было. Обед прошел в полном молчании. Когда выпили чай, Акбар сделал следующее предложение:
– Ты останешься здесь с нами, тахир. Ночью я и Юлдаш заложим стену, замажем ее глиной, засыплем пылью и потом закоптим дочерна дымом. Она будет выглядеть совсем, как старая, и никто не предположит, что за ней может лежать человек.
Других вариантов, кроме как быть похороненным заживо, не было. Мы принесли целую бадью воды, добрую кучу глины и взялись за работу. Стены выросли быстро и отрезали меня от внешнего мира. Осталось только крохотное незаметное отверстие, и в моей норе наступила темнота, как в могиле. Я только слышал, как в полном молчании работали Акбар и Юлдаш.
Вскоре я заснул. В течение ночи я просыпался несколько раз и ощущал себя как в гробнице, отрезанный стеной от Нового Мира последователей Карла Маркса. Зато я чувствовал абсолютный покой и мир в своем сердце.
На следующее утро маленькая дочка Акбара развлекла меня: она подошла к стене и спросила тихим голоском:
– Тахир, а как ты будешь пить чай?
Около трех часов пополудни послышался град ругательств и топот ног во внутреннем дворе. Потом я узнал, что бандиты допрашивали даже детей, спрашивая их, нет ли русского человека здесь или у кого-нибудь из соседей. Умные, хорошо наученные сартские дети отвечали, что они ничего не знают.
В пятницу вечером Акбар сообщил, что солдаты покинули деревню и теперь можно выйти. Он разломал стену. Какое же это было величайшее удовольствие – выползти на свежий воздух из моей добровольной могилы и вытянуть затекшие ноги!
В пасхальную ночь я не спал, а залез на крышу и слушал доносящиеся из русской деревни звуки колоколов, возвещавших радостную, праздничную весть. Я жадно вдыхал легкими аромат фруктовых деревьев, напомнивший мне счастливые дни, когда я встречал этот праздник дома, в своем семейном кругу. Волнующие запахи весны были связанны с самыми лучшими воспоминаниями моего детства.
– И сейчас, – думал я, – в эти мгновения, мои родные молятся за всех странников, страждущих и плененных, за их спасение, и думают обо мне, оторванном от них и живущем такой странной жизнью среди людей иной веры.
Следующие дни прошли довольно спокойно. Погода стала жаркой, и вся семья Акбара спала под навесом во дворе, а я перешел в их комнату, дверь которой крепко закрывалась. Деревья распускались, отцвела акация, и наступило чудеснейшее время года. Настоящая весна пришла в Туркестан. Ночи были теплые, а воздух был наполнен ароматом цветущих деревьев.
Молодые женщины, среди них была и Камар-джан, выкопали глубокую яму во дворе и наполнили ее толстыми ветками.
– Мы хотим приготовить для тебя кое-что очень вкусное, – сообщили они мне. Потом по верху ямы установили огромный котел, который вмещал дюжину ведер воды. В него положили пшеницу, муку, несколько хорошо вымытых булыжников и налили масла. Потом внизу разожгли сильный огонь, беспрерывно размешивая в котле специальной деревянной мешалкой.
– Это блюдо должно кипеть день и ночь беспрестанно, – объяснили они мне.
Я тоже провел всю ночь во дворе. Было так хорошо лежать на открытом воздухе возле большого костра, в то время как женщины по очереди мешали свое варево в котле и поочередно спали.
В результате всех этих усилий получилась густая сладкая масса, похожая на патоку, очень приятная на вкус. Дети были в восторге, так как долгое время не имели ничего сладкого, потому что сахар теперь совсем не продавался. Сарты каждую весну делают это лакомство[42].
Примерно в десять часов следующего утра я внезапно услышал дикий плач, завывания и жалобы. Все женщины причитали и плакали, и с ними плакали и вопили маленькие девочки. Это поразило и расстроило меня, я подумал, что случилось, должно быть, нечто ужасное, и даже отважился покинуть свое убежище. Но когда я вышел наружу, шум вдруг прекратился и все успокоились. Немного позже пришла Тохта-джан и объяснила мне, что это был обряд оплакивания ребенка, умершего год назад.
42
Праздничное блюдо сумаляк (сумолок) готовится накануне Навруза (Нооруса) – дня весеннего равноденствия, начала Нового года по традиции зороастризма.