Страница 8 из 10
Гумер свои носки снял и грозно сидел, вытянувши крупнопалые лапищи в проход перед столом, затрудняя движение Аксиньи. Тизо подсыпал, разомлевши в носках, и полоскал в чашке с молоком белокурый свой локон. Аксинья же на всех смотрела с принятием: даже и Тизо обогрело её крупное сердце, хотя, очевидно, (или поэтому) по сравнению с её покойным, например, мужем он был худотеленьким мухоротиком – такие богатырские были у того носки. Обласкав всех взглядом, она болтала с Элли: что-то, кажется, причитала о соседях. Кокетливо поглядывала на Гумера, старавшегося в ее сторону не смотреть.
Между тем, в окна заходило легкое дуновение с комарами. Аксинья оставила на утро внушительную кастрюлю каши, выдала чистого белья и засобиралась к соседке Катерине. Свечи, сумерки и деревенская романтика затопили сознание Тмина ленивым уютом. Вскоре его срубила усталость, и он, еле держась на ногах, убрел в комнату, где уже устроили Тизо. Элли стащила с него башмаки. Перины были мягки, и он быстро проваливался в сон – тихо-тихо. Засыпая он почувствовал, как гладят его по повернутой кверху макушке, но это уже едва доходило до сознания – видать, он вышел в состояние тэта и обрёл связь с космосом.
Сразу же заорал петух. Тмин в негодовании приоткрыл глаз. Чертова скотина! Настоящий петушиный крик! Крик повторился. Он так разозлился, что открыл и второй глаз.
У предметов были еще совсем мягкие, сонные края. Золотисто-розовый рассвет осторожно будил вещи. Целовал он и его щеку. Но Тмин дюже осерчал и чувствовал лишь жар, духоту да злобу на петуха – нет ничего хуже, чем начинать день с постороннего разбудившего звука.
С лижечка донеслось слабое посапывание Тизо – этот ещё пускал пузыри в подушку. Тмин снова прикрыл глаза, намереваясь не сдаваться раннему возмутителю.
В следующий раз в комнате проснулся Тизо. Пробудили его скрипящие половицы – казалось, совсем рядом с ухом. В дверях тяжело прошла тёмная горная порода. Очень хотелось еще спать, но какое-то любопытство сковырнуло Тизо с кровати, и он, в мягких голубых штанишках, выглянул на крыльцо.
В это время Тмин перевернулся на спину, открыв оба глаза. Мерзко зазвенела залетевшая в дверь муха. Он сел и надел рубашку.
Деревянные дома, высокая трава, коричневая засохшая грязь – все было тронуто нежным розовым отсветом. Тизо очень нечасто такой видел – в его жизни ранний подъём предшествовал только раннему нервическому перелету.
Внезапно насыщенно дунуло из хлева. От неожиданности Тизо даже обиделся. Поморщился, отвернулся идти в дом. Но тут же донесся запах пекущегося хлеба. Он обернулся. На дороге появилась баба, прущая от колодца коромысло. Тизо замешкался. Так и ходили большие груди под красной рубахою. В душе шевельнулось возмущение, и, не зная, как выплеснуть его, он подумал – какой ужас дремучий: двадцать первый век на дворе, а воду от колодца бабам таскать! И всё смотрел, как зачарованный, на эти груди под рубахою. Отсталость!
Думаешь, надо написать по правам человека? – иронически заметил Тмин. Он тоже вышел на порог, и заметил взгляд Тизо.
Внезапно, прервав их не начавшийся толком разговор, до слуха их донеслись интересные звуки: приглушенное кудахтанье на фоне чего-то, отдаленно напоминающего звук методично распиливаемого дерева. Тизо вдруг стало не по себе, а Тмин прислушался и установил, что источником звука был сарай. Тизо очень захотелось в дом, и в то же время, невыносимо – увидеть источник звука. Тмин уже наклонился вперед и вбок. Ничего не оставалось другого и Тизо. Он тоже наклонился и глянул за дверь. Завиднелся высокий темный коршун, прижимавший белокурую цесарочку. Цесарочка издавала звуки, похожие на целомудренное кудахтанье. У стены бодро подрагивали вилы.
Так вдвоём они и смотрели. Тизо однако быстро почувствовал разнообразные явления в разных местах тела, покалывания, может, а точнее не их даже, а позыв идти тут же куда-то. Он отвернулся и со всей необходимостью пошёл в дом. Тмин же с интересом постоял ещё с минуту, изучая детали расстановки, такие как кружевной рукав поднятой мягкой руки и даже колыхание бело-розового, наводившего на мысли о доярке (супротив изящному рукаву).
Уют хаты и сна не унял неведомое беспокойство Тизо: он тут же сел пить чай и теперь потупившись сидел, прихлебывал из кружки. Вернулась Аксинья и уже выкладывала на тарелки какое-то утреннее печево. Лучащееся настроение Элли досаждало смешавшемуся Тизо, зато Тмину досталось внимание по поводу его книги. Впрочем, тут он смутился гораздо больше, чем подглядывая у сарая, ибо созидательных продвижений в этом вопросе не намечалось. А то она не знала, сучка.
Цесарка и коршун явно еще витали над столом, где-то между Тмином и Тизо, когда вернулся Гумер. Тут Тизо омрачился совсем. Тминов блуждающий взгляд подёрнулся даже нежным, наткнувшись на него. От Гумера будто шёл пар, влажная взъерошенность волос стояла дыбом. Элли обняла его сзади: «Ну как утро?». От этого Тизо стало совсем не по себе, и он что-то заверещал про себя на неведомом ему наречии. Потом пил чай ещё, а позже обнаружил, что Элли забралась в кресло напротив, согнув в коленях полуголые ноги. Там, меж коленей, он заметил – с ужасом – трусы: узор в голубых медвежатах. Разглядел, задержавшись дольше, чем было в этой ситуации уместно. Тут же сунул взгляд в чашку, куда опустил бы и красные робкие уши. И Гумера заодно, который, ирод, всё это причинил и заметил.
–
Машин не было, дорог тоже. Тмин было подумал, что и мозгов у него нет. Но мозги были, а вот Аксинья жила на некотором временном удалении. В буквальном, самом прямом, что ли, смысле. Это не могло не смущать. Это положительно смущало.
Впрочем, кроме проблемы подзарядки телефона, других практических проблем это не вызывало. А телефон был уже как-то неуместен: с каким хэштегом постить в сеть? #глубинка19век? Тизо же и вовсе такие задачи не одолевали: свой он доблестно утопил вместе с машиной и воспоминаниями. Душу его еще поскрёбывали иногда для порядка кошки, но всё как-то нежнее – сквозь толщу времени и пространства боли уже было до него не дотянуться. Как-то он потрогал мягкой ручкой щеку и обнаружил, что обородел.
Скоро отсутствие машин перестало обращать на себя внимание. После хаты Аксиньи они заночевали в поле, завернувшись в какие-то тряпки, как пилигримы. Потом еще на следующий день останавливались посередь (чего?) на дневной сон.
Тмин смотрел на горизонт, горизонт смотрел на Тмина. Трава пополам с облаками, курчавый нимб Тизо, худые загорелые нынче ноги Элли. Мощные, будто вырезанные из камня, лапы Гумера. Почёсывал щёку – она уже тоже начинала принимать загар, да перекрывать веснушки, да почёсываться солёным. Развалившись спиной кверху Элли без намека на полуденную лень шустро листала желтоватые страницы какой-то книжки про лето с лошадьми. А в сознании Тизо, блеснув однажды, что-то явно мелькало, переливалось и шевелилось, отчего глаза его под стёклами очков вращались в орбитах, как бы следуя за неведомой мухой. И бил его за это тяжелый взгляд хозяина мощных лап. И покрывался испариной лоб, а Тмин – примечал. Всё примечал, засранец, да помалкивал. Да посапывал на ковре.
У того – мелькнет в сознании белое плечо Ладочки, будто крыло ангела, у другого – белый парус на лодочке: будто вокруг океан. Так и проходили дни.
Тмин нашёл где-то бумажку и рисовал с закрытыми глазами, как придётся: то парус свой, то людей, то вымышленную Ладочку. Вечером сжигал листочек на костре, выискивал, если везло, новый, и принимался сызнова. Агитировал остальных, объяснял: с закрытыми глазами за кривой рисунок не стыдно. А сам персонаж получается свободнее, как бы живее. Но Одуван и горгулья не решались, мотивируя отказ презрением к ничтожному этому делу, только Элли взялась. И воцарились завистливые ненависть и молчание.
Мурмуррия
По пути на Запад они непредвиденно угодили в бордель. Тмин по аристократической, как ему казалось, склонности к богемному разврату, увязался за Гумером, в малые часы утра непривычно оставившим свой непременный рыжий талисман без призрения. Тизо, нахмурившись, отказался. Потом жалел и мучительно жаждал их возвращения. Обещал себе, что в следующий раз не прогадает. Хотя бы из любознательности и для общего кругозора.