Страница 9 из 10
Лестница была будто слабо освещённый трап корабля. В результате этого Гумер казался Тмину старым морским чёртом, копытным сатаною. Он шёл за его мощной спиной и думал, сколько цесарочек способен тот придавить… Темно, тесно и душно стало сразу. И отовсюду полезли старые какие-то гривастые зомби – это они зашли на первый уровень притона с неприглядным залежавшимся «кожтоваром». Грустный этот ассортимент не испытывал стеснения (впрочем, как и достоинства) и напирал…. Тмин аж стал задыхаться в плотных руках, рядах и морщинах. Пахло затхло и сладко: дешёвыми духами и грустью старых блядей. Его будто уже совсем облепили мягкие волокна отвисших, может быть некогда прекрасных, грудей, и он потерял из вида спину Гумера. Сильно раскрашенные и еле переводящие дыхание старухи требовали денег и вина. И во вторую очередь – ласки и уединения. Никто из них не просил сочувствия и не знал о нём. Потолок был, но терялся в чаду. Зеленоватый свет придавал мертвенности грустным и бессмысленным лицам. Тмин протискивался дальше. Кто-то толкает что-то в руки, какие-то марки, страшные лица, деревянные маски.
Вдруг – другое помещение и много красного атласа. Вокруг шорохи, вздохи, суета, неразбериха. Появились молодые. Тмин совсем потерял боевого товарища из виду – не из-за дымки даже, а от затуманенности глаз и лёгкого одурения. Вдруг лишь увидел, как мелькнула широкая спина на лестнице, влекомая чем-то кружевным и белым. Плыл тускло освещенный вестибюль. Тёмно-зелёные стены отражались в синих и тёмно-красных бокалах. Кругом – чулки и подведенные жженым глаза.
Публичный дом на Мурмурринсона цвёл в городе, как плотоядный ночной цветок. Он, скромничая, подтягивал фасад – словно мягкий живот, и награждал городок душным бурлением скрытой жизни. В первом отсеке располагались старухи всех мастей – первичный отбор посетителей: дешево, да и куда еще девать заслуженных тружениц после многих лет во благо города. Там и жили они «на пенсии», иногда пробавляясь стаканчиком-другим за счёт растерявшегося гостя. По большей же части бабкам, пугавшим гостей, ничего не доставалось. Но иногда, бывало, им везло, и захаживал какой-нибудь великодушный посетитель, сострадавший их невеселой участи. Такой заботливо одаривал безобидных этих божьих тварей пьяной бормотухою. Невероятною удачей было, если кому-нибудь из них удавалось выбраться на свет божий нянею или уйти в монастырь. С другой стороны, не было сообщества более сплоченного от врага внешнего и напастей и злого внутри, чем эти видавшие виды бабушки. Настоящий кооператив!
Девиц же – молоденьких да крепких – в местности было всего осьмнадцать. Во втянутом фасаде Мурмурринсона обитало из них восемь: громкоголосая полька, берущая за душу пением; гордая татарка, по слухам, не всякого привечающая, а после каждого неутомимо сменяющая бельё и воду в цветах; «грузинская княжна» с тёмными ланьими глазами и томиком Лермонтова на тумбочке; дебелая блондинка немецкого происхождения – с ней кручины не знаешь и бравурность одна; непременная для уважающего себя борделя рыжая; турецкое нежное чудо – с которым и скрылся с тминовых глаз Гумер, и осьмая – «под мальчика». Эта последняя тем и приглянулась держателю, который одобрительно кивнул Тмину, заметив его взгляд, направленный в ее сторону: диковинка. Сие было в те годы внову: короткие совсем волосы, невыразительная, казалось, фигурка, рубаха какая-то поверх голого тела.
Стелла! Образец первый сорт! – сказал держатель Святогор, – ея тут быстро (распробовали), а и то: готова и сигару раскурить, и задорно, и трюки, и скачки исполняет аки королевна со шляпкою! – подмигнул синим чистым оком. Казалось, вот-вот шлёпнет Тмина по-свойски, поддержать дух боевого товарища. Ну Тмин и пошёл, а глаза Святогора засияли ярче, провожая его. Упругий бугор растянул в раз его хозяйские штаны.
Когда Стелла заметила его и посмотрела прямо, ожидая, нервы Тмина, должны признаться мы, натянулись. Он вяз в ковре и увязал в кошачьих глазах, а в животе что-то проваливалось. Где-то крепло, где-то потягивало. Где-то замирало.
Ты ей теперь хозяин! – шепнул Святогор, снова оказавшийся рядом, жарко ему в ухо. И шлёпнул, говёныш, таки по заднице! – Чувствуй ноги! И задний мост чувствуй! Человек с задним мостом и без оного – два разных человека! – наставлял.
Тмин оторвался и пошёл к сидевшей Стелле. На ней была рубаха белая, а глаза с расстояния казались фиолетовыми – должно быть, блудница надела линзы. Сквозь рубаху проглядывали соски, да и вырез не стремился ничего скрыть. Голову она держала слегка набок, разглядывая его. По обе стороны разморенные вавилонянки сидели на руках чадных эфебов и толстобрюхих карликов, и вскоре уводили их в соблазнительную темноту коридоров. Люстра на потолке будто раскачивалась в такт дыханию и смеху, дым густел, беспрестанно надвигались и откатывались волны душных девиц, а от святогорова замечания становилось жарче. Тмина несло какой-то волной. Притянуло к Стелле, и он не знал, что делать. Его влекло всё сразу, и дурманил какой-то невероятный запах. Он сел рядом. Это был её запах.
Она слегка взъерошила свой ёжик рукой и перекатила голову на другую сторону, параллельно плечу – с вызовом подняла на него взгляд. Кожа её тела сияла и казалась неимоверно гладкой. Оттого он вдруг решился провести пальцами по её предплечью и был поражён – такой гладкости он правда не встречал никогда, не мог о ней и помыслить. Она казалась нереальной. И она не убрала его пальцев! Сейчас она принадлежала ему! Чертовка! Тогда он положил ей руку на колено и замер от своей наглости. Она молча глядела на него, дышала. Он пополз пальцами выше, и едва не замер от клокочущего внутри возбуждения. И, едва он не сник от зашкаливающей тревоги, она вдруг взяла его горячей своей рукой и встала (он упал в огромные непроницаемые глаза, всё расплылось), потянула за собой. В коридор и дальше – за занавеску, в чёрную комнату, где растекалось чудовищное бордовое пятно постели. Он чуял её запах, затмивший всё – теперь это стало единственным его путеводным ощущением, а после – осязание. Ушли запах и звук. Звук словно через плотную вату. Он чувствовал голову её под своими руками, горячие плечи, розовый налив на своих губах, бёдра, внизу всё трещало по швам, в жажде выплеснуться, обдать горячо, вонзиться. Всё было гладким и плыло и ехало. Он вошёл в состоянии тэта и поймал связь с космосом. Через миг на поясницу его за это просыпались звезды, всё изверглось и было извергнуто, звёздное падение выжгло сердце его и разум, связь с космосом прервалась, сознание потухло в миг. Сдаваясь, он, как Икар, задёргался и обмяк, свернув обожённые крылья.
Когда пришел в себя, обнаружил тёмный потолок. Огляделся. На него были уставлены два жирно подведенных чёрных пятна. Просто провалы там, где должны быть глаза. На той же самой женщине. На той же самой, что и он, кровати. Тягучий ужас проклюнулся, поволокся. Как прежде наслаждение, разлился по телу – на сей раз холодным – и под коленные чашки. Холодной тёмной водой, в которой утонула суба. В которую канула Атлантида. Которая была в самом тёмном пруду у церковного кладбища. Дыры – тёмные как два кладбищенских пруда. Везде дыры. Весь дом – полон дыр! И все эти дыры вместо их глаз!! Тмин, что-то всхлипнув, упал с постели, пополз, рванулся, едва натянув трусы, побежал, запутываясь в ветоши… По дороге с него слетали запахи, прикосновения, чад. Мимо суккубов и сук и древних ведьм! Абелересы прочь! Аверроэс! Аллилуйя! Боооооооооожже ммммой!!!!!
Прочее какое-то белье волоклось за ним и часть занавески. Реяло в синем ночном воздухе с шеи его и плечей. Чёрное, как гладкие волосы, небо отзывалось смехом и гнало, как хлыстом, по скользким булыжникам мостовой. Он вспоминал резкие змеиные движения, коротко стриженую светлую головку, дыры пустых глаз. Такие же чёрные, как беззубые пасти старух. Дикий незнакомый город – плод сознания, средневековье, лабиринт, морок, мренье. Он добежал. Куда?! Нашёл их дверь. Там комнаты. Тизо, Гумер, Элли – были ли они или пригрезились ему? Когтистые руки из дома Мурмурринсона ещё тянулись за ним. Ворвавшись в одну из комнат, он рывком включил ночник, схватил Тизо, пытаясь убедиться, что не сошёл с ума. Тот захмурился, сонно удивился и открыл глаза. Нормальные. Голубые – с белком и зрачком и – недовольным выражением. Тмин растеряно сел на «задний мост» у его кровати и опустил руки.