Улей. Отверженная

— За Королевство, во имя Короны, на благо Королевы. — Я без запинки отрапортовала дежурную фразу и покорно склонила голову. Большего и не требовалось.

— За тебя! — заверещал кто-то отчаянный и дерзкий — не иначе как самоубийца.

Канцлер сморщился, словно его ударили под дых, и посмотрел на меня…. Нет, не с обвинениями. С надеждой?

Что происходит?!

Гул толпы тем временем нарастал, перешел в невнятное жужжание. Гвардейцы начали беспокоиться — зрители уже не просто глазели по сторонам, возбужденные сверх меры, они наступали на привилегированные первые ряды. Крики ликования, хлопки, сменяющиеся глухими ударами, возмущенное шипение…. От голосовых вибраций теперь дрожали даже стены.

Представитель Правящего Совета расстроенно покачал головой и, воздев руки к потолку, обрушил на беспокойных зрителей свой Королевский дар: «безмолвие», «концентрация внимания», «холоднокровие». Да, он был мастером ораторского искусства — жители заткнулись в один миг и во все глаза уставились на его гладкую, лунообразную, блестящую от лосьонов физиономию.

— Приглашение на аудиенцию поступит позднее. Сейчас, к сожалению, у Королевы слишком плотный график. Командир сказал, что вы хотите немедленно приступить к работе. Весьма похвально, но… — В голосе прорезались сомнения. — Не станет ли временный дефект помехой?

К счастью, волна легкого, как перышко, ментального внушения обошла меня по касательной.

— Не станет, — выпалила я и хмуро зыркнула на «доброе» начальство, взявшее надо мной непомерное шефство.

— В таком случае, не смею вас больше задерживать. — Канцлер повернулся к замершей в благоговении толпе, пробежался по ней взглядом, пересчитывая всех любопытных по головам, и гаркнул сердито:

— А вы чего уставились? Расходитесь! Хлеб сам себя не испечет.

Его гнев можно было понять. Все поняли. То, что секундой назад представлялось единым целым, стихийной волной, сейчас рассыпалось на частицы. Каждый резко вспомнил о срочных делах и начал суетиться в поисках выхода.

Мне тоже надоело торчать внутри образовавшегося живого круга. К слову, все это нелепое действие проходило в одном из ритуальных залов подземелий. Темное и душное помещение, откуда узники попадали в лабиринт из бесконечных коридоров, пыточных, клеток не было рассчитано на такое количество посетителей. Здесь пахло отчаянием, безысходностью и разбитыми надеждами на спасение. Редко кто выходил живым из лабиринта. Мой случай особый, потому как изоляция — еще не приговор. И для камеры Восьминожки лучшего места обитания, чем мрачные подземелья, не найти. Удивительно, что сюда спустилось столько народу. Не иначе как согнали с какой-то целью.

— Ты чего такая угрюмая? Не нравится, как пахнет свобода? — Командир подошел поздравить первым. И улыбался так искренне, так широко… Вот лицедей!

Мало того, что заставил меня думать, отвлек от более важных мыслей, теперь еще задает нелепые вопросы.

— Почему ты не предупредил об этом спектакле? Я бы подготовилась лучше.

Одаривая меня напоследок странными взглядами, зрители в спешке покидали зал. И делали это строго согласно иерархии. Первыми пошли высшие чины, возглавляемые выступившим представителем Совета. За ними потянулись мои собратья из Королевской разведки, далее — гвардия и представители благородных профессий, после них — жизнеобеспечение. Зал опустел примерно наполовину, когда на выходе образовалось столпотворение. Кажется, мусорщики полезли вперед дам полусвета. Из-за распрей «грязной романтики» мы отошли в сторону.

Командир не смог сдержать ехидный смешок, когда я взяла Кира за руку и повела за собой.

— Док тот еще затейник. Я знал про объект…. про твоего мужа. — Он покатал новое слово на языке, будто пробуя его на вкус. — Но про такой грандиозный эскорт мне не доложили. На твои похороны пришло бы и то меньше народу.

— Даже не знаю, стоит ли расстраиваться по этому поводу.

— Не стоит, — обрубило начальство. — Ты лучше мозги включи.

Я зарычала. Где-то глубоко внутри, рядом с сердцем, а может, и в нем самом начал зарождаться сгусток силы, подпитываемый глухим раздражением.

— Мне дела нет до того, что происходит в городе. У меня иные заботы.

— Этот, что ли?

Кир придурковато улыбался всем, кто смотрел на него в упор. Мой муж был доброжелательным, но не настолько. Я крепче сжала теплую ладонь. Не отдам! Командир не сможет его забрать, не осмелится. Физически я, возможно, еще слаба, потеряла былую выносливость, да и мышцы сдулись. Зато по венам разливалась огненная лава, несколько лет скованная волей, временно забытая и потому очень злая.

— Спокойно, Вторая. Хаос нам тут ни к чему.

— Ники.

— Я понял, Ники, и предупрежу остальных. Никто не посмеет отобрать у тебя игрушку. — Командир задумчиво проводил взглядом последних ротозеев. — Это даже к лучшему.

— Что?

— Ты положила себе под зад отличную подушку безопасности. И я поддержу твое чудачество.

Кровь уже перестала кипеть в жилах, на концовку предложения она отреагировала вялым всплеском.

— Я не…

— Да-да, ты не безумна. — А в глазах плясали искорки. — И все в этом только что убедились.

Издевался? Или верил мне?

Сложно догнать мысли Командира, особенно сейчас, когда они явно умнее твоих собственных.

Бросив бессмысленную затею разгадать в сказанном тайный смысл, я задала отвлеченный вопрос:

— И с чего ты вдруг решил, что я горю желанием вернуться к работе?

— А это не так?

Поразмыслив, я согласилась. Иной причины покинуть Улей мне никогда не придумать.

— И когда мы отправляемся?

— Мне нравится твой подход: сразу к делу, без прелюдии.

В ответ я пожала плечами.

— И даже не спросишь суть задания? — продолжал допытываться Командир.

— Расскажешь по дороге.

— Отправляемся завтра на заре. В принципе спешки нет, но слоняться по городу без дела я тебе не дам. Работа — лучшее лекарство от вредных мыслей.

— Док отпустит?

— У Дока свои методы реабилитации, у меня свои. И они друг другу не противоречат.

Когда я добралась до жилого квартала, была поздняя ночь. Улей почти дремал. Иллюзия мира и спокойствия остро ощущалась обманчивой. Тихие, словно мертвые, улочки, ощетинившиеся решетками окна, замки на дверях. Стерильно и грязно одновременно. Вычищенные до зеркального блеска полы и потекший мазут на потолках. Легкий медовый аромат на нижних этажах, и запах тухлятины — на верхних. Чуждый и негостеприимный город выглядел сейчас болеющим и изношенным. Он работал на пределе своих возможностей, натужно скрипел и выжимал максимум из своих обитателей с одной очевидной целью — поддерживать видимость хорошей жизни Королевы-Матери.

Кир шел за мной шаг в шаг, не отставая. Он понимал мои жесты и слова и мгновенно выполнял приказы. Настоящий Кир никогда не был таким послушным. Люди — свободолюбивые существа. Раболепство, больше характерное для нас, давно уже стало атавизмом в их мире. У отдельных особей настолько доминировало свое «я», что они готовы были биться головой об стену, доказывая свою правоту. К счастью мой муж не принадлежал этой касте. Мягкий по натуре, но жесткий в отдельных вопросах, он отлично дополнял меня.

— Ш-ш. — Я приложила палец к губам, хотя в этом не было необходимости. Кир-андроид в отличие от своего прототипа оказался молчуном.

На перекрестке, через который пролегал наш путь, мелькнула чья-то тень. Мелькнула и пропала, но оставила после себя тягучий и кислый запах. Это был запах конкретной болезни, его ни с чем не спутать. И принадлежал он Искаженному.

На углу, образованном пересечением двух улиц, располагался трактир — последнее сооружение общепита на границе со спальной зоной и, по обыкновению, очень многолюдное. В окнах горел свет, слышались приглушенные разговоры. Парадная дверь была уже закрыта, но тень нашла пристанище на соседнем крыльце, служебном, рядом с вылитыми помоями.

По пути сюда нам попадались разные жители Улья с абсолютно противоположными настроениями. Одни подходили робко, брали за руку, кланялись. Другие ограничивались сухим приветствующим кивком. Были и те, кто при виде меня от любопытства вытягивал шею и презрительно фыркал, узрев Кира. Так или иначе, все до единого обращали на нас внимание. И темная фигура, притулившаяся на ступенях, не стала исключением.