Страница 26 из 29
Наверное, в 1977 или 1978 году в каком-то из советских министерств родилась блестящая идея – продавать АН-30 африканским странам. (Самое интересное, что продавался этот самолет неплохо, он и сейчас еще летает в целом ряде стран.) А чтобы продать, надо его разрекламировать – нынче это называется маркетингом. Тогда же просто решили: организуем-ка мы демонстрационные полеты АН-30 в африканских странах. И включили в список осчастливленных стран и наш Габон.
Два пояснения. Во-первых, как я уже говорил, дипломатов у нас было всего четверо. Если кто-то брал отпуск, оставалось трое. А если в это время кого-нибудь посылали в Браззавиль – двое, а то и один. Во-вторых, средств связи у нас не было никаких, кроме городского телефона, который работал из рук вон плохо. Чтобы дозвониться до советского посольства в Браззавиле, в отличие от нас имевшего оперативную связь с Центром, нужно было крутить наборный диск полчаса-час, а то и дольше.
И вот посол уехал в отпуск, мы остались втроем. Нам звонят из Браззавиля и говорят: «С демонстрационным полетом к вам летит такого-то числа самолет АН-30, получите разрешение на посадку и дозаправку». Мы требуем детали, нам отвечают, что сами ничего не знают.
Я тогда еще не занимался воздушным правом, но из институтского курса помнил, что для такого разрешения нужна подробная информация: тип самолета, бортовой номер, фамилия командира, вид топлива, не говоря уже о точках влета и вылета. Но Браззавиль булькнул, что сами не в курсе, и отключился.
Сели думать. А что думать – указание надо выполнять. Накатали ноту, повезли в МИД. Там сказали, согласуют с Минтрансом. И замолчали. Дни идут, МИД молчит, мы напоминаем, отвечают – вопрос в Минтрансе. Мы пытаемся связаться с Браззой, а связи нет.
До прилета самолета остается один день. Наконец дозваниваемся до Браззы и буквально орем – сообщите в Центр, что разрешения так и нет, не пускайте к нам самолет, будут неприятности. На этом фоне советник Котов отбывает в Браззавиль, обещая сделать все, чтобы самолет не прилетел. Мы остались вдвоем, Козюня и я. Утром следующего дня звонят из Браззы и передают все (!) установочные данные на самолет. Но прибывает-то он через несколько часов! Строчим ноту, едем вдвоем, вручаем ее в МИДе и, нарушая установленный порядок – все контакты разрешались только через МИД, – мчимся напрямую в Минтранс с копией ноты. Находим дверь с табличкой «технический советник» – это значит, что там сидит француз-кооперан, «помогающий» по техническим вопросам, а на самом деле все и решающий. Излагаем суть дела. Француз смотрит на часы, хватается за телефон и звонит на контрольную вышку аэропорта. Кладет трубку, вздыхает и говорит: «Ваш самолет только что сел».
Мчимся в аэропорт. Пока мы доехали, самолет успели отбуксировать в сторонку, поставить оцепление из жандармов с автоматами, но экипаж и пассажиры еще оставались внутри. Когда мы подоспели, их попросили на выход. А там же делегация! Чиновники какие-то, типа начальники главков и т.п. Они начали возмущаться, что-де происходит, по какому праву нас задерживают. На что Козюня злобно ответил: «Вы без разрешения сели, это нарушение суверенитета государства; вы создали дипломатический инцидент и вам лучше пока помолчать!». Московские начальники примолкли.
Зато разоралась куча примчавшегося в аэропорт местного начальства. Много было всяких обвинений и даже угроз, но, к счастью, недолго. Обстановку разрядил приехавший на поле генеральный секретарь МИД Жозеф Атанде, очень опытный и выдержанный человек. Он, видимо, успел доложить самому главному – «папе» Бонго – и авторитетным тоном отдавал указания. Объявил, что самолет будет обыскан, пассажиры и экипаж могут быть доставлены в посольство, откуда выходить им запрещается; если в самолете не будет найдено ничего предосудительного, утром следующего дня его дозаправят, и он сможет продолжить полет, ну а если найдут… не обессудьте.
Командир настоял, чтобы он и штурман присутствовали при обыске (шепнув нам – еще подбросят чего). Экипаж и пассажиров отправили в посольство. И начался грандиозный шмон. Самолет буквально вывернули наизнанку. К счастью, люки с аппаратурой аэрофотосъемки на предыдущей посадке опечатали. Командир подводил к люкам каждого местного начальника и тыкал пальцем в печати. Жандармов больше всего интересовало, есть ли на борту оружие. Командир клялся, что нет никакого оружия. (Потом нам признался, что был у него ПМ, но он его так заныкал – черт не найдет.) Продолжался обыск несколько часов. Я просто потерял счет времени. В тени было +32, самолет стоял на солнце, внутри было градусов 50, не меньше. А мы все время следили, чтобы чего-нибудь не подкинули. Наконец, закончили. Вылезаем из самолета, грязные немыслимо – белые рубашки давно уже стали черными, в пятнах какого-то то ли мазута, то ли солидола… Красавцы.
Генсек МИДа смотрит на нас и спрашивает: «Ну, и кто из вас наиболее ответственный?» Козюня пискнул: «Я!» «Ну, тогда завтра в 11 часов ко мне на ковер», – говорит генсек и отбывает со своей свитой.
Вылет назначили на 5 утра. В посольстве было всего 4 квартиры, то есть 4 спальни. Из-за маленького ребенка нас с женой из спальни выселять не стали, а три спальни в других квартирах уступили летчикам, чтобы поспали перед полетом. Их хозяева провели бессонную ночь в посольстве. А остальная часть экипажа и пассажиров напропалую бухала до утра в его гостиной.
В 5 утра самолет вылетел. Вернувшись в посольство, сели мы и пригорюнились: нужно идти в МИД на ковер. Козюня упрашивает пойти к генсеку вдвоем, а я отказываюсь – ты-де старший, ты и иди. И тут распахивается дверь, влетает наш советник Котов, весь красный, на грани удара и орет: «Где самолет?» А мы и забыли, что успели позвонить в Браззавиль и сказать, что самолет сел и у нас неприятности, на большее времени не было. И еще мы забыли, что как раз в это утро есть обратный рейс из Браззавиля. Им и прилетел советник, которого никто в аэропорту не встретил. Он на такси приехал.
Вот тут Козюню и озарило. «А Вас, – говорит, – генсек МИДа ждет, в 11 часов». Котов отказываться – не его-де приглашали, а Козюня возражает: «Вы же старший, а мне не по рангу…» Пошли вдвоем. Как же их там ругали… Они клялись, что такого больше не повторится. А через месяц наше рыболовное судно арестовывают в запретной зоне нефтепромыслов. Но это уже другая история.
Судоходство и рыболовство
Помимо прочих, часто малоприятных обязанностей приходилось мне заниматься и судами, которые заходили в габонские порты. К счастью, регулярного сообщения с Габоном не было, и заглядывали к нам суда очень редко, но уж почти обязательно с какой-нибудь проблемой.
Первым моим клиентом стал сухогруз, приписанный к порту Таллина. Осадка у него была небольшая, и он ошвартовался прямо у стенки в либревильском порту, в 20 километрах от самой столицы. Капитан позвонил и попросил составить морской протест. Ну и, само собой, заверить судовую роль. О том, как это делается, я знал, но чисто теоретически. Хорошо, что я все-таки до отъезда стажировался в Консульском управлении и не поленился почитать инструкции. Судно везло сахар, попало в шторм, и груз подмок (так это изложил капитан; может, они что и накосячили, но я этого знать никак не мог). Вот об этом и нужно было составить морской протест – документ, снимающий с капитана ответственность за порчу груза. А судовая роль – это список членов экипажа, и я должен был удостовериться, что все они были в наличии. Еще и печать на роли поставить. Приехав в порт, я честно сказал капитану, что морской протест мне составлять еще не доводилось (кстати сказать, этот протест так и остался единственным, составленным мной за всю карьеру). Капитан мне помог написать все, что было нужно (до сих пор помню фразу про воду в льялах – где эти льялы, я не знал, да и сейчас только знаю, что вода-то через них и должна стекать), и мне пришлось возвращаться в посольство, чтобы все напечатать на машинке. Было уже поздно, и мы договорились, что я приеду на следующий день.