Страница 17 из 29
Из-за необходимости командировок в Браззавиль – о них будет речь далее – мне приходилось периодически заменять паспорта дипломатических сотрудников, полностью залепленные визами. На печатной машинке с обычной, не расставленной пошире кареткой это было нелегкой задачей. На бланках паспортов имя и фамилия норовили пропечататься дважды, а печатная лента оставляла грязные следы. Пока я приспособился правильно печатать, пришлось испортить пару бланков. Нахлобучку из Центра я, разумеется, получил.
Для начинающего консульского сотрудника кошмаром была выдача виз. Советские визы не ставились в паспорт штампом и не вклеивались на специальном бланке. Они выдавались на отдельных бланках, состоящих из трех частей. Одну часть этого триптиха отрывали при въезде, вторую – при выезде, средняя часть была собственно визой. Они делились на множество категорий: дипломатические, служебные, обычные, въездные, въездные-выездные, транзитные и т.д. Существовала еще особая «подвесная» виза. В визовом бланке графа «категория» оставлялась пустой. Для пограничников это был сигнал не ставить штамп о прибытии-убытии в паспорт. Таким образом, человек в СССР как бы и не был. Для целого ряда стран эта предосторожность была совсем не лишней – за поездку в СССР можно было и в тюрьму загреметь. Ляпсусы, конечно, случались, хоть и редко. Какой-то остолоп на визе прямо написал «подвесная», Москва даже гневный циркуляр выпустила, требуя аккуратного оформления виз.
Заполнять визы нужно было тоже на печатной машинке. Ошибки, исправления и подтирки в принципе не допускались. За испорченные бланки ругали.
Если что-то случалось – авария, кража, конфликт, – звали консульского сотрудника. Рождение и смерть тоже оформляет консул. Либревиль – еще и морской порт. Значит, консульское обслуживание заходящих судов тоже было на мне. С судами случалось всякое – о них будет отдельный рассказ.
И были еще совгражданки.
Мои совгражданки
В Алжире совгражданок, наверное, было несколько тысяч. Алжирцы тысячами приезжали учиться в советских вузах, и многие уезжали домой с советскими женами. Со всеми вытекающими последствиями для консульского отдела посольства.
На мое счастье, в Габоне за все время моей командировки было только две совгражданки. Одна была замужем за итальянцем, работавшем в Габоне временно по контракту. Милая молодая пара, души друг в друге не чаяли, и никаких проблем с ними не было. Я только удивлялся, что ни она итальянского, ни он русского не знали, и общались между собой на языке-посреднике, то есть на французском. Это им, слава Богу, не мешало. Женаты они были не очень давно, и возможно, с течением времени жена выучила итальянский. Почему-то обычно жены больше склонны учить язык мужа, чем мужья – язык жены.
Вторая совгражданка была замужем за габонцем. Каким-то ветром его занесло учиться в Советский Союз, где ему повезло сочетаться с этой Людмилой законным браком. Она родила мужу троих детей, а к моменту нашего с ней знакомства уже достигла бальзаковского возраста. Внешностью эта дама напоминала скифскую бабу, из тех, которые стоят на курганах, с характерными плоскими лицами. В Союзе она была продавщицей молочного магазина. Габонец, видимо, предпочитал водке молоко – так они и познакомились.
Вернувшись в Габон, ее муж благодаря полученному в Союзе образованию довольно быстро стал продвигаться по карьерной лестнице. Ко времени открытия посольства он уже занимал высокий пост. Соответственно, материальное положение его было прочным, жена ни в чем не нуждалась, дети росли в благополучной семье. Единственно, сыну по настоянию мужа – а ведь вроде знал русский – дали дикое имя Растригин Павлов. Причем объяснить, почему он выбрал такое имя, муж так и не сумел. Людмила время от времени заглядывала ко мне. То паспорт продлить, то какие-то документы для детей оформить. А то и просто по-русски поговорить.
Язык она не забыла. Не часто, но ездила на Родину, гражданство у нее было двойное. Габонские власти по поводу двойного гражданства не беспокоились. Очень многие колоны имели французское и габонское гражданство, и всех это устраивало.
Тем не менее, по семье, оставшейся в Союзе, Людмила скучала. И родилась у нее гениальная, как ей казалось, мысль – выписать в Габон отца родного. Как раз посольство в Либревиле появилось, вот пусть и займется. С этой идеей она явилась ко мне. Я начал осторожно выяснять, где и с кем папа живет, какие у него жизненные обстоятельства. Много раз я потом себя хвалил за проявленную бдительность.
Простодушная Людмила объяснила, что папа – законченный алкоголик. Мало того, что по все дни пьян, так еще во хмелю буен. Постоянно забирают в вытрезвитель, где с ним грубо обращаются. Я представил, как папа будет буянить в Либревиле, как его заметут в местную полицию, отнюдь не отличающуюся деликатным обращением с задержанными, да он еще безъязыкий, сказать ничего не может… Содрогнувшись, я заявил Людмиле, что дело это сложное, мне надо выяснить, как оформляется переезд на постоянное жительство. Дескать, времени на выяснение может потребоваться немало.
Я действительно не знал деталей оформления переезда на постоянное жительство. Но я и не собирался выписывать в Либревиль буйного алкоголика. Я решил, что буду заматывать это дело до последней возможности. Людмила, спасибо ей, мне особенно не досаждала. Время от времени наведывалась в посольство с вопросом, как там обстоят дела, и вполне удовлетворялась моими уклончивыми ответами, что дело-де непростое, работаем. Так я приобретал опыт по части бюрократических уловок и проволочек.
Сколько времени этот вопрос якобы рассматривался, я уже не помню. Зато хорошо помню испытанное мной чувство огромного облегчения, когда пришедшая с очередным визитом Людмила объявила, что папа окончательно опился и помер. Знаю, что не по-христиански это было. Но прямо гора с плеч.
О писанине
Помимо консульских вопросов мне нужно было заниматься внутренней политикой Габона. Это означало, что я должен был собирать и анализировать информацию о внутриполитическом положении страны и готовить соответствующие справочные материалы для Центра. В стране тем временем ничего не происходило. Царила полная и непоколебимая стабильность. Оппозицию президент Бонго еще в начале своего правления либо задавил, либо перекупил. Ввел однопартийную систему, привел к общему знаменателю парламент, расставил везде своих людей. Все государственные институты контролировались президентом. Придя к власти, он сумел заручиться поддержкой вождей всех крупных племен, многих из них назначив министрами своего правительства. О чем здесь писать?
Писать, тем не менее, было надо. По количеству направленных в Центр материалов оценивалась работа каждого сотрудника, а от этой оценки зависели перспективы продвижения.
Решив написать масштабную справку о перспективах развития габонского общества, я засел за изучение научной литературы по странам Африки. Пригодилось и кое-что из того, чему учили в институте. Честно скажу, не очень многое. Все-таки из нас готовили юристов, а страноведческая специализация у моей группы была по Франции, а не по Африке. Однако, позаимствовав из нескольких прочитанных книг ученые рассуждения о компрадорской буржуазии и прочих пороках развивающихся стран, идущих по капиталистическому пути, я произвел, как мне казалось, всесторонний анализ местного общества и дал прогноз его дальнейшего развития. С точки зрения мировой революции, прогноз был, как мне помнится, неутешительным. Неразвитость общественных институтов и авторитарный режим, поддерживаемый бывшей метрополией при благополучном экономическом положении (а оно было именно таким), никаких перемен не обещали. Справка получилась длинной. Я был горд собой.
Приехав в свой первый отпуск, я узнал, что справка не понравилась. Во-первых, она была слишком длинной. Во-вторых, ее сочли слишком заумной. Со временем я понял, что документ длиной более четырех-пяти страниц старшие по званию читать не будут, а высокому начальству надо представлять документы не длиннее двух страниц. При этом писать надо просто. Сложные рассуждения только раздражают.