Прощай, красавица!

Пальцы Натали разжимаются. Она бросает в воду недокуренную сигарету и тянет Баки к себе за воротник, уже расстёгивая первую пуговицу. Поддевает их одну за другой, пока не расправляется со всеми, дёргает полы рубашки в разные стороны и, стащив с его плеч, кидает на пол.

Барнс дышит сбивчиво в её губы, обжигается каждым поцелуем всё сильнее и сильнее, но всё равно летит как мотылёк к огню. Ловкие пальцы цепляют края его майки, за пару секунд избавляют от ненужного предмета одежды, и Натали прижимается к его оголённому торсу грудью, оглаживая рельеф мышц живота.

Баки едва не рычит, когда она задевает его кожу ногтями. Его ладони скользят по её бокам, оглаживают спину, а когда одна из них опускается на ягодицу и крепко сжимает, Натали томно стонет прямо в поцелуй, и у Барнса срывает стоп-кран.

Он подхватывает девушку под бёдра сильными руками, смещая губы на её шею. Натали склоняет голову и шумно выдыхает, прикрыв глаза и цепляясь за его плечи. Баки выходит из ванной по мокрому полу, осыпая поцелуями гладкую кожу, несёт её на так и не расправленную кровать. Опускает Натали на покрывало и хочет отстраниться, чтобы раздеться до конца, но она крепко обхватывает его бёдрами и тянет за собой. Барнс упирается локтями по бокам от неё, но тут же оказывается на лопатках. Натали седлает его, губами опускаясь к ложбинке между ключицами, и проводит дорожку поцелуев от впадинки к уху. Баки давит в горле глухие стоны и блаженно закрывает глаза, чувствуя, как её руки касаются пряжки его ремня.

Натали быстро расправляемся с ремнём и ширинкой, стягивает с его бедер последнюю мешающую одежду.

Баки смотрит на неё снизу вверх и не может связно мыслить из-за туго натянутой струны возбуждения. Оглаживает её поясницу, поднимается к рёбрам и касается идеальной груди. Натали дразняще откидывается назад, скользит по твердому члену и направляет его в себя. Барнс запрокидывает голову, до боли кусает губы и всё же не может сдержать надсадный стон. Пальцы впиваются в её ягодицы, заставляя девушку опуститься до конца.

Натали хрипло стонет, выгибаясь, и начинает двигаться, ведомая его руками в рваном ритме. Опускает ладони на его плечи, сжимая так сильно, что Баки снова едва не рычит, и тянется к его губам с неистовым поцелуем. Барнс входит во вкус слишком быстро, и, подхватив её под поясницу, резко переворачивает, нависая сверху. Закидывает её ноги себе за спину и входит ещё глубже и реще, от чего каждый второй стон девушки уже срывается на крик. Он целует её припухшие губы, целует лицо и шею, торопливо, отрывисто, но очень жадно, словно ему может не хватить, а Натали зарывается пальцами в его волосы и притягивает к себе ещё ближе, чтобы он не останавливался.

Она стонет и царапает его спину ногтями, извивается под горячими прикосновениями, а когда по телу проходит судорога, распрямляется и запрокидывает голову. Мышцы сокращаются, доводя Баки до пика, и он вжимает её в себя, словно хочет слиться, толкаясь ещё несколько раз. По его телу проходит крупная дрожь, и он изливается в неё, уткнувшись лбом в изгиб тонкой шеи и закусив губу.

Натали обмякает под ним, ласково гладя ладонями широкую горячую спину. Пальцами убирает волосы с его влажного лба и целует в висок нежно-нежно. Баки тяжело дышит, словно только что пробежал марафон, приподнимается и ложится рядом на смятую подушку. Притягивает Натали к себе за талию. Рассматривает её лицо, совсем-совсем юное без макияжа, и улыбается самой трепетной и в то же время растерянной улыбкой.

— Натали, я… — начинает он хрипло, но девушка останавливает его, положив большой палец на губы.

— Не говори, — шепчет она и коротко целует в подбородок. — Я знаю, что ты хочешь сказать, Джеймс. Не говори сейчас.

Баки хмурится, обнимая её ещё крепче.

— Почему?

— Когда ты снова улетаешь?

— Завтра утром.

Натали улыбается уголками губ, гладит большим пальцем его скулу.

— Возвращайся, Джеймс, — говорит она тихо с какой-то странной ноткой тоски в голосе. — И тогда скажешь мне всё, что захочешь.

***

Коммандос слишком долго идут по бескрайним голландским равнинам и, когда наконец добираются до леса, тонут в нём как одинокий корабль в бушующем море. Они измотаны после взятия первой базы Гидры, но, чтобы не отклоняться от плана, нужно идти ко второй, до которой почти день пути пешком.

Сумерки опускаются неравномерно, как тревожный сон: сначала медленно-медленно, а потом раз — и ты проваливаешься. С ними приходит пронизывающий ветер с моря и холод, и, когда окончательно темнеет, Стив командует остановиться на ночлег.

Баки устало бросает на землю рюкзак, кладёт на него свою винтовку и наконец разминает затёкшие синие от холода руки. Окидывает взглядом поляну, прикидывает, куда лучше поставить палатки, пока остальные начинают копаться в вещах. Гейб Джонс и Дум-Дум прикатывают откуда-то длинное бревно, вполне пригодное, чтобы сесть у костра и отогреться, Фэлсворт отправляется за сучьями.

— Я пойду осмотрюсь, — говорит ему Стив как-то тревожно и, едва дождавшись от Баки кивка, уходит проверять периметр.

На самом деле, необходимости в этом никакой нет. В Нидерландах, в отличие от Бельгии, война не идёт, и на много миль такая тишина, словно всё вымерло. Любой хруст веток будет слышно за километр, но раз уж он хочет проверить…

Баки опускается на корточки и помогает Фэлсворту с костром. Они долго возятся — может, потому что промёрзшие ветки отказываются поддаваться, а может — потому что думает он совсем не о том, но в конце концов им удаётся сделать маленький костерок. К счастью, конечно, иначе замёрзли бы ночью к чёртовой матери.

До базы Гидры не больше пяти миль, но на рассвете идти целесообразнее, чем в темноте, и они, достав пайки, усаживаются к едва начавшему теплеть огню, чтобы отдохнуть.

Стив возвращается, когда все уже жуют. Обходит на скорую руку собранный лагерь, думает о чём-то, хмуря брови, и наконец садится рядом с Баки.

— Вокруг всё чисто, — сообщает Роджерс, но голос его звучит настороженно.

Баки отрывается от банки с говядиной и поднимает на него глаза.

— В чём тогда дело? — спрашивает он, чувствуя повисшую в воздухе между ними обеспокоенность друга.

— Не знаю. — Стив поджимает губы и складывает руки на широкой груди. — Предчувствие плохое.

Барнс понимающе кивает, хотя на самом деле причины беспокойства до конца не понимает. Хвоста за ними не было, первую базу они зачистили, а вокруг на много миль никого нет — иначе они бы сразу услышали. Чутьё подсказывает ему, что дело не только в местоположении лагеря, но он решает дождаться, когда Коммандос пойдут спать, чтобы спросить Стива лично.

— Ты иди, я останусь дежурить, — отвечает Капитан на вопросительный взгляд Барнса, когда все начинают расходиться по палаткам. — Мало ли что.

Баки качает головой. Подходит к нему, по-привычке кладёт ладонь на плечо, всё ещё непривычно большое и крепкое. Стив поднимает на него поблёскивающие глаза и на секунду выглядит жалким как побитый пёс, ей-богу, так что Барнс не выдерживает и спрашивает в лоб:

— Ну в чём дело?

Роджерс медлит. Смотрит куда-то перед собой — сквозь крошечный костерок в чащу редкого леса. Баки усаживается рядом на бревно и, опустив взгляд, замечает, что Стив сжимает что-то в руке. Присматривается сквозь темноту, понимает, что там часы, с которыми он не расстаётся. Не потому что тошнотворно пунктуальный и жадный до каждой минуты — хотя может, отчасти и поэтому тоже, — а потому что хранит в них единственную фотографию той, что ему дорога.

Картинка начинает понемногу вырисовываться.

— Что-то с Пегги? — пробует Барнс ещё раз.

В любой другой ситуации он уже разозлился бы, что из Кэпа приходится клешнями вытаскивать, но видит, что ему нужно выговориться, а потому терпеливо ждёт.

— С ней всё хорошо, — говорит он тихо и озирается по сторонам перед тем, как продолжить, — пока. Страшно оставлять её в Лондоне после…

— Бомбы? — заканчивает за него предложение Баки, и Стив кивает. — Брось, всё будет хорошо. Тем более, это же Пегги, она половине нашего штаба может фору дать.