Уорхол

С помощью Дэвида Манна Энди начал добиваться некоторого успеха в качестве художника в претенциозном гомосексуально-модно-знаменитом кругу. Светский лев Джером Цыпкин заказал ему «обувной» портрет. Патрик О’Хиггинс, личный помощник шишки косметического бизнеса Элены Рубинштейн, обратился в Дэвиду Манну.

Он вспоминает:

Сказал, что мадам посмотрела выставку, и не согласится ли Энди сделать и ее портрет, и он согласился. А потом мне звонит Патрик и говорит: «Насчет портрета: мадам он очень понравился, но нельзя ли скостить цену?» Я говорю: «Ну, знаете, она и так всего сто двадцать пять долларов и была написана на заказ», – и слышу ее голос там, на заднем плане: «Скажи ему сто!», он говорит: «Она хотела бы сто». Я сказал: «Ну нет, едва ли». И тогда он сказал: «Ну ладно, она его все равно берет». Энди расстроился. Сказал: «О боже! Да за кого она меня держит?» Но двигался как раз в сторону этого делового мира.

Светская львица Д. Д. Райан купила золотой ботинок, посвященный Трумену Капоте, и послала его ему в качестве рождественского подарка с сопроводительной запиской, упоминавшей Уорхола. «Он становится очень известным. Очень востребованным», – написала она. «Даже тогда мне и в голову не пришло, что он жаждет быть художником или живописцем, – вспоминал Капоте. – Я думал, он был просто один из этих, „сочувствующих“. Насколько мне известно, он же был оформителем витрин… Ну, чем-то в этом роде».

Язвительная реплика Капоте была, как ни печально для Энди, не в бровь, а в глаз. И даже если бы у него остались какие-нибудь иллюзии насчет того, сделают ли ботинки его ровней Джексону Поллоку, можно было просто прочитать титул разворота в журнале Life. Там его описывали как «рекламного художника», который набросал «воображаемые образчики обуви, разукрасив их конфетными мотивами в рамках своего хобби». Попасть в Life было одной из самых серьезных целей Энди, это бесспорно отражало, какого успеха он добился, но это был его потолок в пятидесятые. Тут-то он и застрял.

Осенью 1956 года Энди, который ходил в спортивный зал уже два года и так натренировался, что мог отжаться раз пятьдесят, предпринял еще одну отчаянную попытку улучшить свою внешность, в этот раз подправив нос. Врач ли ему посоветовал или еще кто сказал, что с возрастом он станет похожим на комика У. К. Фильдса, Энди, которого особенно смущала пористая красная кожа его носа, отправился в клинику Св. Люка на косметическую операцию. Тем не менее, прождав две недели, пока сойдут шрамы, он обнаружил, что она совсем его внешний вид не улучшила. На самом деле, ему казалось, что только ухудшила.

Чарльз Лисанби:

Он был очень неуверен в себе физически, в плане внешности, физической формы и тому подобного. У него определенно была идея, будто, сделай он себе операцию на носу, это вдруг изменит всю его жизнь. Думал, что превратится в Адониса, а я и другие мгновенно начнем думать, будто он столь же привлекателен, как и все те очаровательные персонажи, чьей привлекательностью он и сам восхищался.

А когда этого не произошло, он обозлился.

Дэвид Манн выслушивал жалобы Энди на то, что Чарльз больше не находит для него время.

Энди, как ни удивительно, не был счастливым человеком в пятидесятые. Не был он веселым и радостным. Он был очень серьезным, и, если честно, думаю, ему часто не везло в делах любовных. Энди теперь интересен как личность, но молодым человеком он был очень непривлекательным. Плохая фигура, проблемные волосы, плеч нет. В общем, черт-те что. И ведь всегда влюблялся в этих прекрасных мальчиков. Даже когда они становились друзьями и ходили на его вечеринки, последнее, что их интересовало в мире, это отправиться с ним в постель. Это его не сильно радовало.

Друзья заметили очевидную перемену в милом, благодушном Энди, у которого все-то было замечательно. Когда умер Дуги, долгие годы являвшийся другом Ральфа Уорда, Энди не высказывал соболезнований, зато настырно интересовался, продаются ли его рисунки Челищева, чем заработал презрение Ральфа надолго. Когда модный фотограф Дик Ратледж сказал ему: «Не могу больше терпеть Америку. Не могу больше терпеть этот долбаный мир моды. Я покончу с собой!» – Энди сказал: «Ой, а можно мне твои часы?» Часы были очень дорогими, а Ратледж снял их и кинул в Энди. Тот подобрал и хранил их до конца своей жизни.

Фиаско в улучшении собственной внешности, кажется, не ослабило страсть Энди к его очередному возлюбленному, тоже прекрасно выглядящему молодому фотограф Эду Уоллоуичу, но, пожалуй, повлияло на то, как у них все развивалось. Эд Уоллоуитч делил жилье со своим братом Джоном, пианистом, в доме 8 по Бэрроу-стрит в Гринвич-Виллидже. Это был подвал двадцати пяти метров длиной, где братья Уоллоуич держали свой светский салон, куда приходили с вином и смотрели старые фильмы в счет оплаты ренты. Тут виллиджская гейская тусовка противопоставлялась верхне-истсайдской, куда Энди попал вместе с Чарльзом, и тут было очаровательно. Энди стал проводить на Бэрроу-стрит много времени. Поначалу Джон очень радовался связи Уорхол – Уоллоуич:

Мне казалось, эта пара совершит вместе что-нибудь действительно стоящее. Эд не мог от Энди оторваться, а Энди был от Эда без ума. Мы очень много смеялись. Брат блистал остроумием, а Энди в ту пору был таким милым. Прелестным. Артистичным. Как-то мы поехали к нему повидаться с миссис Уорхол, и он показал нам два холодильника. Один был полон шампанского, как он сказал, для нее. Энди с Эдом были невероятно близки, и Энди часто ночевал у нас в Виллидже.

Между тем сценарист Роберт Хейде, работавший с Уорхолом на нескольких фильмах в шестидесятые, видел те отношения по-другому:

Там постоянно очень злоупотребляли выпивкой. Налегали на мартини, только Энди не пил. Он был такой ребенок. Эдвард очень серьезно относился к своему делу, это было его больное место, но им помыкал его брат, Джон, который во все лез, и они активно соперничали. Энди, на его взгляд, был несколько замкнутым и сдержанным. Он начал носить темные очки, и Хейде подумалось, «что в какой-то степени Энди всегда играл, что он настоящий оставался скрытым ото всех, и с Эдипом там точно были проблемы. Присутствие его матери было могущественным, даже пугало – «Мой Энди не может поступить плохо. Он хороший мальчик», и Энди откатывался назад в свои четыре-пять лет. Те, кто выкидывает коленца, чтобы доказать что-то родителям, часто и в отношениях с другими ведут себя со свойственным братьям крайне агрессивным чувством соперничества, и, по-моему, этим все и объяснялось. Мне он [Эд] казался не шибко умным, но в то же время что-то в нем было противное. По мне, так он был из тех, от кого стоило держаться подальше.

На какое-то время Эд Уоллоуич, пожалуй, узнал Энди лучше, чем кто-либо, и увидел его полнее. Роман с Эдом был определенно самым сексуально активным, что у него когда-либо случался, и Эд сделал прекрасные фотографии Энди в постели, на которых он выглядит симпатичным и умиротворенным – в гармонии.

Американский стиль жизни в эпоху Эйзенхауэра основывался на безостановочной экономической экспансии, масштабной и стремительной. Все становилось крупнее и быстрее, а Нью-Йорк стал портом. Энди вел суперактивную жизнь и действовал в разных областях одновременно и в целом, скорее, преуспевал. Его доход не переставал расти. В 1957 году Энди был настолько финансово успешен, что по совету своего бухгалтера мистера Скип-пенбурга учредил Andy Warhol Enterprises. Несмотря на то что он уже несколько лет зарабатывал серьезные деньги, Энди с его семьей все еще вели себя как параноики и не понимали, как ими распоряжаться. Каждый раз, когда Энди устраивал выставку в галерее Bodley, Юлия плакалась, что он потратил пять тысяч долларов на шампанское, а ничего не продал. «Он зарабатывает сто тысяч в год, зато тратит сто двадцать пять тысяч», – сказала она Полу. Энди, со своей стороны, так боялся налоговой службы, что Пол начал думать, будто кто-то морочит тому голову.