Уорхол

Осенью 1955 года Натан Глак, который и познакомил Вито с Энди, занял его место помощника Энди. Хоть и несколько скромный, Натан был талантлив, с оригинальными идеями, хорошим вкусом и чувством юмора. Когда был в восхищении или расстройстве, восклицал: «Господи Иисусе!». «Мама бы предпочла, чтобы ты не выражался», – Энди пришлось сообщить ему. Натан быстро наладил хорошие отношения с Юлией, которая потчевала его своими характерными, зачастую уморительными версиями библейских сюжетов, в одной из которых «Моисей родился у вола».

Натан был первым из подобранных Энди выдающихся ассистентов. В следующие девять лет его идеи и участие так сильно повлияли на карьеру Энди, что многие общие друзья считали, будто Глак стал первой из уорхоловских жертв, что Энди использовал и зажимал его. Глак спокойно отвергает эти обвинения. По его мнению, он был помощником Энди, а не соавтором.

Одним из значительных его вкладов в самом начале было получение для Энди заказа на оформление витрин для Джина Мура в Bonwit Teller’s. Мур стал очередным профессионалом в этой сфере, которого потрясли сам Энди и его работы: «Внешне он всегда был таким милым и беззаботным. Была у него эта любезная, не от мира сего, детская манера, которую он практиковал, но это все равно было славно – и то же касается и его работ. Они были светлые, с особым шармом, при этом всегда были по-настоящему прекрасные линии и композиция. Больше никто в сходном стиле не работал».

Как только реклама Энди I. Miller, с ее свежестью, выразительностью и замечательным использованием белого пространства, начала приносить плоды, Энди не упустил возможность развить тему. Стефан Брюс вспоминал, как он пришел в Serendipity с огромным портфолио не подошедших I. Miller рисунков и спросил: «Что мне со всем этим делать?». Раз белый был основной характеристикой помещения, и все, что там находилось, включая лампы Tiffany и белоснежный фарфор, продавалось, Стивен предложил Энди вставить их в раму и продавать в магазине за пятнадцать – двадцать пять долларов. И вот уже Энди принес целый альбом акварельных рисунков туфель, озаглавленный А 1а Recherche du Shoe Perdu, и тоже его целиком распродал. Serendipity стала одной из первых уорхоловских «фабрик», и он создавал произведения искусства прямо за столиками в обмен на обед. «Вообще я думал, что Энди никогда рубашку не меняет, – говорил Стивен Брюс. – Говорю: „Ты каждый день в одной и той же рубашке“. Он говорит: „Да нет, у меня их куплена сотня, меняю каждый день“».

И все же было ясно, что распродажа рисунков в кофейне, пусть и кофейне с клиентурой Serendipity, не привела бы к признанию Энди настоящим художником. Ярлыки всегда были и все еще остаются очень важными в мире искусства. Если тебя знали как коммерческого художника, ни одна серьезная галерея в твоих работах не будет заинтересована. Все это очень смущало Энди, потому что в его Карнеги Техе продвигали линию баухауса: будто между коммерческим и изящным искусством разницы нет, и разочарование от осознания того, что все не так, может быть другой причиной, по которой до конца своих дней он будет отрицать, что годы в Техе имели для него какую-либо пользу.

Дилемма возникла вновь в особо раздражающей форме в тот год, когда рекламная карьера Энди достигла своего пика, когда его старый друг, однокашник и сосед Филип Пёрлстайн был допущен в престижную галерею Tanager. Невзгоды Пёрлстайна периодически становились предметом насмешек между Энди и его гомосексуальным окружением, которые полагали, что лучше представляют Zeitgeist, чем интеллектуалы вроде него, и теперь Энди отреагировал с легкой агрессией, которая впредь станет для него типичной. Tanager была галереей кооперативной, а это значило, что сами художники решали, чьи работы там будут выставляться. Энди вручил Пёрлстайну подборку рисунков обнаженных мужчин и попросил выставить их в Tanager. Ню было абсолютно подходящей темой, но Энди представил работы в настолько очевидно гомосексуальной манере, что Филип оскорбил бы своих глубоко возвышенных коллег, подсунув им подобное. Когда он попытался объяснить Энди, что, возможно, рисунки стоило бы выполнить чуть беспристрастнее, Энди прервал его, притворившись, будто не понял, что тот имел в виду. У Пёрлстайна осталось впечатление, будто Энди «показалось, что я его подвел, и с тех пор мы редко общались», но, скорее всего, само его требование являлось актом отчуждения и вызова.

Энди сворачивал на странный путь, намечающий то, насколько его искусство станет восставать против правил. Гомосексуальность может сойти тебе с рук в искушенном мире Нью-Йорка пятидесятых, только если ты не подпускаешь ее к своей профессии. Но Энди продолжал поиск художественной галереи, которая выставила бы его откровенно гейские рисунки и картины. «Другие могли поменять свое отношение, а я нет – я знал, что был прав», – напишет он позже.

Осенью 1955 года он продемонстрировал портфолио под названием Drawings for a Boy Book (преимущественно члены с повязанными вокруг них бантиками, отпечатанными поцелуями и лицами молодых красавцев) Дэвиду Манну, бывшему помощнику Иоласа, который теперь владел собственной галереей Bodley напротив Serendipity. Дэвид оценил работу и решил устроить ему выставку.

Союз с Дэвидом Манном стал серьезным шагом в карьере Энди. Манн был полноценным дилером, специализировавшемся на сюрреализме, с хорошими связями. В течение нескольких следующих лет он будет играть важную роль в достижении признания творчества Энди.

Чарльз помог развесить экспозицию, которая открылась в День святого Валентина, 14 февраля 1956 года. Подавали шампанское и мартини. Энди нарядился в элегантный костюм индивидуального пошива. Несмотря на то что галерею заполонили его друзья, по большей части весьма привлекательные молодые мужчины, Энди казался Дэвиду абсолютно не в своей тарелке. «Он был одним из самых застенчивых людей, кого я когда-либо встречал. Он был очень рад всех видеть и приветствовал своих приятелей, но невероятная стеснительность была его характерной особенностью».

Энди всегда переживал и никогда не был доволен оценкой его работ или их продажами. Он боялся, что никто не придет, что критики его разорвут и что никто ничего не купит. На самом деле, несмотря на то что рисунки были оценены только в пятьдесят-шестьдесят долларов, продалось только два или три из них, и он сказал: «О, боже мой, опять провал!». В следующие годы переход Энди от этой уязвимости к враждебности приведет его к успеху.

Прием был прохладным. Нельзя было ожидать, что критики всерьез воспримут рисунки нарциссических юношей руки гомосексуального оформителя витрин, пусть они и сделаны в манере Кокто или Матисса. Несмотря на недостаточный интерес критиков, в апреле при помощи Дэвида Манна несколько наименее вызывающих рисунков Энди было включено в выставку Recent Drawings в Музее современного искусства (МоМА).

Ну и что?

1956–1959

Все было именно таким, каким хотелось видеть.

Юлия никогда в открытую не допускала, что Энди голубой, но на протяжении пятидесятых годов извиняла происходящее, обращаясь с его бойфрендами как с приемными детьми. Чарльз Лисанби регулярно приходил на Лексингтон-авеню обедать и прекрасно с ней ладил. Когда Энди отправился в кругосветное путешествие с Чарльзом с июня по июль 1956 года, Юлия и Пол, приехавший из Питтсбурга присматривать за ней в отсутствие Энди, отслеживали их маршрут по картам, нарисованным Энди, который засыпал их многочисленными открытками, подтверждавшими, что он в порядке и отлично проводит время. К середине поездки, правда, гнет невыясненных отношений стал испытывать терпение Энди.

После Бали они посетили руины Ангкор-Вата и последовали дальше в Бангкок, где Энди был особенно впечатлен черной мебелью с золотыми листьями – нечто похожее он вскоре использует в своей работе. Чарльз считал реакцию Энди на Восток столь же оригинальной, что и его реакцию на Нью-Йорк, и постоянные переезды требовали от него слишком много времени, чтобы волноваться о происходящем между ними, но Энди такому раскладу был совсем не рад. Не так он себе все это представлял. Даже после его откровения (все именно так, как решишь о нем думать) Энди все еще не оставлял надежду, что Чарльз вдруг сдастся и посчитает, что у них что-то должно получиться.