Уорхол

Близость с Уиллерсом нашла лучшее выражение в работах Энди. Он затеял серию портретов Карла, на какое-то время впечатлив его серьезностью своих намерений, приостановивших на несколько дней работу над иллюстрациями, он даже освободил место в квартире, чтобы сконцентрироваться на пяти крупных полотнах с Уиллерсом, позировавшим обнаженным. Он нарисовал его лежащим на спине и на боку. Одна из картин в законченном виде представляла собой не одного мужчину, а двух любовников.

Где-то в то время у них случился короткий, нервный роман. Энди было двадцать пять, и это был его первый полноценный сексуальный опыт.

«Думаю, тема эта очень сложная, интригует и занимает умы многих: ложится ли Энди вообще с кем-либо в постель? – отметил годами позже Уиллерс. – Могу только сказать, что на момент нашего знакомства он всеми правдами и неправдами воздерживался, если только кто-нибудь не подталкивал его к этому, говоря, мол„давай, Энди, в койку“, то тогда он мог… только мог… Но коли он с трудом мог оказаться в постели со мной, кого он знал в этом смысле лучше кого-либо, я не могу себе представить, чтобы он когда-нибудь вошел во вкус. Он был так чудовищно не уверен в себе, такого низкого мнения держался относительно собственного внешнего вида, у него был серьезный психологический блок».

Частично тут виной была его мать. Когда бы она ни злилась на Энди или ни опасалась, что он заинтересовался кем-либо еще, Юлия припечатывала его взглядом и рассказывала на ломаном английском (чтобы смысл точно не ускользнул) историю о русинском крестьянине, чья красавица жена вышла за него только из-за денег. Она была способна заставить Энди поверить, будто он уродливейший из людей на свете.

Единственный комментарий относительно интрижки с Карлом поступил от самого Уорхола годы спустя, когда он сообщил вашему слуге, что ему было двадцать пять, когда случился его первый сексуальный опыт, и двадцать шесть, когда он закончился.

Совсем как Корки Уорд, Уиллерс пришел к выводу, что для Энди работа была куда важнее секса и что он не был заинтересован в сексуальных отношениях с кем-либо, хотя умел поддерживать долгоиграющую дружбу. Он остался близким другом Уиллерса в течение следующих десяти лет. Между тем, без его ведома, Энди уничтожил все портреты Уиллерса, включая хранившийся у него в качестве подарка.

Осенью 1953 года Джордж Клаубер подключил Уорхола (в компании с другими бывшими студентами из Теха, Артом и Лоис Элиасами и Имельдой Вон) к групповому чтению пьес в квартире на

Западной 12-й улице. Хотя Theater 12 Group, как назвал кружок хозяин квартиры, бывший любовник Клаубера по имени Берт Грин, впоследствии и добьется успеха, поставив в театре Cherry Lane «Мух» Жан-Поля Сартра, в тот момент компания была едва известна публике. «Обычно на представлениях, – вспоминал Клаубер, – на сцене людей было больше, чем зрителей».

Первое появление там Уорхола хорошо запомнилось Берту Грину и по сей день:

Тогда же пришли еще двое друзей по Питтсбургу, Лоис и Арт Элиасы. Лоис Элиас, которая работала в Питтсбургском репертуарном театре, была очень хорошей актрисой. Артур чтецом был не очень, а Энди был совсем никудышным. Первая пьеса, которую он с нами читал, была «Так поступают в свете» Конгрива, и Энди даже разобрать слова не мог. Ему совсем трудно приходилось. В итоге мы сделали паузу и спросили: «Энди, хочешь перечитать сцену?» А он ответил: «Нет, нет, я застряну». Я думал, он больше не придет, потому что было серьезным публичным унижением не справиться с чтением перед всем этим народом, но он нисколько не смутился.

В течение следующего полугода Энди посещал репетиции группы и оформлял их программки и декорации. Часто приходил с Имельдой Вон, дамой размером с валькирию и с соответствующим голосом, которая дружила с ним в Техе и с тех пор успела побывать в нескольких психиатрических учреждениях. «Как большинство людей, которые провели немало времени в дурдоме, она была абсолютно в трезвом уме, – вспоминал Берт Грин, – и была для Энди как магнит, когда его самого стало заносить куда-то не туда».

Уорхол был в группе белой вороной, похожий на безумного зубрилу с этими его бабушкиными очками, криво повязанными галстуками и балетками на ногах.

Грин отмечал:

Когда ему нравилось, как играли, он дарил актерам подарки.

Раз подарил кому-то грецкий орех с крошечной куколкой внутри. Он его вскрыл и вытащил ядро, заменив его куклой.

Или мог вручить рисуночек с подписью вроде «Я так рад быть здесь сегодня». С грамотностью у него была беда, но это было так очаровательно, а сам он – изобретательным. Большой ценитель физической красоты, никогда этого не стеснялся. Стоило появиться в группе какому-нибудь привлекательному человеку, пусть даже и женщине, Энди сразу устремлялся к нему, подходил, дарил подарки.

Подспудно, как заметил Грин, Уорхол прилежно учился всему, чему только мог. И он с толком распорядился новообретенным знанием, когда создал в шестидесятых свой собственный театр. Благодаря старейшему члену группы, Аарону Файну, также успешному коммерческому художнику, Уорхол познакомился с эффектом остранения немецкого драматурга Бертольта Брехта, на которого впоследствии ссылался при формировании своей эстетики. Берт Грин:

Он умел разговаривать с Энди так, как мне было не дано. Говорил: «Так, слушай сюда, Энди», – усаживал и разговаривал с ним начистоту. Они друг другу были по душе. Аарон рассказывал весьма оригинальные и забавные вещи, а Энди всегда отлично воспринимал юмор. Энди садился на полу у его ног, пока Аарон беседовал с ним, сидя на диване.

Драматические способности Энди тоже значительно улучшились. Грин был потрясен его исполнением девяностодвухлетнего русского слуги, Фирса, в чеховском «Вишневом саде». Когда Энди произносил «Жизнь-то прошла, словно и не жил…», Грин чувствовал, что тот высказывает какую-то свою внутреннюю тоску: Энди все еще пытался научиться «как надо жить».

Это был последний раз, когда группа из Теха и Энди были по-настоящему близки, пока его успех и образ жизни не отдалили его ото всех, кроме Клаубера. Спустя пять лет после приезда в Нью-Йорк со своими пожитками в бумажном пакете Энди Уорхол преуспел в качестве рекламного художника. У него был собственный бухгалтер, мистер Скиппенбург, подборка портфолио, небольшая, но ценная коллекция предметов искусства и множество сшитых в Гонконге на заказ костюмов в гардеробе. Арт Элиас помнит, как встретил его той зимой на вечеринке у Пёрлстайнов в честь их профессора психологии Клее, который упомянул гомосексуальность Энди, которую тот демонстративно признал.

Кесслер переехал на Лонг-Айленд, оставив Лексингтон-авеню Энди. Лейла Дэвис, бросавшая свой ювелирный бизнес и возвращавшаяся в Кливленд, тоже зашла проститься. Она разделяла радость всей их старой компании от того, как далеко удалось Энди зайти (Элиас бедствовал, а у Пёрлстайна все еще было впереди, а пока он начал подрабатывать верстальщиком, параллельно давая частные уроки рисования), но, как и прочие, переживала, что Энди совершает ошибку, зарывая свой талант художника.

Мощные силы раздирали его в разные стороны. Как написал арт-критик Хилтон Эйлс в своем обзоре карьеры Энди в пятидесятых, противопоставляя хрупкость линии сильному сексуальному подтексту (преимущественно в изображениях мальчиков), Уорхол насмехался над расхожим рекламным стереотипом чудаковатого оформителя витрин или иллюстратора, создавая именно те изображения, которые от него и ждали, но беспрепятственно добиваясь того, о чем другие и не подозревали. «Его разнообразные заказы были приятны глазу и поэтому покупались, но он еще и превратил свою нездоровую увлеченность бабочками, дамскими туфлями и мальчиками в собственный стиль, – писал Эйлс. – Стиль набрал популярность за счет публикаций в журналах и книгах. Он стал его пристрастием. Вот в чем особенность Уорхола». И в этой особенности скрывалась опасность.