Уорхол

Мама так полагалась на Господа, говорила не беспокоиться. Думаю, видела выражение моего лица: будто это меня должны были оперировать. «Не волнуйся, – говорит, – я буду в порядке». Не думаю, что сами доктора прямо уж разбирались. Нам всегда казалось, что не надо было ей эту операцию делать. Никогда не забуду, как Энди пришел в день после операции. Первое, что спросил: «Мама умерла?» Печальная ситуация – потерять сначала отца, а через два года… Слишком скоро. Энди было очень грустно. Думаю, связь между нами с Энди усилилась. Мы старались слушаться маму и просто молились, много молились. Ходили к матери в больницу каждый день. Она провела там почти три недели.

Когда Юлия, едва ли понимавшая детали экстренного оперативного вмешательства, обнаружила его последствия, она была в шоке. По словам Джона, «она была очень слаба и очень расстроилась, узнав, как ей теперь ходить в туалет. Она всегда говорила, что думает, что это все было зря, а кровотечение просто от геморроя». «Все прошло успешно, – вспоминает Пол, – просто после такой операции точно впадаешь в глубокую депрессию. Начинаешь задумываться, а хочешь ли вообще жить?»

До конца своих дней Юлия была убеждена, что рака у нее не было, а операция не была необходимой. Пусть бы и так, но, когда Энди впоследствии пытался уговорить ее на операцию, где бы заменили мешок внутри нее на трубки, Юлия наотрез отказалась: мол, оперироваться слишком больно.

Ее опыт, а также жестокое обращение, с которым столкнулся в больнице его отец, породили в Энди страх перед больницами и хирургами, который в некоторой степени и привел к его преждевременной смерти.

Когда Юлия вернулась домой, Джон перешел на вечернюю смену с четырех дня до полуночи, чтобы проводить с нею дни. Энди возвращался из школы около трех тридцати и заботился о ней до самого вечера.

Джон Вархола:

После возвращения домой ей приходилось тяжело, но она поправлялась. Энди много молился с матерью. На самом деле, у меня три его молитвенника осталось, совсем изношенных от использования. Все говорят, насколько мать была важна для Энди, но он был не менее важен для нее. Они были заодно. Энди составлял ей компанию. Он проводил больше всего времени с моей матерью. Очень был с ней близок.

Оказалось, что случай Юлии был столь примечателен, что доктор стал просить ее навещать больных, готовящихся к колостомии, чтобы демонстрировать им, что и после операции можно жить полной жизнью.

По мнению Джона Вархолы, смерть отца и предупредительный звоночек для его матери имели сильный эффект для укрепления характера Энди. «Нас воспитывали в вере, что молитвы – единственное, что может помочь, и, кажется, когда Энди растерялся и не знал, к кому обратиться за помощью, он стал с Богом ближе».

Образование Энди уорхола

1937–1945

Я просто ходил в старшие классы, колледж для меня ничего не значил.

Пусть Питтсбург и был городом провинциальным, это было отличное место для изучения искусства в 1930-1940-е годы. Карнеги, Меллоны и Фрики были среди крупнейших коллекционеров искусства в мире. Интерес питтсбургских миллионеров к искусству как в эстетическом плане, так и в качестве финансовых инвестиций, заставил их спонсировать художественные конкурсы, центры искусства и бесплатные классы по субботним утрам в Музее Карнеги для талантливых детей со всего города. В пору детства Энди Питтсбург мог похвалиться по крайней мере двумя выдающимися местными художниками: примитивистом Джоном Кейном, которого накрыло лавиной скандала, когда выяснилось, что он рисовал поверх фотографий, и академического живописца Сэма Розенберга, на чьих уличных пейзажах Окленда и Гринфилда выделялись ярко-розовый и красный оттенки города и благородная натура его жителей. Питтсбургская система общего образования специализировалась на преподавании искусства и обладала достаточным числом передовых и увлеченных учителей, которым Энди обязан не только базовыми навыками в его сфере, но и решимостью увидеть в ней свое жизненное призвание. Главным среди них был преподаватель по имени Джозеф Фитцпатрик, который вел субботний курс в Музее Карнеги. Учительница Энди по рисованию в школе Холмс, Энни Викерман, преподававшая с пятого по восьмой класс, пусть и поверхностно, основы египетского, античного, средневекового и современного искусства, рекомендовала его к посещению утренних субботних курсов в 1937 году, когда Энди было девять.

Занятия в Музее Карнеги проходили в двух группах. В одной, «тэмы», в честь родины Эндрю Карнеги, занимались младшие с пятого по седьмой класс. Ученики с восьмого по десятый звались «палитры». Занятия «тэмов» проходили на первом этаже музея в музыкальном зале, просторной комнате с высокими потолками и живописными фресками, похожей на бальный зал. Около трехсот студентов, отобранных в «тэмы», собирались там каждое раннее субботнее утро. Вел эти занятия высокий, импозантный, видный Джозеф Фитцпатрик. Довольно знаменитая в Питтсбурге личность, Фитцпатрик был необыкновенным преподавателем, который оживал, словно ведущий телешоу, стоило ему начать рассказывать со сцены об искусстве. «Смотреть, чтобы видеть, запоминать, радоваться!» – ревел он сверху вниз детям, внимавшим в восторженном безмолвии. Он внушил им собственную веру в дисциплину, изобретательность и значение искусства. «Искусство, – говорил он, – это не просто тема. Это способ существования. Это единственный предмет, который занимает вас с того момента, как открываете глаза по утрам, до того, как закрываете их ночью. Куда бы вы ни посмотрели, будет либо искусство, либо его отсутствие». Он заставлял их учиться внимательности и мог спросить, как выглядел водитель их автобуса сегодня утром. И он наставлял их рисовать обстоятельно, двигаясь от понимания основ живописи и рисунка и только затем придумывая, как этими базовыми формами можно оперировать. Он уверен, что повлиял на Энди: «То, чему я учил, может, и не помогло ему в том, чем он позже занялся, но познакомило его с различными стилями».

Дети рассаживались рядами и работали карандашами на досках из прессованного картона. Каждый описывал, что увидел за неделю такого, что помогло бы ему улучшить свой рисунок с прошлого занятия. На основе своих новых знаний они делали новый рисунок. Темы были простые – кофейник, стол. Смысл курса был в том, чтобы дать ребенку хорошую базу, чтобы они могли заняться любой карьерой в искусстве. Порой приходили местные художники и рассказывали об их собственной технике и отдельных работах. Студенты изучали композицию и пропорции фигуры. Посещали разные выставки в музейных галереях, чтобы связать прослушанное с увиденным. Впоследствии Энди сказал одной из своих суперзвезд, Ультре Вайолет, что занятия создали у него определенное представление о самом себе, поскольку позволили впервые встретиться с детьми не из его этнического окружения и наблюдать, как принято одеваться и разговаривать. Пару раз он упомянул о двух молодчиках, приехавших в лимузинах, один в длинном коричневом Packard, а другой в Pierce-Arrow. Он вспоминал чью-то матушку в дорогих нарядах, сшитых на заказ, и роскошных мехах. В 1930-е годы, когда еще не было телевидения и глянцевых журналов для бедных, как у Энди, семей, а походы в кино были нечастыми, уроки живописи открыли для Энди замочную скважину в мир богатых и успешных. Он всегда помнил, что там увидел.

По словам Фитцпатрика, у Энди была своя собственная манера. Его работы нисколько не были подражательными, и он постоянно экспериментировал со своим стилем. «Надо быть очень умным, чтобы делать то, что он делал, потому что он был столь своеобразным и обгонял свое время. Я подталкивал его делать то, что хочется. Энди получил премию журнала Scholastic – у них была выставка живописи в универмаге Кауфмана, а потом выставка стала общенациональной. Он был потрясающе изобретательным».