Бесчувственные

Каждая деталь в этих солдатах цепляла мое затухающее от бессилия внимание, но больше всего в этом мире меня держал тот, что стоял посередине. Синие, пронзительные глаза смотрели на меня с особой строгостью, которую я не ощущала на себе уже половины года. Светлые волосы едва колыхались от ветра, за широким плечом любопытно выглядывала красно-черная кожаная рукоятка катаны. Мужчина был не меньше двух метров, и оттого его гордая солдатская осанка визуально прибавляла еще как минимум десять сантиметров. Парень справа смотрелся рядом с ним ребенком, даже не смотря на его широкие плечи. Испещренная рубцами левая сторона лица смотрелась угрожающе, но я не могла отвести взгляда от красной эмблемы на груди его черного плотного комбинезона. Это был Трент-двести-шесть. Наставник, учитель, что сделал меня такой, какая я есть. Именно на его примере Коннор в участке слушал пояснения относительно вторичных операций и деструктивного решения людей идти на смерть ради возможного шанса вернуться в ряды бойцов. Трент изучал мое лицо взглядом, наблюдал, как весь спектр «запрещенных» эмоций блуждает в моих глазах. Ветер резко сменил направление, и растрепанные волосы ненадолго заслонили мне обзор. Я вдруг почувствовала себя в опасности. Былое умиротворение резко исчезло, но теперь мне не было чем себя защитить, даже если бы я и хотела это сделать. Катана покоилась где-то в глубинах реки Детройта, и вряд ли когда-нибудь увидит белый свет.

— Трент?.. какого хрена ты…

— Мы получили четкие указания привести тебя живой, — мужчина проигнорировал мои слова, перебив меня громким басовитым голосом. От каждого его слова, старательно перекрикивающего голоса андроидов и шум ветра, рукоятка близнеца Коннора-катаны вздрагивала. — Не усугубляй положение! Я не хочу применять к тебе оружие!

Его грубый голос, сквозивший бесчувственностью и уверенностью, уничтожил во мне всякое желание выяснить, откуда солдат вообще здесь взялся. Я вдруг ощутила злость от всего этого. Сознание так долго готовилось к смерти, я шла к этому с самого «Иерихона», а вместо этого мне предлагают заткнуться и пойти следом. Выпрямив уставшую и занывшую спину, я гордо подняла свой подбородок. Голосовые связки напряглись так сильно, что, казалось, мой голос мог заглушить эти крики ликующей толпы. На деле слова слышали только те, кто стоял в десяти метрах.

— Зачем все это? Вся эта официальная мишура? Так сложно приставить мне дуло в висок и выстрелить?!

— У меня есть четкие указания. Ты же знаешь, — Трент смягчил свой голос, однако в нем я слышала столько же притворства, сколько в голосе Коннора, стоявшего в доме Камски и заикающе твердящего фразу «Я не девиант». — Я обязан выполнить задачу. Идем с нами. Все это скоро закончится.

Еще одна фраза, заставившая меня ощутить де-жавю. Именно эти слова произнес RK800, ворвавшийся в дом так же резко, как и исчез впоследствии из него. Затылок по-прежнему ныл от тупой боли. Устало вздохнув, я повернула голову в сторону Коннора. В его руках очутилось оружие, которое тут же было отправлено обратно за спину. На лице андроида промелькнула суровость, брови вдруг сдвинулись вместе. Он больше не был рад. И в то же время не был огорчен.

— Анна, это машина, — Дэвид, что не желал подавать голос, вдруг сочувственно бросил мне эти жестокие слова.— Ты строишь иллюзии.

Одно лишь слово заставило меня вновь ощутить приступ горечи и обиды внутри, едкого предательства, которое было построено исключительно на моих собственных додумках. Здесь, в эту секунду, перед порогом смерти, я вдруг осознала, как сильно принижала достоинства Коннора. Его совершенство нельзя было описать словами, нельзя было прочувствовать всю его идеальность, даже дотронувшись до этой механической плоти, до грубой ткани пиджака или теплой, шершавой щеки. Как и тогда, в первый раз замерев перед зеркалом и вспоминая наблюдательные карие глаза в отражении клинка, я с упоением для себя приняла одну мысль.

Он по-прежнему был прекрасен. Он больше меня не пугал.

Отвернувшись от Коннора, я закрыла глаза и сглотнула мокрый комок в горле. Возможно, это были последние секунды, когда я могла видеть его, пусть и не так близко, как хотелось. Рука до сих пор внутри хранила тепло его механических пальцев, а сердце, стоило только вспомнить биение искусственного органа под пластиком и белой мокрой от слез рубашкой, подстраивало свой ритм. Солдаты смотрели на меня, совершенно не скрывая своего безразличия. И это было еще унизительней, чем те несчастные пару метров до цели.

Едва передвигая ноги, я подошла к солдатам. Дэвид аккуратно, но жестко (все еще помнит холод ледяной воды) завел мои руки за спину. Щелкнул замок. Холодная сталь наручников обжигала уже давно замерзшую кожу. Никто из них не сказал ни слова насчет пропавшей катаны, лишь опустошили обе кобуры, оставив меня без какого-либо оружия. Но что в нем был за толк, подумалось мне, если я собираюсь покорно идти за вами в могилу.

Черный фургон был крупным, и, наверное, единственной машиной на этой улице на ходу. Поездка была на удивление легкой. Злости и чувства опасности не было, тишину разрушал только тихий гул двигателя и редкие удары металлических инструментов в ящике для ремонта. Мои руки были сцеплены за спиной на уровне поясницы, и это мешало сесть по удобнее: железные кольца впивались в позвоночник, не давая расслабиться. Единственным источником света во мраке была маленькая открытая створка на стене, отделяющей салон от передних сидений.

Новенький, имя которого покрывала тайна, сидел напротив в привычной солдатской манере. Я смотрела на его идеальную осанку, на безучастный наблюдательный взгляд, на уложенные руки поверх колен, что аккуратно держали катану с необычной деревянной рукояткой, и ощущала зудящее отвращение. Его тело было словно слеплено из механизмов и проводков, обтянутых кожей и тугой черной тканью. Слишком механичный, слишком «идеальный». Неужели и я так раньше выглядела?.. смотрится пугающе. Не удивительно, что практически все наставники и иные люди не из подразделения обходили меня стороной.

Поездка заняла не меньше получаса. Точно определять каждую минуту не получалось, глаза начинали наливаться усталостью, в голове плыло от недосыпа и боли в затылке. Все клетки стонали от разительных температурных различий морозной снежной улицы и теплого, но темного фургона. Солдаты могли переносить жуткие морозы, что я доказывала на собственном примере уже несколько дней. Но все же никто из бойцов не любил лишний раз морозить кости на холоде, если есть возможность спокойно существовать в тепле. Поэтому фургон был таким уютным, что уносил меня как можно дальше в плен морфея.

Куда меня везли? Почему не убили на месте? Все эти вопросы вяло копошились в остывающем, находящемся в вечном стрессе, мозге, но открывать рот я не осмелилась — вряд ли кто-то из коллег ответит, а терять лишние силы на такие бессмысленные вещи было просто до раздражения расточительным.

Темнота вокруг сгущалась. Веки едва двигались, я всячески уговаривала голову поработать еще немного ради нашего общего финала. Уйти из этого мира, даже не попрощавшись с ним, будет крайне грустно.

Через некоторое время фургон плавно остановился. Я слышала, как за тонкой металлической стенкой завывает ветер, кожа инстинктивно ощущала на себе покалывания от тающего под теплом снега. Новенький вдруг встал со своего места и уже начинал открывать двери, но меня это интересовало в меньшей степени. Тепло настолько сильно разморило мое сознание, что я слепо двигала головой к источникам звука. И когда в темноте под закрытыми веками прозвучало настойчивое «Трентовское»:

— Вставай, — я тут же разлепила глаза и, покачиваясь, выползла из фургона.

Это был отель. Высокая, величественная многоэтажка с горящими единичными окнами на самых верхних этажах и с красными крупными буквами над стеклянным входом. Глянс-отель. Само появление перед взором столь шикарного места вызвало внутри ощущение неправильности. Что-то в этом было не то, что-то постороннее. Мозг требовал сна и покоя, но я, хмурясь, осматривала теплое светлое помещение.