Равноденствие

Тише! Ни звука…

Франц пришивал подкладку или погон, монотонно напевая себе под нос. Приятный голос, и слова песни были знакомые, довоенные — что-то про вечеринку на Могельзее. От радиатора исходил тропический жар. Оранжевое солнце саванны билось в усеянном мушиными точками зелёном стекле. Хаген зевнул. Осоловевший как школяр-первогодок, он хотел убрать одеяло, но не решался и только моргал, безмысленно наблюдая за скачущим фокстротом теней.

— Я проверю, чего они навозили там в подвале, — сказал Франц.

Он отложил штопку и стоял, раскачиваясь, с каким-то мальчишеским и одновременно рассудочным выражением на лице.

— А если решишь выбраться наружу и улизнуть…

— Мне некуда бежать, — сказал Хаген.

— Правильно.

Он подошёл ближе.

— Я запру тебя здесь, на всякий случай. Захочешь оправиться — вызовешь через браслет. Так-то будет лучше, солдат, уж поверь. Неприятности к тебе так и тянутся.

Он отбросил край одеяла, присел и, по-хозяйски расстегнув рубашку, неторопливо провёл подушечками пальцев по груди лежащего, сосредоточенно изучая её. Хаген посмотрел в потолок. Потолок был страшным, весь в сколах и пятнах, напоминающих труп горбатой лошади.

— «Моя честь — моя верность».

— Что?

Эмалевый взгляд Франца сделался ласковым, дыхание участилось; укрытая одеялом ладонь трудилась над чем-то ещё. Хаген мысленно перенёсся за сто миль отсюда, в место совершенно безлюдное, немного напоминающее картинку из книжки. Над купами деревьев щебетали птицы. Ветер отдавал морем и солнцем, крики отдыхающих перемежались хрустом ракушечника…

Хор масок за стенкой спел осанну откосам. По-видимому, именно там, за стенкой, совершалась трагедия. Косорукий Гельмут испортил сложнейшие настройки демонтажного робота. О, горе нам, горе! Неисчислимые проклятия нанизывались цепочкой, бусинами которой служили причитания обоих десятников. Франц исследовал его тело тщательно, звено за звеном, проводя инвентаризацию будущей собственности. Их возня протекала неслышно; только язычок огня гнулся, чадил и вдруг вспыхнул — мелко-мелко, тахикардически затрепетал.

— Вот видишь. Я же говорил, что понравится!

Эмалевые глаза блестели совсем близко. Хаген отвернул лицо. Теперь мятное дыхание шевелило волосы на виске.

— Я выиграл. Убери руку!

— Дрянь, — шепнул Франц. Он моргнул, нервически дёрнул головой — и вдруг залился краской, от подбородка до корней волос. — Дрянь! Ах, дрянь… ш-шуточки…

Дверь распахнулась.

— Гм, — сказал Нотбек. — Не помешаю?

***

Ночью ему приснился лунный город, Груйтуйзен.

Сотканный из научного вымысла, сейчас он был реален как никогда. На тёмных аллеях мерцала узкая полоска зари. Её розоватый отсвет отражался от шпилей и колоколен, от подвесных мостов, изгибчивой радугой перегнувшихся над ущельями.

Но где-то близится буря.

Большая вода уже прибывала. Чёрные водоросли ласково скользили по коже, опутывали, погружали в омут, надёжно укачивая как поплавок. Папоротники и тростники, листья бамбука! По стволам ног со слоновьей медлительностью ползали влажные прудовые улитки. Он лежал на краю земли, и Лидия была вместе с ним и любила его, а в безоблачном небе крутил восьмёрки синий аэроплан; его преломлённая тень казалась несоразмерной и искажённой.

— Ты бывал в Кёльне?

— В детстве, с отцом, — ответил Хаген, не открывая глаз.

Папоротники задрожали, рыбы с гулом ввинтились в песок, испугавшись смешка: «Не слишком-то ты и вырос!» — «Да просто я мальчик-с-пальчик», — сказал Хаген. Ему нравились её руки, умелые, сильные и горячие, как будто она всю жизнь провела за плугом. Улитка-улитка, покажи свои рожки! Он развернулся и показал. «Ну, вот и умница. А где это — Кёльн?» — Лидия-лилия мягко стлала, но потрошила его как гестаповский дознаватель.

— Не знаю. В Африке.

— А где это — «Африка»?

Она была прямо здесь, полевая карта, развёрнутая перед глазами. Размалёванный воин-идол в бурнусе сидел на снегу возле наполовину раздетого Кальта, положив руку тому на грудь. Доктор Зима улыбался. Ветер пустыни, смешиваясь со снами Антарктики, превращался в сумрачное дыхание альпийского фёна.

— Нет, — сказал Хаген. — Ох, нет. Ох, нет-нет!

Ужас пронзил его ледяной спицей. Выпрыгнув изо сна, как пробка из бутылки шампанского, он пронёсся сквозь сомнамбулический строй облаков и, продолжая кричать, забился, расшвыривая постель, мечась в ухвативших его ладонях:

— Нет! Нет!

***

Пронзительный свет ударил в глаза.

— Тихо ты, не блажи, — шепнула фигура, стоящая в изголовье.

Это был Франц. Его рука держала фонарик, а лицо казалось оскаленным — так падал блик. Или?

— Вставай!

За ночь радиатор простыл, в маленькой комнатке стоял жуткий, собачий холод. Подгоняемый шиканьем, Хаген заставил себя вылезть из-под одеяла, одеревеневшими пальцами застегнул пуговицы, поправил пряжку. Всё было на месте, но молния разъезжалась — очевидно, что-то произошло. Что-то…

— Готов? За мной!

Прихожая оказалась полна народу, но туман обезличивал. У наполовину разобранной стойки переминались незнакомый крейслейтер и плосколицый человек в штатском, взвинченный до предела. Странная парочка. «Что же тут у нас происходит?» — ошеломлённо подумал Хаген. Его трясло, зуб на зуб не попадал, звуки бултыхались как мыльная пена. Незваные гости о чём-то спорили.

— Мы полагаем, они добрались до Родернборна. У одного из охранников пропало оружие. В Зейден не сообщали, но рапорт через пять часов — времени мало. Если вы с помощником разделитесь…

— Это стажер, — возразил Франц. — Славный парень, только блажит по ночам. А где бронь? Дитц, подбери ему…

— Но расценки обычные, — быстро сказал штатский.

— Да, да.

— Проворный деляга, наш егерь Йегер, — хохотнул крейслейтер. От двери готовно заржали. «Черти свинячьи», — блестя зубами, сказал Франц, от него на километр разило бедой. Чёрные фигуры побрякивали тяжёлым, натужно пыхтя махоркой; кто-то сунул бронежилет, который Хаген напялил, неуклюже пропихивая руки в отверстия. «Плотнее, — подсказала махорка. — Живот-то подбери!» Он кивнул. События разворачивались так стремительно, что он счёл за лучшее подчиниться.

Продравшись сквозь сплошной коридор, они спустились по лестнице, толкнули дверь — шёл первый час ночи.

И ночь приняла их.

***

Взошедшая луна облила окрестности бледным золотом. В этом фантастическом освещении вершина Цаннерга представала как на ладони, расписной макет, овеянный призрачной кисеей. Аркадия? Но нагромождения скал принадлежали богам не виноделия, а охоты.

За несколько часов, что миновали с момента приезда, двор разительно изменился. Экстренная команда успела возвести пулемётные вышки и будки часовых по периметру. Из-за лунного света рабочие двигались как слепые кроты. Дыры очков, защитные маски, электрический веер сварки — пронзительная дуга, после которой мир погружался в могильную тьму, ещё более дикую, непроницаемую…

— Куда мы идём?

Тень обернулась.

— В Поиск. Из Хольцгамме сбежали два таракана, а я найду.

Тараканы? Так называли лагерников. Хаген набрал полную грудь сырости — будто крутанул ручку настройки — ночь приблизилась, цвета сделались яркими; луна вылезла из колодца и завращалась, сверкая бликами. «Убегу», — подумал он.

Сердце застучало как хронометр, отсчитывая секунды.

Бам-м-бук… остриё шпиля с зависшей каплей…

— Ты меня трогал!

В этот момент они как раз проходили ворота — тень вздрогнула, запнувшись на полушаге. Лезвийный луч фонарика царапнул глазницу. «Виноват, штурмлейтер!» — испуганно сопнули из темноты. Свет моргнул и погас. «Свинячьи черти», — успокаиваясь, повторил тот, кто стоял рядом, незнакомец; он тяжело вздохнул, и вдруг привлёк Хагена к себе, шоркнув по ляжке переносным пулемётом:

— Ближе, dummkopf!

Вынырнув из лощины, они окунулись в лабиринт подворий, как в погреб. Мрак сделался только гуще, и редкая желтизна подъездов лишь подчёркивала его. Из открытых окон несло гнильцой овощных подвалов. Франц шёл уверенно, быстро. Пулемёт хлопал его по боку, а в левой руке был раскрытый нож. Хаген залез в карман, и обнаружил пыльную пустоту.