Равноденствие

Хаген вышел во двор.

На небе уже смешались закатные краски. Фиолетовый лился снизу, а сверху оседала желтоватая взвесь, и синий становился бледнее. «Я не вернусь», — снова подумал он. И понял: вот она — причина рассеянности. Пропавший без вести. В последнее время эта мысль приходила всё чаще и уже не пугала, он свыкся с ней, как свыкаются с неизбежным.

Не вернусь. Никогда.

Лидия. Кажется, я не женился. Хотел, но не обручился под дубом — попросту не успел; конечно, это было благословение. Однажды почти решился, но она прошептала: «Нет, Йорген, милый, не надо!», она шептала: «Пожалуйста!», глаза её округлились, радужка стала тёмной, и он отпрянул в смятении: Квазимодо, уродец из ярмарочной палатки. Наверное, стоило согласиться на предложение Илзе. Она сделала бы всё невозмутимо и просто, о, как просто! — штекер в разъём, подвинтила конструктивную часть, обновила периферию. Возможно, даже перепрошила материнскую плату.

Сделай мне шаг навстречу…

Почему нет?

От холода кожа стала пупырчатой. В Пасифике белели берёзы, сквозь стройные их стволы пробивались золотые лучи. Похоть или апломб? Предательство? Он заново перебирал грехи, примеряя их на себя. Своё и чужое. Греха нет ни в оружии, ни в солдатской руке; тогда в каком алхимическом тигле рождена эта фикция — функция, опция?

Ни в каком. Если остаться.

Рассеянный взгляд скользил по пятнистой от проталин земле, по ржавым сетям, ограждающим зачаток периметра: позже здесь пустят ток. «Хаген, если он и правда твой друг, то что мне делать? Что нам всем делать?» Кто это сказал? Тот, кто не знает, как подземные соки претворяются в кровь земли, но знает слова: «душа», «долг», «вера» — валюта, не имеющая хождения здесь, и может быть, к лучшему; всё, всё к лучшему. К лучшему то, что я не женился; и то, что Инженер стабильно не выходит на связь; и лицо Кальта, подменившее лунный лик, всё больше походит на человеческое. Ведь если в Эссене убыло, значит, в Гессене прибыло?

Вот и всё. Amen!

— Н-ну, — сказал Франц, когда он вернулся обратно. — Погулял?

Утерев пот локтем, он вздохнул. Нахмурился.

— А где же вода, чучело?

— Вода? — изумился Хаген.

Глянул вниз и обнаружил, что посеял баклажку.

***

К девяти вечера всё более-менее образовалось, но свет погас — сдох генератор.

Пошуршав в темноте, Франц вытащил карбидную лампу. Всю в пятнах окиси — она выглядела так, словно побывала в окопах ещё праисторических войн. Мамонты били ею друг друга по голове. «Ого! — не удержался Хаген. — И тут инноватика?» — «Старое — значит, прочное!» — в сердцах пропыхтели из-под стола. В коридоре гремели разводными ключами, пиликал газовый счётчик, прокуренные голоса ругались многоэтажным матом. Потом ругань переместилась ниже, в подвал. Чиркнула спичка.

— Да здравствует декаданс!

— Умный ты больно.

В огненной полутьме проступило неявное — тяжёлый абрис подбородка, педантическая складка у губ. Незнакомец готовился к чаепитию. Тщательно вытерев пыль, застелив стол бумажной салфеткой, он расставлял тарелки, ориентируясь на скосы невидимых линий; сын волшебника творил волшебство. Он любит порядок! — понял Хаген. Больше, чем Кальт, и даже больше, чем Улле. Больше, чем кто-либо в Райхе.

Свой порядок!

Продукты выпрыгивали и сразу же ложились на место: ломти хлеба, пласты варёного мяса, кольца кровяной колбасы, аккуратные, похожие на детские гробики, горки картофеля. Откуда всё это взялось? Мираж или выучка фокусника: из сумки выкатилось крутое яйцо. На чёрном рынке оно стоило тридцать марок. Брусок масла стоил все семьдесят. Приоткрыв от удивления рот, Хаген заглядывал в рог изобилия. Сало, галеты. А вот и «пайковый сюрприз»: каждый пятничный партайтаг заканчивался распитием эрзац-кофе с мармеладом линии Гиршеля.

— Ешь, — приказал Франц. — Давай, тебе нужно, ты слишком тощий. Потом будем играть.

— Не хочу!

— Ещё одно «не хочу», и мы сыграем без твоего разрешения!

Он вдруг зло усмехнулся, приподняв уголок рта. Яблочко от яблони.

— Я могу делать это всю ночь, солдат. А потом передёрнуть и делать ещё. Веришь?

— Ну хорошо, — сказал Хаген.

Ему стало страшно, невероятно. То, что должно было дойти ещё утром, дошло только сейчас. Даже спина взмокла от неотвратимости — разделить ночь с чудовищем, охотником, бывшим штурмовичком, одорированным мятной свежестью и зубным эликсиром. Клик-клак.

— Только не трогай меня!

— Успокойся.

Его лицо потемнело, губы сжались. Он медленно выкладывал карты.

Это был полный набор, Хаген видел такой впервые. Опознанные картинки — Мельник, Жертва, Бешерунг, Солнцеворот — встали в ряд с незнакомыми. Все они были нарисованы одной кистью, талантливой кистью художника и извращенца. Обрамление из дубовых листьев, футарк, миниатюрный девиз, спрятанный в ромбах: «моя честь — моя верность».

— А где…

— Вайнахтсман? — закончил Франц, не удивившись. — Его здесь нет. Он есть в любой карте.

— Ага, — сипло сказал Хаген. — Вот и коаны! Как звучит хлопок одной ладони? Ответ ты мне уже показывал, можешь не напрягаться. И я всё равно не знаю правил. Я не умею играть в карты, выбивать десятку, открывать пиво зубами, унижать женщин и стрелять ни в чём не повинному человеку в живот. Его звали Денк, такой же биомусор, как я.

— Если не заткнёшься, узнаешь, как звучит хлопок второй ладони. Слушай правила!

— Я не буду играть!

— Будешь, — выплюнул Франц. — Ведь с ним ты играл.

— Но ты-то не он, — сказал Хаген. Бедное сердце заходилось от ужаса, в глазах поплыло, но голос, подсказывающий слова, пытался его спасти, и он повторил, из последних сил хватаясь за резиновый плот, озвучил как можно твёрже и чётче:

— Я не буду в карты. Но могу сыграть в кости. С тобой.

«Пасифик, — твердил он про себя, взвешивая в руке крошечный прозрачный кубик. Алмазные грани резали кожу. — О, Пасифик-Пасифик! Францу нужен солдатик, но я не стану солдатиком Франца!» Чёртово колесо скрипело ободьями, а мир вряд ли был справедлив. «Два раза, — напомнил сын волшебника, сукин сын, белокожий гипербореец. — Всего два желания, а у меня их много. Но я буду хорошим хозяином, обещаю. Не удивляйся, если захочешь ещё, — он сдул прядь, всё время падающую ему на лицо: пф-ф! — парашютик из одуванчика; он улыбнулся. — Запомни, солдат: однажды всё здесь будет моим».

— Однажды… шёл дождик дважды! — прошелестел Хаген.

Если я проиграю…

Пистолет лежал в куртке, а сама куртка осталась в машине. У Франца тоже есть пистолет, но до него не добраться. Есть и нож, но когда Хаген представил, как втыкает себе в кишки лезвие, побывавшее в мясе, картошке, кровяной колбасе, его замутило так, что он потерял равновесие. Плюхнувшись обратно на стул, давясь рвотными спазмами, он беспомощно смотрел на закопчённую, стремительно ускользающую твердь потолка.

— Тебе нужно больше есть, — повторил незнакомец. — Не глупи, Йорген! Тебе нужен гранатовый сок, натуральный. И печень, говяжья печень. Не бойся, я всё достану.

Но он боялся не этого.

Если я проиграю…

Он очистил голову и выбросил кубик. Раз.

Не глядя, дождавшись, пока рука перестанет дрожать, бросил ещё. Два.

— Нет! — сказал Франц, в голосе его звучало неверие. — Нет и нет!

Хаген приоткрыл глаз.

Он выбросил две шестёрки.

Комментарий к Аркадия

Гимн Франца:

Der Sandma

========== Африка ==========

Должно быть, он съел слишком много.

Внутри было не гладко: картофель с трудом монтировался с капустой, капуста — с мясом, а жирное мясо — с зеленью, хотя «таблица здоровья» утверждала обратное. Теперь он с опаской прислушивался к урчанию, доносящемуся из-под грубой подмётки армейского одеяла. Ну вот, опять! — «бр-р-р-кр-рау…» — словно вода с рокотом пробежала по трубам.