Страница 7 из 14
На то, что сфера смысла всегда целостна, указывал Леви-Стросс. Хотя заметим еще раз, что Лик бесконечного и множественного телесного мира, полагающий мир как 1) единство, 2) неповторимость и 3) индивидуальность, не имманентен миру, но обнаруживается лишь на поверхности смысла, которая образована многослойной рефлексией взаимодействия с Другим. То есть, в конечном счете, этот Лик возникает как результат взаимодействия дискретного отдельного-телесного бытия с Другим ему, всеобщим-бестелесным. В самом деле, если неповторимость – свойство, которое возможно относительно самого себя, то индивидуальность может быть лишь в поле как минимум еще одной – другой – индивидуальности. Сартр утверждает, что безличное трансцендентальное поле не имеет формы синтетического сознания личности или субъективной самотождественности, напротив, субъект всегда конституируется25. Всякий раз при высказывании конституируется субъект, и это происходит потому, что при высказывании осуществляется встреча-противостояние высказывающегося с Индивидуальностью мира, данной в плоскости смысла и воплощенной в материи этой плоскости – в языке – как предистолкованностъ мира. Но тогда субъекта высказывания – при посредстве Индивидуальности мира – в конечном счете конституирует Другой. Известно, что именно смысл активирует все остальные —посюсторонние – измерения предложения (сигнификацию, манифестацию и денотацию), связанные с наличными вещами. Смысл – опосредованно присутствующий Другой – таким образом оказывается возможностью и действительностью всех модусов высказывания, которые представляют человеческую индивидуальность на поверхности смысла.
Итак, изначально только Другой знает целостность мира и целостность любого частного бытия, ибо только Другой знает их лицо. Лицо – это поверхность, не то, что есть, но то, что выражает для Другого то, что есть. Чистой поверхности у действительного бытия нет, поверхность бытия как таковая неуловима: она ускользает в глубину; не будучи глубиной, она сливается с ней. Кожа – потому глубочайшее (П. Валери), что она трепещет жизнью глубины, излучает глубину, повествует о ней. "Внешняя поверхность плавно переходит во внутреннюю". Вообще поверхность – результат отношения одного о-пределенного другим бытия к другому, результат взаимо-полагания одного и другого. Телесное бытие, которое выводит метаморфозу на свою поверхность – это уже не претерпевание метаморфозы со стороны бестелесного, а значит не поглощение и не избывание этой метаморфозы в расторжении телесного бытия, что случается, когда метаморфоза осуществляется внутри телесного бытия, а, напротив, присутствие метаморфозы на поверхности бытия – это выражение метаморфозы претерпевающим ее бытием. Именно на поверхности бытие перестает быть чистым объектом и становится субъектом. Психоанализ находит, что индивид вынужден приспосабливаться не только к внешнему, но и к собственному внутреннему миру, ему необходимо постоянно восстанавливать равновесие между внешним и внутренним, стало быть, индивид как таковой, равный самому себе, индивид как субъект самого себя находится не вовне и не внутри себя, а на границе того и другого – на поверхности. Поверхность – место выражения. Функция выражения свидетельствует трансформацию чистой объектности бытия в субъектность, когда чуждое воздействие уже не просто претерпевается и избывается в мучительном расторжении, а встроено в структуру бытия как свое собственное. Выражение – это способ не избывания, но присутствия другого в воспринявшем его бытии. Если чуждое воздействие выходит на поверхность как выражаемое, то оно уже принадлежит имманентной глубине воспринимающего его бытия. Выйдя на поверхность как сокровенное и внутриположенное, изначально чуждое воздействие соотносится с самим собой, возвращается к самому себе как к инородному и внешнеположенному. Предмет, в котором осуществляется соотнесение всеобщего-бестелесного, рассеянного во всех пределах начала, с собой в качестве воплощенного, собирает, фокусирует всеобщее в конечном и конкретном, воплощает и концентрирует бестелесное в рамках телесного, выражает и, таким образом, возвращает "свое-иное" всеобщее-бестелесное во всеобщее-бестелесное как таковое, отчего интенсивность последнего усиливается многократно. Итак, телесное бытие может представлять собой воплощение всеобщего-бестелесного, отражающее всеобщее-бестелесное в само себя. Феномен соотнесения бытия с самим собой древние греки называли "душой" (Платон. Федр. 245 С-Е). Поэтому предмет, в котором происходит соотнесение всеобщего-бестелесного с самим собой, – это предмет одушевленный всеобщим-бестелесным, и как таковой – энтелехия. В энтелехии всеобщее-бестелесное встречается не с другим себе, но само с собой, движет не другое, но само себя, познает само себя.
Энтелехия умна и наполнена интенсивным светом. Энтелехии имеют не только естественное происхождение, но могут быть продуктом человеческого творчества. Предмет-энтелехия создается художником, сознание которого объектно, стало быть, насколько им самим, настолько и помимо него (к примеру, так создавался памятник Петру I в Петербурге скульптором Этьеном Морисом Фальконе). В таких случаях говорят об интенсивном скрытом импульсе, идущем из самого сокровенного бытия, который посредством определенных исполнителей, сознание которых настроено на бессознательное, переходит в действительность в акте энтелехии. Но в чем заключается тайна аутентичного осуществления той или иной энтелехии? Вероятно, в тождественности предмета-энтелехии архетипическому образу; ее неотклоняемое воплощение гарантируется и является следствием непосредственной данности архетипического образа в вещи. Но это значит, что энтелехия принадлежит поверхности сущностей, отделяющей имманентность бестелесного от телесного.
Если энтелехию спроецировать на поверхность смысла, ее трансформированная включением в себя внешнего начала глубина не получит своего бытия на поверхности смысла. Энтелехия предстанет здесь лишь в качестве своей внешней конфигурации, как игра выразительных поверхностей, говорящих о всеобщем-бестелесном и поэтому излучающих интенсивный свет. Спроецированные в плоскость смысла, и так лишенные имманентности, усвоившей бестелесное, энтелехии оказываются совершенно организованными поверхностями, структурами "золотого сечения", принцип создания которых вечно и с исключительным упорством ищут человеческие титаны. Энтелехия, понятая не как бытие, но как совершенная структура, которую обтекает поток изменчивого бытия, и которая соотносится с вечностью, конституирует то направление мысли, соединяющей себя с всеобщим, что носит название аполлонизма.
Аполлонизм, по сути, полагает, что совершенные структуры и есть всеобщее и бестелесное, божественное, а стало быть, соединение человеческого бытия с совершенными структурами позволит наделить человека божественными предикатами.
Итак, сделаем краткие выводы. Человеческое телесное бытие соотносится с бестелесным:
1) не выходя изнутри себя и непосредственно претерпевая действие бестелесного, поглощая и избывая его в себе и рассеиваясь от этого воздействия, то есть претерпевая метаморфозу, которая суть функция бестелесного в отношении телесного;
2) телесное и бестелесное взаимополагают друг друга, формируя границу, проходящую "между" двух поверхностей, и присутствуют на этих поверхностях: поверхности, которая задана бестелесному телесным, – поверхности сущностей – архетипических образов, и поверхности, на которой является телесное для бестелесного, – поверхности смысла. Поверхность смысла в качестве автономной от телесного бытия и самодостаточной имеет свою имманентность, составленную фантазмами-структурами (Эон);
3) архетипический образ, содержащий в себе непосредственную данность всеобщего-бестелесного, неискаженно нисходит в телесность, результатом такого нисхождения является энтелехия; проекция энтелехии в плоскость смысла оказывается эмерджентом – совершенной конструкцией, открывающей божественное, структурой "золотого сечения", блестящей аполлонийской организацией поверхности, мифом, творимым вместе богами и людьми.
25
Делез, Ж. Логика смысла. – С.139.