Крепость Луны

- Благодарю. Мы начинаем обыск с личных кабинетов.

- Тогда, господа, направо, там, в конце коридора, моя комната.

Пятеро жандармов грохотали сапогами.

- Прошу, - я распахнул дверь, - только прошу быть аккуратнее.

- Ну, разумеется, - кивнул Улевский, и он, и его подчинённые набросились на вещи.

Прикроватные тумбочки оказались пусты, на полках шкафов одиноко лежали свитера и ставшие маленькими сорочки. Немного прошло времени, прежде чем подполковник разогнул спину.

- Здесь нет. Пойдёмте в следующую комнату.

Спустя час утомлённый Улевский попросил воды.

- Подождите минуту...

- Разрешите воспользоваться ключом от кабинета Ивана Никифоровича.

Я нахмурился. Ему показалась неприятной мысль, что в день похорон чужые люди будут рыться в вещах отца.

- Помилуйте, господа.

- Я сожалею, Николай Иванович, но приказ есть приказ. Я вынужден провести обыск во всей усадьбе.

Я с неохотой открыл отцовский кабинет.

- Мы будем особенно аккуратны, - пообещал подполковник и прошёл к столу. Скрипнул высунувшийся ящик, хрустнула бумага. - Господи...

Я обернулся, как на выстрел.

- Господа, - голос полковника стал звонок, и на него отозвались все жандармы. Рука Улевского подняла в воздух серую папку с печатями. - Господа, вот же оно.

Все пятеро недоумённо переглянулись, потом посмотрели на меня.

- Простите? - проговорил я.

Сам подполковник был в таком смятении, что позволил выхватить из рук папку, которая действительно показалась мне знакомой.

"Дело № 592. Секретно. Выносить из кабинета, за которым дело закреплено, запрещается".

- Я не понимаю, - прошептал я. - Совершенно ничего не понимаю.

Улевский отобрал папку и ослабевшим голосом проговорил:

- Но вы должны понимать, что я обязан препроводить вас в Наружный острог для дачи показаний.

Я ещё минуту стоял потерянный, потом с горечью хохотнул и проговорил:

- Позвольте перекусить вместе со мной и поедем.

Жандармы переглянулись.

- Господин Переяславский, я закрываю глаза на вашу молодость и надеюсь, что вы так же честны, как и ваш покойный батюшка, и не будете пытаться бежать.

- Однако ж я откровенно заявляю, что скоро сойду с ума! Но слово даю.

Улевский улыбнулся.

-  В таком случае, с почтением помянём вашего батюшку.

И они направились в столовую, где их ждала матушка.

- Здравствуйте, сударыня. Примите мои соболезнования... - склонил голову Улевский.

- Дорогие гости! - заговорил я. - Прошу вас оставаться здесь и с теплотой вспоминать всё новые и новые прекрасные черты моего отца. Он достоин этих воспоминаний.

- Кто эти люди? - спросила матушка, когда я опустился рядом.

- О, это из жандармерии. Они обнаружили неизвестно откуда взявшееся дело и везут меня в острог. Я пригласил их к столу.

Матушка сделалась ещё бледнее.

- Не понимаю...

- Я тоже, мама, ничего не понимаю. Поверь мне, совсем ничего не понимаю.

- Ты ведь шутишь. Кто они?

- Где твой дар провидения, мама? Я не шучу. Мне действительно подкинули дело, и теперь я взят под стражу. - Я говорил, наполняя рот едой. Я успел проголодаться, а новое событие как бы пошатнуло горечь поминок и немного заслонило его.

Гости смотрели на меня с любопытством, некоторые дамы и девушки с усмешкой. Им казалось, что я - большой шутник и нарочно набиваю рот и вдобавок пытаюсь говорить. Я встретился с одной из девушек взглядом и подмигнул ей. Щёки бедняжки тут же заалели, и она поспешила вступить в разговор с подругой.

- Да, теперь я вижу, - медленно произнесла мама, выйдя из забытья.

- Мама, это очень грустно, но всё будет хорошо.

- Я знаю. В остроге ты пробудешь недолго. - Она поднялась и подошла к жандармам. - Господа, вы плохо кушаете. Берите пирожки, вон поросёнок в сметане. Маша, налей господам грибного супа.

- Сударыня, не беспокойтесь, - заговорил Улевский, - мы лишь присели с позволения Николая Ивановича почтить память Ивана Никифоровича, но вовсе не затем, чтобы набивать животы...

- Всё равно, господа, всё равно кушайте. Столько осталось еды, пропадёт ведь без пользы.

- Благодарю, сударыня...

Спустя полчаса, насытившись, они поднялись, и я вместе с ними. О многом я успел за это время подумать, но реальность творившегося вокруг меня действа всё равно теряла очертания.