Страница 3 из 15
Расплата Венгрии за участие ж войне была тяжелой. Это чувствовалось и летом 1947 года. Будапешт выглядел пустым, обезлюдевшим и мрачным городом. Преследовала боязнь выстрелов из окон высоких серых каменных домов.
На перроне будапештского вокзала ходил высокий человек в форменной одежде, с большой кожаной сумкой. Это был представитель венгерского банка. Он менял валюту на форинты – новую денежную единицу, введенную вместо ленто. В те дни 1947 года чтобы проехать на трамвае нужно иметь несколько миллионов пенго. Правда, это была купюра размером с почтовую марку. Инфляция требовала от людей миллиарды пенго.
Я подошел к представителю балка и спросил, можно ли рубли обменять на форинты. Ответ был кратким и резким: нельзя, запрещено. Надо, однако, пообедать. Около вокзала, на типичной барахолке, за махровое полотенце дали столько форинтов, что их хватило на обед для двоих, вторая половина семьи поела из продуктов военного лайка, взятого в Румынии. Мой товарищ по фронту, работник советского посольства в Венгрии Смирнов в беседе нарисовал мрачную картину положения в стране. Да это было видно и не вооруженному статистикой человеку.
Чужой язык, неприветливый город, исподлобья глядящие люди, ощущение какой-то напряженности – вот впечатление от Будапешта в июне 1947 года, желание скорее проехать Венгрию было, поэтому, вполне естественным. И когда я оказался в поезде Будапешт-Вена, то настроение выправилось, как будто миновал серьезное препятствие на пути. Только увидев Венгрию 1947 года можно по достоинству оценить великие достижения венгерских коммунистов по переделке своей страны, по приобщению ее к братской семье народов социалистического лагеря.
Как попасть на поезд Будапешт-Вена? Ведь в Австрии хозяевами были союзники, в восточной части страны находились советские войска, в западной – американские, и хотя австрийцы воевали против нас на равных с гитлеровцами, в этой стране чувствуешь себя спокойнее, чем в Венгрии. Видимо, историческое прошлое, стремление австрийского народа к независимому существованию оставило отпечаток в его сознании.
Вена, в которое пришлось остановиться на несколько дней, выглядела благоустроенным мирным голодом. Шиллинги относились к устойчивой валюте, и если ты их имеешь, можно хорошо покушать. Красивая Вена как будто и не ощущала оккупационного режима, хотя советских военных в городе было много. Дом офицеров группы войск размещался в роскошном помещении дворцового типа. Но меньше всего приходилось думать о целях туристических. Как ни интересен собор святого Стефана, как ни прекрасен Венский лес, как ни велико желание хотя бы немного узнать австрийский народ, но моя цепь – попасть в Берлин, а до него еще далеко. К тому же было трудно попасть на поезд Вена-Прага. Понадобилось соблюсти некоторое формальности, чтобы получить право на проезд в Чехословакию. Освобожденная советским народом Чехословакия не знала никаких оккупационных властей и сразу же после войны получала полную самостоятельность.
В вагоне поезда Вена-Прага никого кроме моей семьи не было. Проводник участливо спросил, куда я еду. После моего ответа он пространно рассуждал о чем-то, но я впервые слышал чешскую речь и ничего не понял. В конце концов, увидев дружественное расположение проводника, решился на проступок. У меня хранилась сторублевая бумажка, и я попросил обменять ее на кроны. После пространных объяснений, скорее всего, возражений, проводник дал мне сколько-то крон, которых хватило на обед в ресторане пражского вокзала.
Вокзал в Праге был переполнен. Впервые за многие годы увидел шумных и веселых людей, пьющих черное пиво из тяжелых хрустальных кружек. От сугубо мирной обстановки мы давным-давно отвыкли, да и до войны нам не приходилось много веселиться. Страдания военных лет тогда, в 1947 году, еще не были забыты. Вероятно, поэтому до сих пор помню ресторан пражского вокзала, переполненный хорошо одетыми людьми и с довольными лицами. Несколько позднее мне удалось вновь быть в Праге и присутствовать на опере "Тоска" в оперном театре. Бросалась в глаза надпись на дверях театральной ложи, гласившей, что ложа принадлежит машиностроительному заводу. После февраля 1949 года рабочий класс стал хозяином положения, и будущее Чехословакии попало в надежные руки. Но до последнего времени спрашиваю себя, почему так прочно запечатлелась картина сытой и довольной публики на пражском вокзале? Вероятно потому, что 1947-й год являлся голодным для других стран Европе, опустошенных войной и переживавших трудности восстановления разрушенного. В Румынии было невозможно купить мяса и хлеба. В Венгрии свирепствовала инфляция. Трудящиеся Австрии не имели шиллингов. Немцы жили на полуголодном пайке. Чешский народ не испытал ни разрушений, ни свирепой оккупации. Без паузы работали предприятия промышленности, сильно развившейся в годы войны. В неприкосновенности сохранялись производительные силы, а производители, все до единого, могли заниматься мирным трудом, ничего не надо восстанавливать и строить. Уважительное отношение чехов к советскому человеку говорило о том, что они понимали величие заслуг советского народа, своим героизмом спасшего Чехословакию от разрушительного смерча войны.
И все же, как в 1947 году можно было проехать без билета и без крон почти через всю Чехословакию? У кого просить разрешение для проезда из Праги до станции Подмокля на чешско-германской границе? Раз нет советских представителей, обращайся к всесильным железнодорожникам. Уважение чехов к Советской Армия заменило проездные документы. Чехи долго обсуждали, как советскую семью переправить через границу, да еще с чемоданами и ящиками. Документов не спрашивали, великолепно понимая, что отправить советского полковника обратно труднее, нежели переправить его в Германию. В конце концов, семья и имущество были погружены на дрезину, каким-то образом железнодорожники с помощью чешских пограничников протолкнули дрезину через границу и мой "эшелон" оказался на территории оккупированной Германии.
Никогда не изгладится из памяти первое впечатление от пребывания в поверженной Германии. Маленькая пограничная станция называлась, насколько помню, Шоне. Настораживало полное безлюдье, станция освещалась слабо, и кругом все выглядело мрачно. Рельсы казались черными, без того сероватого отлива, который видишь при нормальном освещении и которые всегда зовут вперед. В помещении вокзальчика неуютно, холодно, хотя и в летнюю пору. Вся обстановка заставляла семью вести разговор шепотом, как будто мы находились во вражеском тылу. О том, чтобы поужинать или попить горячего чайку не могло быть и речи. Пришлось довольствоваться остатками румынских заготовок десятидневной давности. Мы испытывали неприятное ощущение беззащитности в этом темном уголке чужой и чуждой страны, ведь вокруг не было советских людей.
Безлюдье на станции и настораживающая темнота создавали впечатление, будто через два года после войны вся Германия выглядит такой же мрачной и настороженной, как и станция Шоне на германо-чехословацкой границе. Чувство победителей, очевидно, преодолевало боязнь диверсии против одинокой советской семьи. А может быть форма вооруженного советского офицера заставила немцев отпрянуть от станционного здания? Не знаю. Во всяком случае, на окраине бывшего фашистского рейха мы чего-то опасались, но терпеливо ждали поезда.
Наконец-то от станции Шоне, в предутренние часы поезд двинулся на север, к Берлину. На территории Саксонии, ближе к Дрездену, стали встречаться признаки нового и необычного.
То и дело увидишь человека в советской военной форме и на душе становилось спокойнее. Понимал, что где-то близко размещены наши войска. А на Силезском вокзале, попав в сферу власти советского коменданта Берлина, а затем в руки работников издательства "Советское слово", почувствовал конец путешествия без визы и вступил как бы в собственные владения.
Переезд от Констанцы в Берлин, через пять европейских государств, с семьей и без визы, в некоторой степени отражает обстановку послевоенного времени. Мы ехали по праву, завоеванному трудом и кровью советских людей. Крах немецкого фашистского государства и союзных с ним стран привел к тому, что несколько лет не существовало препон для передвижения советских людей до всей Германии и многим европейским государствам.