Страница 24 из 33
Не только сами официальные историки, но и другие авторы признавали их особую роль в обществе. Так, Оливье де Ла Марш, описывая гибель Жака де Лалена, указывает, что благодаря Шатлену он навсегда останется в памяти потомков[377]. Ибо труд официальных историков – это коллективная память, которая запечатлевает всех персонажей истории, тем самым даруя им бессмертие[378]. Поступки этих людей остаются бессмертными, будь то государи или другие действующие лица истории. Благодаря сочинениям историков будут вечно жить в памяти последующих поколений подвиги доблестных рыцарей[379], но не забудутся и неблаговидные деяния других. Так, после смерти Оливье де Ла Марша из его «Мемуаров» была изъята существовавшая там глава, в которой он нелестно отзывался о Жоссе де Лалене, подозревая его в симпатиях к гентцам, поднявшим восстание против Максимилиана Габсбурга[380]. Другими словами, важность труда историка, а значит, и назначение истории заключалось в даровании бессмертия. Однако это бессмертие не было «нейтральным», оно окрашивалось в тона прославления или порицания. Таким образом выражалась дидактическая направленность труда историка, способного прославить либо осудить на века. При этом «Великие риторики» весьма прозорливо подметили, что уже имя человека, точнее прозвище, данное ему, характеризует его нравственный облик, поэтому достаточно подобрать его, чтобы дать всеобъемлющую характеристику жизни и деятельности того или иного исторического персонажа, в том числе и государя.
Впрочем, не только прозвище, но и сравнения с признанными добродетельными или порочными героями, будь то библейские персонажи, древние правители или совсем недавние предки французских королей, позволяли бургундским историкам выражать свое отношение к какому-либо современному государю. Не стоит, пожалуй, подробно оговаривать, кому уделено основное внимание в бургундских хрониках. Конечно же, авторы интересуются теми государями, которые имели непосредственное отношение к Французскому и Бургундскому домам, к англо-французскому конфликту и т. д. Они не игнорируют ни английских королей, ни императоров Священной Римской империи, ни представителей крупной французской аристократии, высказывают свое мнение об их политике и поступках. Однако больший интерес вызывают у них персоны их непосредственного сеньора – герцога Бургундского – и его сюзерена, короля Франции. Причем все рассматриваемые бургундские историки были современниками как двух герцогов (Филиппа Доброго и Карла Смелого), так и двух королей (Карла VII и Людовика XI)[381], что позволяло не только сравнивать между собой герцога и короля, но и отцов и сыновей.
Примеры Карла VII и Филиппа Доброго ярко демонстрируют сам процесс работы историка над прозвищем. Рассуждая о короле Карле VII, Шатлен сообщает, что, дабы дать ему достойное прозвище, он перебрал в памяти все события из жизни короля, его поступки, изучил его нравы[382]. Предки Карла носили прозвища по особенностям их телосложения (например, Длинный), нравов (Благочестивый) или состояния (Fortune – удачливый)[383]. Выбирая из многочисленных прозвищ, которые давали этому королю, Шатлен отвергает прозвище «Завоеватель», ибо он не завоевал чужой земли; прозвище «Recouvreur» (т. е. тот, который возвратил себе утраченное), так как оно не отражает в полной мере значимость деяний и тем более величие личности короля[384]. Прозвища «Bien servi» (т. е. тот, кому хорошо служат) или «Puissant» (всемогущий) вполне подходят почти всем предкам Карла[385]. Придуманное самим Шатленом прозвище «Au bras de Dieu» (т. e. пользующийся особым покровительством Бога) также отвергается, ибо историк не видит вмешательства Бога в отвоевании принадлежавших предкам Карла земель, тем более оно не устраивало его и с эстетической точки зрения. Нельзя не согласиться с мнением французской исследовательницы Э. Дуде, что в данном случае Шатленом двигало еще и желание показать, что помощью Бога могли воспользоваться далеко не все государи. Филипп Добрый, по мнению бургундских хронистов, всегда пользовался такой благосклонностью. К тому же нельзя забывать и негативное отношение Шатлена к Жанне д'Арк, воспринимавшейся посланницей Всевышнего для помощи французам[386]. В конечном итоге историк выбирает прозвище «Доблестный», или «Добродетельный» (vertueux).
Отношение Шатлена к Карлу VII неоднозначно, оно определялось многими факторами: это и конкретное время написания той или иной части хроники или другого произведения, в котором фигурирует французский король, и творческий замысел автора в каждой конкретной главе или сочинении[387], а также эволюция взглядов хрониста по поводу отношений Франции и Бургундии. Добродетельный государь в одном отрывке хроники, Карл VII предстает отягощенным пороками в другом[388]. Из некоторых пороков он смог извлечь пользу. Например, не будучи слишком храбрым и воинственным (что расценивалось бургундскими авторами как недостаток), король сумел компенсировать эту слабость благоразумием. По сообщению Шатлена, он умел выбирать мудрых советников и военачальников, которые помогли ему отвоевать королевство[389]. Впрочем, зависть и непостоянство никак не могли способствовать успеху, равно как и подозрительность короля в отношении всех окружавших его придворных, в результате которой он и умер, отказавшись принимать пищу из-за страха быть отравленным[390]. Тем не менее Шатлен не меняет прозвище, которое дал королю – «Vertueux». Впрочем, оно отнюдь не означает, что король Франции – самый добродетельный государь, ибо таковым, по мнению хрониста, является герцог Бургундский Филипп Добрый[391]. В то же время официальный историк, столкнувшийся с еще более порочным государем в лице Людовика XI, сына Карла VII, должно быть, несколько смягчил свое ставшее критичным отношение к предыдущему королю. Антибургундские поступки его наследника и разочарование в нравственном облике дофина, который провел несколько лет при бургундском дворе и рассматривался в определенной степени как гарант будущего улучшения отношений между герцогом и королем, внесли изменения в концепцию Шатлена. В «Обращении к герцогу Карлу», написанном спустя несколько месяцев после восшествия Карла Смелого на престол, Шатлен впоследствии существенно переработает часть, где рассуждает о том, что если один представитель правящей династии сбился с истинного пути, то другой обязательно компенсирует этот недостаток своими благими деяниями[392]. Первоначально в тексте фигурировали последовательно сменявшие друг друга на французском троне Карл V, Карл VI и Карл VII, символизируя тем самым успехи монархии при первом государе, ее упадок при втором и возвращение могущества при третьем. Затем их сменили Карл VII и его сын Людовик XI[393]. Первый оставил своему сыну процветающее и мирное государство. И что же с ним стало при его преемнике? Единство сменилось разделением, согласие и мир – раздором, безопасность и порядок уступили место растерянности и безнадежности[394]. Иными словами, в данном контексте автору необходим был идеальный образ добродетельного короля Карла, дабы противопоставить его сыну, чей негативный портрет Шатлен изображает и в этом конкретном сочинении, и в хронике.
377
La Marche О. de. Mémoires. Vol. II. P. 309.
378
См., например: Евдокимова Л. В. Проза и стихи во французских прозиметрах XV в. // Пятнадцатый век в европейском литературном развитии. М., 2001. С. 318.
379
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. Р. 364.
380
Впрочем, потомкам Жосса де Лалена так и не удалось скрыть поступок своего предка, ибо об изъятии порочащих его страниц из «Мемуаров» Оливье де Ла Марша в своей хронике рассказал Жан Молине: Molinet J. Chronique. Vol. II. Р. 546-548.
381
Молине и де Ла Марш являлись также современниками королей Франции Карла VIII, Людовика XII и герцога Филиппа Красивого.
382
Chastelain G. Chronique / ed. J.-Cl. Delclos. Geneve, 1991. P. 315.
383
Ibid. P. 318.
384
Ibid. P. 316.
385
Ibid. P. 317.
386
Doudet Е. Poetique de George Chastelain. P. 77-78.
387
Это объясняется также и тем, что свое историческое сочинение Шатлен писал с перерывами, то оставляя, то возвращаясь к уже написанному тексту. Подробнее о работе Шатлена над текстом хроники см.: Small G. George Chastelain and the Shaping of Valois Burgundy. Political and Historical Culture at Court in the Fifteenth Century. Wood-bridge, 1997. P. 128-161.
388
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. P. 178-186.
389
Ibid. Vol. II. P. 181.
390
Ibid. Vol. IV. P.369.
391
Delclos J.-CI. Le temoignage de Georges Chastellain. P. 131-132. Об отношении бургундских придворных историков к Филиппу Доброму см.: Асейнов Р. М. Образ Филиппа Доброго в восприятии бургундских придворных хронистов // Французский ежегодник -2014. Жизнь двора во Франции от Карла Великого до Людовика XIV / под. ред. А. В. Чудинова, Ю. П. Крыловой. М., 2014. С. 115-150, а также в настоящем издании.
392
Chastelloin G. CEuvres. Vol. VII. Р. 325.
393
Ibid. Vol. VII. P.324 (note 1).
394
Ibid. Vol. VII. P. 326 (note 1).