Страница 25 из 33
Возвращаясь к прозвищам государей в сочинениях «Великих риториков» и Шатлена в частности, нужно остановиться на образе Филиппа Доброго. Уже из имени ясно, что Филипп остался в истории как «добрый герцог». Впрочем, не только по отношению к этому герцогу употреблялся эпитет добрый. Тот же Шатлен, рассказывая Карлу Смелому о его предках, в том числе о прадеде – Филиппе, прозванном Храбрым, отмечает, что тот заслужил право назваться добрым герцогом. Он не был лишен и других добродетелей, однако «доброта… превосходила все остальные необычайными деяниями»[395]. В других бургундских хрониках данный эпитет употребляется применительно и к герцогу Жану Бесстрашному, и к другим государям.
В чём же заключалась «доброта» Филиппа, если эпитет стал прозвищем? Тот же Шатлен в рассказе о добром герцоге Филиппе Храбром пишет, что, будучи еще молодым, он прослыл благоразумным и доблестным, а все его деяния были направлены на достижение благополучия и единства королевства, а также общественного спасения. Герцог почитал Бога и уважал древо (tronc), от которого происходил, один управлял королевством, держал на своих плечах королевский трон. Благодаря этому заслужил особое благословение (benediction) от Бога и от людей[396]. В том же сочинении, описывая деяния Филиппа Доброго, Шатлен отмечает, что герцог заслужил восхищение современников (включая подданных) поддержанием мира в своих землях, их богатством, расширением владений, многочисленными победами в сражениях[397]. Оливье де Ла Марш сообщает, что герцог своими благими поступками и добродетелью заслужил прозвище «добрый», ибо на самом деле являлся таковым[398]. Далее мемуарист кратко останавливается на правлении герцога, указывая попутно на определенные качества Филиппа Доброго: почитание Бога, вера в совет, благоразумие, справедливость, милосердие, щедрость, стремление к миру и т. д. По всей видимости, для хронистов «доброта» заключала в себе все добродетели, которые только мог иметь государь и которые всеми без исключения авторами считались необходимыми для него[399]. Причем акцент делался также на тех качествах, которые помогали ему заслужить любовь и уважение подданных.
Однако Шатлен со свойственной ему обстоятельностью убеждает читателя в том, что герцог достоин и других прозвищ, например, «Август»[400]. И дело не только в том, что герцог, по сообщению историка, родился в августе, а значит, под знаком Льва[401]. Исходя из сложившейся в Средневековье этимологии этого слова (от лат. augeo, франц. augmenter – увеличивать, расширять)[402], Август – это тот, кто увеличил территорию своих владений, прославился победами и благосклонностью Фортуны[403]. Так и Филипп Добрый значительно расширил границы подвластных Бургундскому дому земель, одержал многочисленные победы над врагами и т. д. Об этом Шатлен впоследствии кратко скажет в «Восхвалении подвигов и славных деяний герцога Филиппа, который называл себя великим герцогом и великим львом»[404]. Само это прозвище, конечно же, способствовало сравнению с другими Августами в истории – римским императором Октавианом Августом и французским королем Филиппом II Августом. И если первый мог рассматриваться как пример великого государя, достойного подражания, то второй был непосредственным предком не только правящей королевской династии, но и герцогов Бургундских из династии Валуа. Нет ничего удивительного, что Шатлен использует это родство герцогов Бургундских с Французским королевским домом. Для него и Филипп Добрый, и Карл Смелый были французами. Первый официальный историк герцога не был сторонником идеи некой бургундской общности, отдельной от подданных французского короля, а оставался верен концепции единства Франции и Бургундии, что он демонстрирует многократно на страницах хроники, даже несмотря на свои выпады против французских королей, совершавших недружественные поступки по отношению к герцогам. К тому же еще не была разработана теория о прямом происхождении герцогов Бургундских от Каролингов и об узурпации французского трона Гуго Капетом[405]. Это будет активно использоваться официальной пропагандой, видимо, только при Карле Смелом. Поэтому, сравнивая Филиппа Доброго с французским королем, сумевшим значительно расширить границы королевства, хронист дает герцогу выгодную характеристику.
Однако для Шатлена недостаточно только придумать прозвище, ему нужно показать, что герцог заслуживает его гораздо больше, нежели другие государи эпохи. С этой целью автор приводит в хронике т. н. галерею принцев[406]. В ней представлены все современные Филиппу Доброму государи, которые могут претендовать на прозвище Август. Это и императоры Сигизмунд и Фридрих III Габсбург, «добрый король» Рене Анжуйский, герцоги Карл Орлеанский и Жан Алансонский, графы Мэн и Этамп и другие. Однако ни они, ни король Франции по тем или иным причинам не могут соперничать с Филиппом Добрым. Этот раздел хроники должен был, по всей видимости, завершиться портретом герцога, однако по неизвестным причинам он не сохранился[407].
Впрочем, это прозвище было не единственным у Филиппа Доброго. Ссылаясь на сарацинов и другие далекие народы, восхищавшиеся добродетелью и могуществом Филиппа Бургундского, Шатлен пишет, что они прозвали его «Великим герцогом Запада» («Grant due du Ponant»)[408]. Это прозвище является изобретением самого историка, использовавшего греческий термин «великий дука» или «мегадука» (латинизированное – мегадукс), который означал главнокомандующего византийским флотом[409]. Не вдаваясь в происхождение и значение этого слова, но считая его неким верховным титулом, Шатлен решил использовать его для прославления герцога, который, по его мнению, олицетворял добродетель всех государей Запада (отсюда и добавление к титулу слова «du Ponant»)[410]. Тем не менее само словосочетание «великий герцог» понравилось не только историку – он употребит его не единожды, например, в «Обращении к герцогу Карлу»[411], – но и бургундским правителям[412].
Прозвище для государя, которое увековечило бы его в истории благодаря добродетели, по всей видимости, должно было продемонстрировать, что герцоги Бургундские, не обладая титулом короля или императора, тем не менее пользуются особой благодатью. В отношении королевского титула позиция Шатлена весьма интересна. В ней выразилось его стремление показать преимущество своего сеньора над королем Франции и остаться в лагере сторонников франко-бургундского сближения. В наставлении, которое он преподнес Карлу Смелому, официальный историк Бургундского дома между строк намекает новому государю на тщетность любого высокого титула, если его носитель не обладает добродетелями. Просто носить титул не подобает истинному государю, только порочные люди рядятся в него. Необходимо подкреплять его добродетелями, только в таком случае человек заслуживает короны и высокого титула[413]. Вполне справедливо считать, что, по мысли Шатлена, лучше быть герцогом, преисполненным добродетелью, нежели порочным королем или императором. В конечном итоге не титул, а добродетель человека остается в памяти людей. Впрочем, титул «Великого герцога Запада» в определенной мере демонстрировал, что герцог превосходит всех других государей, не являющихся королями или императорами.
395
Ibid. Vol. VII. P. 290.
396
Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. Р. 291.
397
Ibid. Vol. VII. P. 292.
398
La Marche O. de. Mémoires. Vol. I. P. 89.
399
Малинин Ю. П. Общественно-политическая мысль позднесредневековой Франции XIV-XV вв. СПб., 2000. С. 154-159; Krynen J. Ideal du prince et pouvoir royal en France
à la fin du Moyen Age (1380-1440). Paris, 1981. P. 70-71.
400
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. P. 149-150.
401
Ibid. P. 150-151.
402
Doudet E. Poetique de George Chastelain. P. 80.
403
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. P. 150.
404
Ibid. Vol. VII. P. 213-236.
405
См., например: WielcmtPh. Recueil des antiquites de Flandre// Recueil des Chroniques de Flandre / ed. J.-J. de Smet. Bruxelles, 1865. T. 4. P. 55, 100. См. также: Асейнов P. M. Политическая мифология и проблема самоопределения Бургундии // Средние века. Вып. 68 (3). М., 2007. С. 87-88, а также в настоящем издании; Roos М. de. Les ambitions royales de Philippe le Bon et Charles le Temeraire: une approche anthropologique // Publication du Centre europeen d'etudes bourguigno
406
Chaste II a in G. CEuvres. Vol. II. P. 151-189.
407
Small G. George Chastelain and the Shaping of Valois Burgundy. P. 177. Note 79.
408
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. Р. 150.
409
Doudet Е. Poetique de George Chastelain. P. 81; Grunzweig A. Le grand due du Ponant // Le Moyen Age. 1956. T. 72. P. 119-165.
410
Это выразилось, в частности, в особых усилиях герцога по организации крестового похода против турок, что неоднократно обыгрывалось в бургундской литературе. См.: Le Brusque G. Une Campagne qui fit long feu: le saint voyage de Philippe le Bon sous la plume des chroniqueurs bourguignons (1453-1464) // Le Moyen Age. 2006. T. 112 (3-4). P. 529-544.
411
Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 285.
412
См., например: Leguai A. Charles le Temeraire et I'histoire // PCEEB. 1981. 21. P. 47-53.
413
Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 312.