Страница 22 из 33
В описании Фийатра Филипп Добрый выступает как правитель, заботящийся о благе подданных и государства, пожалуй, более, чем в каком-либо другом из рассматриваемых сочинений. В течение его длительного пребывания на престоле главным для него было поддержание мира в своих владениях. Все войны, которые он вел, были вынужденными. Филипп Добрый стремился либо сохранить свое наследие, либо оградить свой народ от несправедливостей и притеснений[354]. Это, по мнению канцлера, является одной из главных обязанностей государя. Действительно, период правления Филиппа Доброго представляется как идеальный (за несколькими исключениями) образ отношений государя и подданных, основанный на отцовской любви со стороны первого и сыновнего подчинения со стороны вторых. Герцог даже налоги взимал, по мнению Шатлена, при помощи не тирании, а любви, будучи хорошим правителем[355]. Это, впрочем, не мешает хронисту указать, что налоговое бремя возросло по сравнению с предшествующими временами (хотя и не настолько, как во время правления Карла Смелого). Филипп Добрый заставил подданных любить себя и бояться, пишет Вилант[356], что являлось главным для государя. Ибо он, по мысли Шатлена, должен держать народ в страхе (en cremeur), а дворян в любви (en bo
Я не знаю никого, у кого поднялась бы рука разрушить его»[358]. Подобное решение герцог принял, несмотря на советы приближенных, и в 1438 г., когда подавлял восстание в Брюгге[359]. Можно, конечно, усомниться, что герцог пошел бы на разрушение едва ли не самых богатых городов в своих владениях, но это была отличная возможность продемонстрировать верховную власть над графством Фландрским в данном случае, а также заботу о подданных и общем благе.
Если сравнивать заключения рассматриваемых сочинений (написанных после смерти Филиппа Доброго), то все они рисуют нам один и тот же образ герцога как идеального государя, потеря которого является трагедией не только для Бургундского дома, но и для всего христианского мира. В «Троне чести» Молине показывает, как герцог, продолев все девять небес, предстает перед этим самым троном Чести. Он оказывается среди самых доблестных героев мировой истории, таких как Цезарь, Александр Македонский, Карл Великий. Иными словами, подчеркивается его статус, равный статусу этих великих государей. Ему вручают скипетр и лавровый венок[360]. Жак дю Клерк следующим образом описал смерть герцога: «…они потеряли сегодня государя, наиболее почитаемого на земле христиан; преисполненного щедрости, чести, доблести и храбрости, да и всех добродетелей, который держал все земли в мире»[361].
Сравнивая эту эпоху с периодом правления Карла Смелого, закончившимся крушением государства, многие придворные хронисты видели в былом процветании заслугу отца, а в бедах – результат неудачной политики сына. Несчастья, обрушившиеся на бургундские регионы после 1477 г., свидетелями которых стали многие из наших авторов (де Да Марш, Молине, Вилант), вполне естественно заставляли их мысленно возвращаться к «золотому веку» Филиппа Доброго. Если уж Филипп де Коммин восторженно пишет о расцвете Бургундии в эпоху Филиппа Доброго и о крушении государства при Карле Смелом, то что же говорить о тех, кто остался верен Бургундскому дому?! Для де Да Марша, например, также характерна ностальгия по прошлому благополучию, что выразилось в характеристике итогов правления Филиппа Доброго[362]. Молине же считает, что за его правление только манна небесная ниспадала на Бургундский дом, а все несчастья и проклятия обходили его стороной[363]. Вполне естественно, что чем сильнее переживались авторами последствия политики Карла Смелого, тем более идеализированным становился образ его отца. Глава одного из последних по хронологии рассматриваемых нами сочинений (речь идет о «Древностях Фландрии» Филиппа Виланта) построена по принципу прямой антитезы Филиппа Доброго и Карла Смелого. Сравнение, безусловно, не в пользу последнего. Вилант, подводя итоги правлений обоих государей, отметил, что 48-летнее правление Филиппа Доброго прошло в процветании, он умер любимым и оплакивался подданными, тогда как Карл Смелый правил всего 9 лет, но все они прошли в постоянных войнах, а умер герцог не в своих землях, а на поле сражения от рук врагов[364]. Любопытно, что Вилант, одним из первых назначенный советником вновь учрежденного парламента в Мехелене (Малине), а впоследствии исполнявший обязанности его президента уже после воссоздания этого института в начале XVI в., отмечает его создание как нечто непродуманное, что не пережило смерти Карла Смелого, в отличие от всех нововведений Филиппа Доброго и основанного им ордена Золотого руна. Возможно, в нём говорило фламандское происхождение, ведь именно города Фландрии выступали главными противниками одного из важнейших шагов на пути централизации Бургундского государства.
Вполне справедливо считать, что в образе Филиппа Доброго, представленного читателям бургундскими придворными хронистами, можно видеть тот идеал добродетельного государя, который, по их мысли, должен служить примером для последующих поколений, чем-то вроде «наставления морального, религиозного и политического»[365]. Неслучайно этот герцог оказывается сосредоточением почти всех главных добродетелей, которые только может иметь государь. Таковым предстал герцог в «Троне чести» Молине, таковым он остался в коллективной памяти подданных Бургундского дома, да и остается в представлениях современников о Бургундском государстве XV в. Филипп де Коммин очень ярко описал эпоху благоденствия при Филиппе Добром: «В это время подданные Бургундского дома были очень богаты благодаря длительному миру и доброте своего государя, мало облагавшего их тальей, и мне кажется, что тогда их земли имели больше права называться землей обетованной, чем любые другие в мире. Они упивались богатством и покоем, которые впоследствии навсегда утратили, и упадок начался 23 года назад»[366]. Работая над этой частью «Мемуаров» в 1489 г., Коммин сознательно относит начало упадка к 1465-1466 гг., когда при престарелом Филиппе Добром значительно возросло влияние Карла Смелого при дворе. Таким образом, последовавшие за этим трудности и катаклизмы при новом герцоге, несомненно, явились одной из главных причин идеализации и мифологизации образа Филиппа Доброго (что особенно очевидно в случае с Вилантом). В то же время образ идеального государя оказался не лишенным некоторых изъянов. Открытая критика тех недостатков герцога, которые ни для кого при дворе не являлись секретом, или попытка их оправдания была обусловлена теми целями, которые ставили перед собой авторы при написании трудов (например, Шатлен и Фийатр). Вместе с тем упреки в недостаточно дальновидных поступках (в частности, во внешней политике) диктовались имевшимся у автора политическим, дипломатическим и жизненным опытом (Оливье де Ла Марш). Изучение восприятия третьего герцога Бургундского из династии Валуа бургундскими придворными историками и государственными деятелями позволило также отметить основные черты бургундской пропаганды: представление герцога единственным защитником Церкви, Французского королевства, его нравственное превосходство над правящими представителями Французского королевского дома, щедрость по отношению к своим приближенным и гостям, демонстрация богатства и роскоши двора и т. д., – способствовавшие укреплению позиций герцога как внутри своих владений, так и среди других европейских монархов. Характеристика же Филиппа Доброго в сравнении с его сыном выявила наличие разных мнений при бургундском дворе относительно поведения и обязанностей государя (степень вовлеченности в решение государственных дел, доверия к советникам и т. д.), приоритетов в его политике (отношения с Французским королевством, создание независимого от него государства, политика централизации и др.), что вместе с неблагоприятными внешними и внутренними обстоятельствами, а также не совсем удачной политикой не позволили Карлу Смелому достичь поставленных перед ним целей.
354
Guillaume Fillastre D. J. Ausgewählte Werke. S. 302.
355
Chastellain G. CEuvres. Vol. II. P. 143.
356
Wielant Ph. Recueil des antiquites de Flandre. P. 56. В то время как его сына, Карла Смелого, только боялись.
357
Интересную трактовку патерналистские идеи получили в концепции власти государя, разработанной Карлом Смелым. Об этом см. в настоящем издании: Асейнов Р. М. Карл Смелый, Гийом Югоне и политическая мысль при бургундском дворе в 1470-е гг.
358
Guillaume Fillastre D. J. Ausgewählte Werke. S. 282.
359
Boone M. Destroying and Reconstructing the City: The Inculcation and Arrogation of Princely Power in the Burgundian-Habsburg Netherlands (14th-16th Centuries) // The Propagation of Power in the Medieval West / ed. M. Gosman, A. Vanderjagt, J. Veenstra. Groningen, 1997. P. 4.
360
MolinetJ. Faictz et dictz. Vol. I. P. 56.
361
Clercq J. du. Mémoires. Vol. IV. P. 306.
362
La Marche О. de. Mémoires. Vol. I. P. 105; Vol. III. P. 55-57.
363
Molinet J. Faictz et dictz. Vol. I. P. 55.
364
Wielant Ph. Recueil des antiquites de Flandre. P. 57.
365
Wolff H. Histoire et pedagogie princiere au XV siede: Georges Chastelain // Culture et pouvoir au temps de l’Humanisme et de la Renaissance / ed. L. Terreaux. Geneve, Paris, 1978. P. 37-49.
366
Коммин Ф. де. Мемуары. С. 11.