Страница 21 из 33
Этот спор двух придворных интеллектуалов весьма любопытен. В чём причины того, что Фийатр стремится опровергнуть высказанные Шатленом упреки в адрес герцога? Еще более интересно то, почему официальный историк, который на страницах хроники всячески превозносит герцога, восхищается им, в трактате о его благодеяниях осмеливается рассказать о недостатках этого правителя. Британский исследователь Г. Смолл, исходя из даты написания трактата Шатленом (лето 1467 г.), отмечает, что основной причиной такого поворота в восприятии им Филиппа Доброго являлось то, что трактат был предназначен для вступившего на престол Карла Смелого. Официальный историк, стремившийся сохранить свою позицию при дворе нового правителя, был вынужден написать панегирик не столько его отцу, сколько самому Карлу[331]. Надо сказать, что ему удалось продемонстрировать верность династии и новому герцогу – Карл Смелый оставил Шатлена исполнять его функции официального историка. Действительно, с такой аргументацией нельзя не согласиться. Ведь если внимательно посмотреть на те пороки, которые Шатлен приписывает Филиппу Доброму – пренебрежение государственными делами, особенно финансами и правосудием, чревоугодие, внебрачные связи – во всём этом невозможно упрекнуть нового герцога. Напротив, и Шатлен, и другие авторы отмечают его трудолюбие, причем часто в этом слышится завуалированная критика излишнего участия в управлении и чрезмерного контроля[332]. И в характеристике Карла Смелого Шатлен особое внимание уделяет отношению герцога к финансам: Карл сразу же стал изучать свои доходы: что он имеет с домена, а что в виде экстраординарных поступлений[333]. Оливье де Ла Марш также свидетельствует об этом: герцог всегда сам вникал во все дела[334], лично контролировал расходы и назначения пенсионов[335], участвовал в заседаниях совета, причем выслушивал мнения всех его членов, два раза в неделю давал аудиенции, чтобы выслушать жалобы даже самых бедных своих подданных[336]. Рассказывая о буднях Карла Смелого во время осады Нейса, Молине сообщает, как герцог лично объезжал армию, раздавая приказы пикардийцам, советуя что-то ломбардцам. Он не давал покоя своим людям, т. к. сам почти не спал[337]. Сравнивая Карла с отцом, Вилант указывает, что последний любил отдых, который проводил в танцах, на приемах, охотясь или играя. В отличие от него Карл Смелый не признавал необходимости отдыха[338]. Удивительно, что среди бургундских авторов, как, впрочем, и среди придворных, не было единого мнения по поводу того, в какой степени государь должен заниматься делами[339]. Пример с позицией Шатлена по этому вопросу показателен. Он критикует как пренебрежение ими, так и чрезмерное усердие. По его мнению, идеальный государь должен придерживаться «золотой середины» в этом вопросе. Проявление крайностей вовсе не приветствовалось средневековыми мыслителями[340]. Еще Кристина Пизанская показывала на примере Карла V, что монарху необходимо придерживаться уравновешенного сочетания труда и отдыха, что поможет ему надлежащим образом исполнять свои обязанности[341]. Такое равновесие в случае с Карлом Смелым отсутствует. Филипп де Коммин видит в этом источник неудач герцога[342]. Позицию Коммина разделяет Филипп Вилант. И хотя он отмечает, что герцог иногда музицировал и даже пел, но такое времяпрепровождение не приносило, видимо, ему удовольствия[343], в отличие от его отца, который любил устраивать роскошные празднества, да и просто проводить время за играми, танцами, турнирами, чтением разнообразных рыцарских романов или любовных историй[344]. Вполне возможно, что придворным не хватало этого в правление Карла Смелого, который сам не желал участвовать в развлечениях, да и своих приближенных заставлял присутствовать и, по словам Шатлена, откровенно скучать во время аудиенций, которые давал 2 или 3 раза в неделю[345]. Именно официальный историк в своих сочинении отразил настроения той придворной группы, которая не разделяла привнесенные Карлом Смелым новые принципы управления и его «политическую программу»[346]. Ее выразителями стали представители совершенно иного поколения – придворные, возвысившееся как раз при новом герцоге. Среди них стоит назвать канцлера Гийома Югоне и одного из ближайших сподвижников Карла Ги де Бриме, сеньора де Эмберкура[347].
Что же касается отношений с женщинами, то здесь также невозможно упрекнуть Карла: Шатлен пишет, что целомудрие нового герцога явилось разительным отличием от той жизни, которую вели другие государи[348]. Нельзя обвинить его и в чревоугодии. В набожности он не уступал отцу, а даже превосходил его.
Таким образом, на фоне пороков отца сын представал у Шатлена в лучшем свете. В то же время официальный историк не преминул ненавязчиво указать новому герцогу на некоторые его недостатки (вспыльчивость, чрезмерное трудолюбие, невнимание к отдыху и т. д.). Не предал он и памяти своего прежнего сеньора, ибо отметил только те его недостатки, которые были известны всем при дворе.
Что же касается Фийатра, то его полемику с Шатленом можно объяснить несколькими факторами. С одной стороны, Фийатр, на протяжении многих лет глава герцогского совета и канцлер ордена Золотого руна, был более близок к Филиппу Доброму, нежели официальный историк. Он неоднократно доказывает это на страницах своего сочинения, отмечая, что герцог поведал ему какой-то факт с глазу на глаз, в личных покоях и т. д.[349] Поэтому он, а не кто-то другой при дворе, мог быть лучше осведомлен об истинных причинах позднего прихода к мессе и т. д. С другой стороны, на момент создания «Истории Золотого руна» (1473 г.) Фийатр уже был смещен с должности канцлера ордена. Карл Смелый, видимо, тяготившись присутствием не очень близкого ему человека на этой должности, решил заменить Фийатра на более преданного, отправив первого писать труд о Золотом руне. Иными словами, бывшему канцлеру не нужно было прибегать к столь изощренным способам прославления Карла Смелого, ведь для этого он готовил специальный раздел своей книги. К тому же обвинение Филиппа Доброго в пренебрежении государственными делами, чрезмерном доверии к советникам, в незнании финансового состояния государства бросало тень и на самого Фийатра как одного из ближайших советников. Следовательно, опровергая утверждение Шатлена, он в некоторой степени оправдывал свою деятельность в аппарате управления Бургундским государством, а с другой стороны, указывал на ту важную роль, которую играл в нём. Он, хотя и не говорит об этом подробно, тем не менее рисует нам совершенно иную картину управления Бургундским государством по сравнению с той, что представил Оливье де Да Марш в трактате о дворе[350]. Отмечая верховную власть герцога, он всё же оставляет значительные полномочия за советом и другими ведомствами. Филипп Добрый у него лично принимает лишь особо важные решения, тогда как Карл Смелый в описании де Да Марша и Шатлена постоянно вникает во все дела, будь то вопросы финансов, войны или правосудия. Другой причиной столь яркого спора двух интеллектуалов при бургундском дворе мог стать, на наш взгляд, высказанный Шатленом укор в адрес тех священнослужителей, которые призывали Филиппа Доброго присоединиться к отряду крестоносцев, возглавляемых его бастардом Антуаном, в 1464 г. Среди этих прелатов был, видимо, и Фийатр, весьма опечаленный тем, что герцог не смог этого сделать[351]. В то время как официальный историк скептически отнесся к участию герцога в этом мероприятии, указывая на возможные беды для Бургундского дома в случае внезапной кончины правителя в чужих землях[352] и упрекая прелатов в том, что они ничего не смыслят в земных делах и дают неправильный совет герцогу[353].
331
Small G. George Chastelain and the Shaping of Valois Burgundy. P. 245-248.
332
Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. Р. 229.
333
Ibid. Vol. V. Р. 361-362.
334
La Marche О. de. Mémoires. Vol. I. P. 128.
335
Ibid. Vol. IV. P. 10.
336
Ibid. Vol. IV. P.4.
337
Molinet J. Chronique. Vol. I. P. 59.
338
Wielant Ph. Recueil des antiquites de Flandre. P. 57.
339
В контексте этого вопроса стоит отметить, что в системе управления Бургундского государства была чрезвычайно высока роль самого герцога в условиях недостаточной развитости институтов. На это обращает внимание Н. А. Хачатурян, анализируя трактат Оливье де Ла Марша о дворе Карла Смелого (Хачатурян Н. А. Бургундский двор и его властные функции. С. 126-135).
340
Guenée B. Le prince en sa cour. Des vertus aux usages (Guillaume de Tyr, Gilles de Rome, Michel Pintoin) // Comptes rendus des seances de l'Academie des Inscriptions et Belles-Lettres 1998. Vol. 142. P. 635, passim.
341
Blanchard J. Le corps du roi: melancolie et «recreation». Implications medicales et culturelles du loisir des princes à la fin du Moyen Age // Representation, pouvoir et royaute à la fin du Moyen Age / ed. J. Blanchard. Paris, 1995. P. 201-202.
342
Blanchard J. Commynes l'Europeen. L'invention du politique. Geneve, 1996. P. 158-159. См.: Коммин Ф. de. Мемуары. C. 174.
343
Wielant Ph. Recueil des Antiquites de Flandre. P. 57.
344
Ibid. P. 56.
345
Chastellain G. CEuvres. Vol. V. P. 469-470.
346
О восприятии политики Карла Смелого бургундскими придворными см.: Асейнов Р. М. Образ государя в «Обращении к герцогу Карлу» Ж. Шатлена. С. 409-411.
347
О нём см.: Paravicini W. Guy de Brimeu: Der burgundische Staat und seine adlige Fuhrungschichte unter Karl dem Kuhnen. Bo
348
Chastellain G. CEuvres. Vol. VII. P. 231.
349
Например: Guillaume Fillastre D. J. Ausgewählte Werke. S. 274, 293,
350
Об этом трактате см.: Хачатурян Н. А. Бургундский двор и его властные функции. С. 121-136; Paravicini И/ La cour de Bourgogne selon Olivier de La Marche // PCEEB. 2003. T. 43. P. 89-124.
351
Guillaume Fillastre D. J. Ausgewählte Werke. S. 288.
352
Chastellain G. CEuvres. Vol. V. P. 49.
353
Ibid. Vol. V. P. 55.