Бегущая по снам

— Звал?

— Заходи, — расслабленно приказал Великий понтифик. Уголек почти докуренной сигары указал на небольшое креслице в углу комнаты. Людвиг понял намек и, не без вздоха наслаждение уселся, борясь с наступающим сном. Лоуренс раскрыл глаза и, затушив окурок, строго посмотрел в глаза.

Людвиг почувствовал лёгкий дискомфорт. Обычно Лоуренс добродушен и приветлив, он всегда предлагает выпить в лучших традициях преподавателей Бюргенверта, всегда справляется о здоровье и делах. Всегда, но не сейчас. Глава Церкви Исцеления смотрел на него холодным, стальным взглядом.

— Я слышал, в верхах Церкви появилась так называемая «оппозиция», — начал Лоуренс. — Некоторые сановники и войсковые чины выступают за ограничение, а то и вовсе запрет на кровослужения. Слышал о них, Людвиг?

«Священный клинок» недовольно кивнул.

— А еще я слышал, что ты, мой «ферзь» в борьбе с Чумой Зверя, один из них. Возглавляешь эту шайку дегенератов, изнеженных и испорченных благополучием, — Лоуренс мрачно ухмыльнулся и, достав из портсигара очередную сигару, демонстративно медленно закурил. — Интересно, правдивы ли слухи?

— Полностью ложны. Я не лидер. Меня только агитируют возглавить оппозицию. Но их аргументы весьма убедительны. Чума Зверя выходит из-под контроля, понтифик, — холодно ответил Людвиг. Он знал, то рано или поздно этот разговор состоится, но не был готов вести дискуссию в таком болезненно истощенном состоянии.

— Выходит из-под контроля.

— За последние пять лет число зараженных выросло с двадцати, до шестидесяти трех в месяц. И это число продолжает увеличиваться.

— Продолжает увеличиваться.

— Нам пришлось нанять еще три десятка охотников, увеличить число патрулей и сменить график на сутки через двое. Но это все временная мера. Люди гибнут, Лоуренс.

— Люди гибнут.

— Возможно, идея «остановить кровослужения, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля», не так уж и плоха. Число жертв…

— Сколько тебе лет, Людвиг? — неожиданно буднично спросил Лоуренс.

— Тридцать два.

— Мне шестьдесят девять. Я хорошо помню, как выглядел Ярнам до того, как мы с мастером Виллемом угодили в тот Лабиринт. Часто вижу во снах тот, старый город. Чувствую его запах, ощущаю кожей его липкую вонь. Сорок пять лет назад в Яраме произошла эпидемия испанского гриппа, ты слышал?

Людвиг кивнул.

— Тогда я гостил у тети, да будет земля ей пухом, и хорошо помню, как шел в лавку за льном и видел сотни гробов у стен, телеги, заваленные грудами трупов. Гниющее зловоние, вездесущий кашель, плачь, мольбы и завывания. Я видел молодую мать, вцепившуюся в колесо телеги, на которой гнил и разлагался ее двухлетний сын. Каждый день болезнь собирала урожай из сотен, тысяч мужчин, женщин, детей и стариков. Но это не все, Людвиг. Мой дядя был врачом. Он каждый день принимал пациентов. Можешь ли ты представить мир, где ты переспишь со шлюхой, а через неделю сгниешь заживо от сифилиса? Где ты поранишься на работе, и доктор отрежет тебе пораженную гангреной руку? Можешь представить мир, где каждый второй ребенок умирал не дожив и до пяти, где каждая третья женщина не переживала роды? Мне шестьдесят девять, Людвиг. Никто в том, старом мире не доживал и до пятидесяти. В мире, где тебя бы уже называли стариком. Тогда в Ярнаме жило сто шестьдесят тысяч человек. Сегодня — два с четвертью миллиона. Посмотри в окно на оживлённый город. На людей, снующих по городским улочкам. Они не знают настоящего ужаса. Не знают каково это, видеть смерть, заполонившую улицы. И никогда не узнают, благодаря крови. Скажи мне Людвиг, что ценнее человеческой жизни?

— Две человеческие жизни?

— Верно, — улыбнулся понтифик. — Верно, Людвиг. Сто чудовищ в месяц, двести, тысяча — это страшная, но ничтожная цена за жизнь и благополучие миллионов граждан Ярнамского королевства. А ты говоришь о шестидесяти трех.

Людвиг мрачно кивнул. Хотелось возразить, но «Священный клинок» не мог найти ни единого аргумента против слов главы Церкви.

— Вот и замечательно. И передай мои слова всей этой кодле недоносков: Я сделаю все, чтобы защитить жителей Ярнама. Если для этого нужно заплатить цену — то так тому и быть. А теперь можешь возвращаться к своим обязанностям.

Людвиг коротко кивнул и молча поднявшись с кресла покинул кабинет.

***

Вальтер молился, весь королевский двор молился, но, как это всегда и бывает, Вселенная услышала и сделала наоборот. И в день приезда праздничной процессии, вместо спасительной бури пришли первые за две недели косые лучи солнца. Они пронзили гранитные облака, напомнив уставшим от сырости и бесконечных луж жителям о существовании ласкающее теплого, золотого света. Золото блестело на мокрых крышах, сверкало в лужах и канавах, отражалось в тяжелых каплях, падающих из ливневок на каменные дороги. Ветер стих и улицы вновь наполнились толпами народа.

Ярнам стоял на ушах. Он — точно вылезший из реки пес — отряхнулся и побежал гоняться за собственным хвостом, да так быстро, что голова закружилась. Вновь открылись лавки и придорожные магазинчики, разложили цветастые товары торгаши на рынке, воздух вновь наполнил аромат выпечки, духов и гари. Ярнам проснулся от двухнедельного сна и готовился к кровавой вакханалии.

«Ночь будет жаркой, — подумала Перри, глядя в окошко кареты. Она заметила шестерых одетых в военную форму здоровенных мужчин, вышагивающих по каменной дороге, мимо лавок кожевника. Они смеялись, бросая сальные шуточки. На плечах ружья, на поясах тяжелые рапиры. Отступившая буря, наконец, позволила солдатам вырваться из удушливых казарм и пройтись молодецким, буйным сапогом по цветастому, готическому Ярнаму. Пусть и под строгим надзором офицеров. Охотница заметила у одного из солдата золотой орден на правой груди. Скрещенные мечи из горящего на солнце золота — награда за отвагу в боях. Однажды такой же орден ей показывал Олек, расхититель гробниц. Он очень гордился им, хоть и никогда не рассказывал, за что именно получил наивысшую солдатскую награду. Охотница устало вздохнула и закрыв шторку, бросила угрюмый взгляд на протеже. Калеб сидел напротив нее и нервно помалкивал. Взгляд юноши бегал по кабине, не зная на чем остановиться. Он явно нервничал, хоть и пытался это скрыть. Смехотворно новый охотничий плащ, блестящая, не знавшая носки жилетка, волчья треуголка, нелепо надвинутая на середину лба — все это забавляло и раздражало одновременно.

В конспирации не было смысла. Арчибальд и его подопечные прекрасно знали о существовании охотников и о том, как те одеваются, потому и Перри Вайпер сменила платье на боевой костюм. Поношенный серый плащ с перешитыми пуговицами, старая, плотно облегающая жилетка из крепкой кожи с вшитыми под нее сидеритовыми пластинами, крепкие кожаные штаны, идеально повторяющие контуры ног и бедер и отличные, дорогие сапоги. Волчья треуголка лежала рядом и то и дело норовила упасть, от чего Калеб нервно косился на нее, будто готовясь по-джентельменски поймать. Охотница мысленно выругалась и нарушила молчание.

— Откуда ты родом? — спросила Перри, глядя на протеже. — Ты не ярнамит, это видно.

— Брендберг, — ответил Калеб, расплываясь в улыбке. — Я оттуда переехал. А… а вы?

— Ясно, — ответила Перри, пропустив тупой вопрос мимо ушей. — Слушай, Калеб, а почему ты пошел в охотники? Мне даже интересно.

— Ну… эм, как бы… дядя Вальтер взял меня в Лигу за умение стрелять. Я — лучший снайпер Арбренского полка. Две золотые награды за состязания!

— Ты военный? — удивилась Перри, оценивая взглядом его щуплую на вид фигуру и детское лицо. — По тебе не скажешь. И где ты воевал?

— Я не воевал, мэм. Я служил в тылу.

— И стрелял ты, я так понимаю, по бутылкам?

— Я…

— Твою мать, — выругалась Перри. — Ты хоть знаешь, с чем мы имеем дело, а? Ты хоть раз видел чудовище?

— Ну… я… да мэм. Видел.

— О как? — Перри удивленно подняла бровь. — И где же?

Калеб покраснел и ответил.

— К матушке в поместье приезжала тетя Анастасия. Она — настоящее чудовище, — паренёк нервно улыбнулся и умоляюще посмотрел на охотницу, надеясь, то сказал что-то смешное. Но тут же покраснел и опустил взгляд. Перри смотрела на него с холодной злобой в глазах.