Лицом на ветер

— Нет… Не надо… Пожалуйста…

— Почему? — Он искренне удивился и глядел в лицо с вопросом.

— Здесь ваша жена, совсем рядом… Это неправильно. Так нельзя… Так не должно быть… — Она уже окончательно проснулась и отталкивала от себя ладони хозяина.

— Жена? Да ну её… Надоела за день…

Рианн нахмурилась, а центурион через её сопротивление ладонью ласкал её живот, грудь, потянулся ниже до бёдер.

— Не надо…

— Мы были у судьи сегодня, нас разведут, судья принял мою сторону, как мужик, думаю, ей за распутство ещё и штраф выпишут… — Усмехнулся и протолкнул ладонь между ног Рианн, как раз под коленями, где ноги не смыкались плотно. — Она ни в чём и не запиралась, дура, во всём призналась… Что жила с другим, что ребёнок его… — Опять усмехнулся. — Да ей этот штраф — раз плюнуть! Заплатит и не заметит… Она так развода хочет, что на всё согласна, даже на этот штраф…

— И вы радуетесь? — выдохнула Рианн, чувствуя, как ладонь центуриона поднимается всё выше и выше, раздвигая ноги.

Все попытки не пропустить его ни к чему не приводили. Она задохнулась от ощущений, когда пальцы центуриона коснулись её там, ей показалось, что она в миг стала мокрой и даже чуть выгнулась ему навстречу. Умом понимала, что всё это неправильно, а тело её не хотело, чтобы он останавливался.

— А что мне, плакать, что ли? — Снова усмехнулась. — Пусть делает, что хочет и убирается… Не хочу её видеть… К Плутону!

Он подтянулся, чтобы поцеловать в губы, но Рианн отвернулась, избегая поцелуя, чувствовала, что губы центуриона пахнут вином. Где-то в кабаке засиделся до ночи, пил, пока она тут работала, а теперь жаждет плотских удовольствий? Только пришёл и сразу к ней и сразу прилип, как муха на смолу. Не оторвать!

Его левая рука не останавливалась, он ласкал её кончиками пальцев, чувствуя, как от прикосновений германка вздрагивает всем телом. Он догадывался, что она сейчас переживает и улыбался, видя её реакцию. Она уже не пыталась останавливать его, не сжимала ног, а наоборот развела шире дрожащие колени, ладонь её легла на мужское запястье и чувствовала теперь каждое движение его руки. Между стиснутых губ вырвался еле различимый стон. Он добился, чего хотел, теперь она вряд ли будет стараться остановить его, она будет желать продолжения, она и сейчас уже готова принять его. И он это сделал.

Вошёл в неё глубоко и сильно, сразу заполнив одним толчком, рабыня аж ахнула невольно от силы его напора, попыталась потянуться навстречу, но центурион отбросил её обратно на подушку двумя-тремя толчками. Свенка смирилась, покорно отдаваясь ему, раскрыла дрожащее лоно, не мешая свободно сходить в себя. Центурион держал её руки за запястья, вдавив в подушку слева и справа от головы, сам опирался на вытянутые руки и входил в рабыню сильно, с мощью, смотрел в лицо, на двигающиеся раз за разом груди. Да. Это сила мужчины, это природой данная власть быть господином женщины, быть хозяином её. Так и должно быть, и они все должны терпеть это, жить с этим…

В памяти вставало лицо жены, злое, раздражённое, как же она бесила его, сколько же она его терпения потребовала только за сегодняшний день. Он не мог выместить всё это ей, под рукой была только эта рабыня, и терпеть теперь придётся ей. Хотя она, собственно-то, не причём и наказывать ему её не за что, но так получается, видно, это её судьба. Ему не помогло вино, так, может, хоть эта свенка поможет?

Видно, предварительные ласки сделали своё дело, а может, всему виной было то, что в последний раз они вместе были уже давно, но свенка как бы то ни было смогла кончить под ним, раз за разом сжимала его в глубине лона, и последние толчки центуриона теперь шли с усилием, с сопротивлением. И от этого он тоже быстро кончил, хрипло выдохнул со стоном и упал на грудь рабыни, шумно дыша, слушал, как шумит кровь в ушах. Да, это самое яркое в жизни, самое ошеломляющее.

Он обнял рабыню, просовывая ладони ей под спину, чувствуя лопатки и спутанные пряди волос, пальцы мягко тонули в них, хотелось прижать девушку к себе, к самой груди, почувствовать рядом живое существо, что ты не один — понять это. Шепнул в ухо:

— Спасибо… Извини, если сделал больно… Я не мог остановиться… Как безумие навалилось… Мне надо было…

— М-м-м, — неопределённо ответила она ему.

Он отпустил её и лёг просто рядом, хрипло дышал в щеку своим запахом вина, и Рианн тихо лежала на спине, чувствуя прикосновения мужского тела к своему. Он давно уже не приходил к ней вот так вот, что-то останавливало его или были мысли заняты другим. Поэтому она сама невольно хотела этого и, наверное, даже вынесла бы боль и большую. Она готова была к его вторжению, он сам заранее приготовил её, так что…

— Я сегодня ходил в крепость, разговаривал с Нарцием… Завтра выхожу… Не могу ждать… Он мне четыре дня дал, пока она тут, а я не могу с ней… Завтра выйду, пусть посылают, куда хотят — плевать! Судья уже всё решил, осталось только документы все доделать… Пусть делают без меня…

Рианн не знала, что на это говорить, радоваться ей или огорчаться, на службу он всегда не рвался, а тут сам попросился. Неужели так от жены захотелось сбежать?

— И что дальше? — спросила.

— Дальше? Она уедет, хвала Юпитеру… А я останусь, пока не переведут на другое место или не убьют тут…

Рианн невольно нахмурилась при этих словах его. Зачем он говорит об этом? Зачем навлекать беду на себя?

— Она рассказала мне, что умерли мои родители, и мать, и отец… Я теперь сирота… И возвращаться мне некуда.

— Давно?

— Отец в прошлом году летом, а мать зимой, всё за полгода, а я и не знал…

Рианн поджала губы, да, родителей терять тяжело в любом возрасте. Спросила:

— А братья, сёстры?

— У меня никого нет, я один…

— Я тоже одна.

С этими её словами он вдруг притиснул её к себе ещё сильнее и шепнул в висок беззвучно:

— Вот убьют, никто и не пожалеет… Ни одна живая душа не вспомнит… Всем всё равно и сейчас, и потом…

Рианн вздохнула. Что за разговоры такие у него сегодня? О чём он? Всё о смерти, об умерших родных, об одиночестве… Что это? Чувствует что-то не иначе или зачем говорит об этом? О, Фрейя…

Было прохладно и, чтобы согреться, центурион накинул на них двоих одно одеяло, Рианн поняла, что уходить к себе он не собирается, а значит, ночевать они будут вдвоём, ну, может, так и теплее. Он жаркий, очень тёплый…

Утром он рано ушёл, и когда она поднялась, никого уже не было, на кухне на столе стопочкой лежали монеты на хлеб и уголь. На уголь теперь надо было уже намного меньше, но Рианн всё же немного сжигала ещё, чтобы поддерживать тепло, поэтому деньгам она обрадовалась.

Весь день прошёл в заботах, вечером она ждала господина, собрав небогатый ужин, но центурион не приходил. И Рианн ждала и ткала, чтобы убить время. Наступила ночь, пора было ложиться, съев немного хлеба, она оставила стол и не стала тушить лампу, надеясь, что центурион придёт, может быть, так же поздно, как накануне.

Но он не пришёл до утра. Такого не было за эти месяцы ещё ни разу. Либо днём, либо ночью, но он всегда приходил домой. Какая-то тревога начала закрадываться в сердце. Вспоминались его последние слова о смерти, о родителях, и это ещё больше тревожило. Он говорил, что не вернётся, что его убьют…

Рианн могла находить успокоение только в работе. И она работала. Так прошёл ещё один день, потом ещё один, но никто не приходил, и что произошло, Рианн не знала.

А потом пришла его жена со своей служанкой, окинула медленным взглядом с головы до ног и приказала:

— Собирайся, ты поедешь с нами. — Германка перевела.

— Куда? — Рианн опешила.

— В Рим. Теперь я твоя госпожа.

— Что? Вы о чём?

— Объясни ей, — приказала своей сопровождающей, а сама пошла обходить углы комнат, словно искала, что ценное могло быть для неё.

— Сегодня сообщили, что он погиб, — заговорила эта Гелла негромко, — его отправили с отрядом в крепость на севере, они попали в засаду, по крайней мере, так сказали, они все погибли…