Страница 14 из 20
- Гурцева не могло убить, я с ним дрался вчера. - убедительно сказал Сашка.
- Кто? Ты? Почему не могло? Почему дрался? – заинтересовалась Разводова.
Но Сашка не мог объяснить, почему не могло убить именно Гурцева, он лишь растерянно смотрел на подрагивающие щеки Разводовой. На короткий миг вспыхнула в груди и тут же угасла жгучая обида на врага, так ловко избежавшего справедливого возмездия, а вместо обиды, в том самом солнечном сплетении, исподволь зародилась предательская легкость, и гадкая подлая радость вытеснила тревогу и страх. Сашку бросило в жар, он мучительно покраснел, выпалил вибрирующим щекам Разводовой: «Дура!» и быстро отошел за ближайший тополь.
Кулак, в котором он сжимал цветы, вспотел, и стебли неприятно скользили в руке. Он аккуратно положил гвоздики на толстые корни, выпирающие из-под земли, вытер ладони о курточку и пошел домой.
Он шел медленно, размышляя о старом подсохшем дереве, не удержавшем собственный вес; и о том, что вообще-то затея с катакомбами хороша, но требует серьезного, вдумчивого подхода. Если уж копаешь шахту, будь любезен сделать крепеж, усилить потолок, стены – тогда и не обрушится ничего, и оползня не будет. К речке он, конечно, не ходок, потому что обещал матери, но когда-нибудь…
Проходя через сад, он неожиданно столкнулся с братом Гурцева, и волна былого страха пробежала по спине, а в груди заныло и стало тесно. Но враг не замечал Сашку. Он сидел под деревом, тер кулаками глаза, громко шмыгал носом и судорожно всхлипывал. В руке он крутил яблоневый цветок и отрывал от него лепестки. Сашка остановился, выжидающе посмотрел на противника. Гурцев-старший тускло поглядел на Сашку, лицо его перекосилось, и он горько, отчаянно зарыдал.
ОРДЕНОНОСЕЦ
рассказ
Жека с Лешкой висели на крепком дощатом заборе и глазели на проходящую колонну.
Комбайны шли парадным строем, врубив всю наличную иллюминацию. Ревели моторы. Августовская полночь разлеталась в клочья под натиском технического прогресса и человеческого гения. Из труб рвалась черная копоть и брызги неотработанной соляры. Красные флажки на крышах хлопали встречному ветру. Первым шел единственный «Дон» (председатель два года выбивал), следом - четыре новые «Нивы» со скошенными кабинами, потом тоже «Нивы», но старые. За комбайнами двигались колхозные ЗИЛы.
Ровно.
Грозно.
Битва за урожай.
Жека, плотный деревенский паренек, сохранял внешнее спокойствие, а его двоюродный брат Лешка, городской мальчик на каникулах, был потрясен и раздавлен. Ничего более величественного в свои десять лет он не видел, разве только Парад на Красной площади, но это по телевизору, не считается.
Жека дернул брата за короткий рукав:
- Батя! – закричал он, - Вон! Батя! - и ткнул пальцем куда-то в колонну грузовиков.
- Где? Где?
- Да вон, вон машина его, дурак!
- Какая?
- Вон та!
- Ага!
В кабине третьего ЗИЛа угадывалась светлая рубашка водителя. Мальчишки изо всех сил махали руками.
- Батя! – надсаживал басок Жека.
- Дядь Вов! Дядь Вова! – тонко кричал Лешка.
Жекин отец махнул приветственно рукой и дал короткий гудок.
- Видал?!
- Ага!
- То-то!
- Ага!
- Не то, что в городе!
- Ага.
Колонна прошла.
Жека сидел на крыльце, степенно жевал помидор с грядки, Лешка суетился рядом, не мог успокоиться. Рев колонны затихал в темноте, уступал стрекотанию сверчков.
- Как они, Жека, а?! Как они: ррррээээнннчччщщщщ! – Лешка топил педаль в пол, и клыкастый ЗИЛ устремлялся в поле, сминая степные травы и разгоняя облака пыли.
Над крыльцом горела лампочка, вокруг нее толкались мошки и ночные бабочки.
- Пошли в комнату, - Жека отер руки о широкие шорты, - вставать рано.
- Пошли.
- Ноги помой.
- Ага.
Легли.
Жека на правах хозяина спал на полу. Лешка лежал на его кровати и тихо завидовал.
- Жек, слышь, Жек, а почему ночью работают?
- Днем тоже работают.
- А когда спят?
- Зимой.
- Я понимаю, а зачем ночью работать?
- Скоро дожди пойдут, не покосишь. Надо успеть до дождей.
- А почему комбайны, когда косят, медленно едут, если надо быстрей?
- Спи.
- Жек, а дядь Вова может меня в поле взять?
- Нет.
- Почему?
- Последний день уборки сегодня.
- А-а… Жалко.
Лешка проснулся часов в семь. Высокое солнце уже припекало. В сенях Галина Ильинична, Жекина мама, высокая, красивая женщина, процеживала утреннее молоко.
- Проснулся? Сепарировать молоко будешь?
- Буду… Теть Галь…
- На вот, садись. Подвинь табуретку. Вот так.
- Теть Галь, сегодня уборку заканчивают, да?
- Да.
- Праздник будет?
- Будет.
- А нам можно?
- А кто будет по хозяйству управляться? Кролям травы надергайте и воды налейте. Курям тоже воды. И Борьку не забывайте. Все, я в школу, - она улыбнулась племяннику и быстро вышла за калитку.
Тетя Галя преподавала историю в сельской восьмилетке. Лешка не понимал, зачем учитель ходит в школу летом. Он строил догадки и сосредоточенно крутил ручку сепаратора. Надо держать ритм, иначе молоко польется куда-то не туда и ручка встрянет намертво. Тогда придется разбирать сепаратор и прочищать всю конструкцию. Сам Лешка разбирать не умеет, теть Галя ушла, а Жека будет глумиться, поэтому крутить надо посильнее, вот так.
Молоко показалось на стоке. Сначала несколько капель, потом потекло тонкой струйкой, и, наконец, голубоватая обезжиренная струя мощно полилась в эмалированное ведро, взбиваясь в пушистую пену. На противоположном стоке появилась тонкая полоска сливок. Лешка подставил под них кастрюлю, долил молока в приемную емкость и снова налег на ручку.
К десяти жара стала нестерпимой на термометре было под пятьдесят. Жека и Лешка валялись в большой комнате на паласе. Каждые два часа, накрывшись с головой толстой рубахой дядь Вовы, они по очереди бегали во двор, доливали воды в поилки кроликам, курам и хряку Борьке. В доме было прохладно, еще с мая все окна заклеены фольгой. Несмотря на полумрак, включать электричество днем категорически запрещалось. Жека объяснил запрет просто: отпустил Лешке щелбан и, ткнув пальцем в потолок, назидательно сообщил: «Это что? Это – лампа накаливания. От нее воздух тоже греется». Дом был совсем новый - трехкомнатный, с магистральным газом, летней кухней и большим участком. Но Лешке больше нравилось в старой хате жекиной бабушки. Дом старый, дореволюционной постройки. Стены толстые, не пускают ни холод, ни жару. Весь дом обвит виноградом, и добавляют тени три вишни, пара яблонь и черный тутовник. Никакой фольги на окнах не надо.
- Жека… Жек…
- Чего.
- А сколько дядь Вова зарабатывает?
- Вообще? Или за уборку?
- А он что, по-разному?
- Конечно.
Лешкина мама работала на заводе и всегда зарабатывала одинаково. Иногда отец, калымивший где-то на северах, получал сверх обычного, и тогда приходили большие алименты.
- Ну, за уборку сколько получит?
- С тыщу должен.
- Да ладно! Таких зарплат не бывает, - убежденно сказал Лешка.
Вообще-то сосед Семка хвастал, что отец привез из загранки двухкассетный «Шарп» за полторы тысячи, но Лешка не очень-то верил: откуда у нормального человека полторы тысячи? Столько может быть только у бандита после ограбления. А Семкин отец не бандит, работает где-то в Агропроме (это дом такой серый на пересечении Мира и Коминтерна), ходит с портфелем и носит Семке красивые ручки с английскими надписями и цветными фигурками.
- Это в городе у вас не бывает. А кабы батю на комбайн допустили, так и все две тыщи заработал бы.
Получить две тыщи за месяц было настолько нереально, что Лешка сразу поверил.
- Ого… Это можно мотоцикл купить…
- Мотоцикл, - передразнил Жека, - в остальной год у него семьдесят в месяц, понял? Так что дели эти тыщи на весь год.