Страница 6 из 8
Возможно, Аристотель и превосходил Исократа как теоретик[5], тем не менее невозможно отрицать огромное значение для культурной и политической жизни Афин IV в. до н. э. основанной Исократом ораторской школы. По утверждению Цицерона, из неё, «точно из Троянского коня, вышли сплошь одни герои; но одни из них предпочли блистать в параде, другие – в битве» [59, II, 22]. Выпускниками Исократа были видные ораторы Исей, Ликург и Гиперид, историки Андротион, Эсфор и Феопомп, видный афинский полководец Тимофей.
Преподавание не заставило Исократа отказаться от составления политических речей. Но поскольку, как отмечалось выше, он не обладал природными задатками, необходимыми для оратора, Исократ предпочитал распространять свои произведения в письменной форме.
К первому десятилетию его преподавательской деятельности относится появление таких речей, как «Бусирис» и «Похвала Елене», созданных, как и одноимённое произведение его учителя Горгия, в качестве риторических упражнений. Обе они относятся к эпидейктическому красноречию, однако уже здесь заметно стремление Исократа превратить их в нечто большее, использовать для выражения определённых политических идей. Так, в «Бусирисе» отчётливо прослеживается стремление к идеализации монархии как формы государственного устройства, а в «Похвале Елене», помимо попытки создать образ идеального царя, он впервые провозглашает одну из своих главных политических идей – объединения эллинов для похода против Персии.
Всестороннему обоснованию данной идеи Исократ посвящает своё первое и одновременно одно из главных политических произведений, – «Панегирик». Его первая часть написана в лучших традициях эпидейктического красноречия и представляет собой прославление родного города, ставящее целью обосновать право Афин на гегемонию в греческом мире. Однако эта гегемония выступает для Исократа не самоцелью, а лишь средством для решения внутренних проблем Эллады. Вторая часть «Панегирика» имитирует симбулевтическую, т. е. совещательную речь, в которой Исократ призывает греков к совместному походу на Восток, не только описывая выгоды, которые сулит им подобная война, но и обосновывая практическую осуществимость своего замысла. Так возникает тот «“серединный” жанр, который, впитав в себя элементы риторики и политики, станет публицистикой» [7, с. 828].
«Творческое наследие Исократа в значительной степени приближено к европейской публицистике нового времени», – утверждает Ю. В. Лучинский [30, с. 10]. Ещё дальше в своей оценке Исократа заходит Е. Н. Корнилова, когда называет его «журналистом, создателем жанровых форм политического руководства (инструкции), открытого письма, обличения или панегирика в современном понимании этого слова» [26, с. 43][6].
Полной противоположностью Исократу выступает Демосфен, вошедший в историю греческой литературы «как завершитель эпохи аттического красноречия, последний и самый замечательный художник публичной речи в эпоху греческой независимости» [49, с. 179].
Демосфен, как и Исократ, не обладал природными качествами, необходимыми для публичного оратора, однако упорной работой над собой он сумел преодолеть свои недостатки[7] и превратиться в одного из выдающихся представителей политического красноречия. «В противоположность холодному и бесстрастному Исократу Демосфен сочетает совершенное владение приёмами ораторского искусства с пламенным пафосом борца, – отмечает И. М. Тройский. – Он использует все выразительные средства речи, выработанные греческим красноречием, включая и прозаический ритм; для каждого настроения он находит соответствующий тон. В его сжатом и суровом стиле звучит страстная убеждённость, и сила аргументации захватывает слушателя. Эту силу признавали и его политические противники» [там же].
И всё же главная заслуга Демосфена заключается не в мастерском владении словом, красноречие являлось для него лишь средством в борьбе за свои политические идеалы. Здесь он вновь выступает яркой противоположностью Исократу, на закате своей карьеры связывавшему надежду на объединение Эллады ради похода на Восток с фигурой македонского царя Филиппа, которому в 344 г. до и. э. посвятил одну из своих последних речей[8]– Для Демосфена напротив, борьба против македонской экспансии в Греции становится главным делом жизни, а восемь речей, направленных против Филиппа и известных под общим названием «Филиппики», становятся одной из признанных вершин его красноречия.
Это был неравный поединок. По словам самого Демосфена, его противник «был сам над всем господином, вождём и хозяином. Ну, а я, поставленный один на один против него… над чем имел власть? – Ни над чем! Ведь, прежде всего, само это право выступать с речами перед народом, единственное, что было в моём распоряжении, вы мне предоставляли в такой же степени, как и людям, состоявшим на жалованье у него, и в чем им удавалось одержать верх надо мной (а такие случаи бывали часто и по любому поводу), это самое вы и постановляли на пользу своим врагам перед тем, как разойтись из Собрания» [15, с. 280].
Но и в подобной ситуации Демосфен оказался для Филиппа грозным соперником. Как писал Лукиан Самосатский, даже после решающей победы македонцев в битве при Херонее Филипп продолжал повторять, насколько тот опасен для него: «Хотя мы и одолели, говорил он… тем не менее Демосфен поставил меня в опасное положение: от исхода одного дня зависели и власть моя, и жизнь. Демосфен связал в одно целое важнейшие государства, собрал всю эллинскую силу: афинян и беотийцев, как из Фив, так и из других городов, и коринфян, и эвбейцев с мегарцами; он заставил могущественнейшие общины разделить опасность с афинянами и так и не допустил меня проникнуть в пределы Аттики» [28, с. 38].
Чтобы добиться подобного влияния, «необходимо было быть не только выдающимся оратором, но и дипломатом, публицистом, аналитиком и, наконец, решительным человеком, умеющим брать на себя ответственность за политические решения» [26, с. 65]. Справедливости ради следует признать, впрочем, что далеко не все авторы признают за речами Демосфена право называться публицистикой в современном понимании этого слова. «…Насколько велика профессиональная близость деятельности политического оратора, подобного Демосфену, деятельности публициста? – задаётся вопросом
В. В. Учёнова в своей известной монографии «У истоков публицистики». – На наш взгляд, сходство значительно. Оно в политической актуальности, практической действенности речей, их ориентации на оперативный общественный резонанс. Но есть и отличия – нетождественность устных и письменных речевых средств отображения действительности и воздействия на неё» [53, с. 15].
Возможно, подобное замечание и уместно в отношении Демосфена, который, по словам Плутарха, хотя и не выступал без предварительных заметок, всё же не писал своих речей целиком [41, 8]. Кроме того, по свидетельству современников, «живое его слово отличалось большей дерзостью и отвагой, нежели написанное» [там же, 9]. Однако подобное трудно утверждать об Исократе, у которого совершенно очевидно «эпидейктическая речь становится… формой публицистики. Речи эти уже не произносятся, а только издаются как политические памфлеты» [49, с. 177] (см. также: [80]).
Нетождественность современной публицистики и журналистики с методами античных ораторов, на наш взгляд, следует искать в иной области. Так, например, Исократ, хотя и утверждал, что последние «должны быть точными в своих описаниях… и придерживаться суждений, строго соответствующих самой действительности» [19, с. 184], всё же не считал необходимым буквально следовать этому требованию. Е. Н. Корнилова отмечает, что он активно использует «как умолчание, так и искажение событий прошлого и настоящего. Например, для доказательства положения о том, что внешняя политика демократического полиса лучше политики Тридцати тиранов, победу Конона при Книде (394 г. до н. э.) оратор переносит в 361–360 до н. э… С целью создать впечатление о моральном падении греческих полисов заключение Анталки-дова мира приписано Ксерксу, а не Артаксерксу» [26, с. 51].
5
Об этом трудно судить с достоверностью, поскольку написанные Исократом руководства по риторике не дошли до наших дней, а от его знаменитой речи «Против софистов» сохранился лишь небольшой фрагмент.
6
Справедливости ради следует признать, что Е. Н. Корнилова не склонна проводить чёткой грани между журналистикой и пиаром, как свидетельствует следующая цитата: «Современная журналистика стыдливо отрекается от жанровой специфики энкомия (хвалебной песни, посвящённой какому-либо лицу или божеству) или панегирика (хвалебной речи в праздничном собрании), хотя приёмы Исократа при создании торжественных биографий отлично усвоены создателями имиджей президентов и прочих политических лидеров [26, с. 55].
7
Подробнее об этом см.: [41, 7—11].
8
Согласно комментарию к этой речи, составленному неизвестным автором, «получив и прочитав эту речь, Филипп не послушал излагавшихся в ней советов, но отложил их исполнение до другого времени. Однако позже сын его Александр тоже прочитал эту речь и, воодушевлённый ею, предпринял поход против Дария Второго» [19, с. 81].