Страница 43 из 69
Я едва мог глядеть на то, как этих девушек вводили в лагерь, чтобы продать. Я посылал Ахилла вытребовать стольких из них, сколь возможно, и другие цари потешались над его ненасытностью и похотливостью. «И не думал, что тебе нравятся девушки», — подначивал его Диомед.
Каждая новая девушка сперва шла к Брисеиде, которая умела успокоить ее на своем мягком анатолийском наречии. Ей дозволялось вымыться, ей давали чистую одежду, а затем она присоединялась к остальным, жившим в шатре. Мы поставили новый шатер, достаточно большой, чтобы вместить всех — восемь, десять, одиннадцать. В основном говорили с ними Феникс или я, Ахилл держался осторонь. Он знал, что девушки видели, как он убивал их братьев, отцов и любимых. Некоторые вещи невозможно простить.
Медленно, но все они переставали так бояться. Они пряли, говорили на своем языке, обменивались узнанными от нас словами — повседневными словами вроде «сыр» или «вода», или «шерсть». Учились они не столь быстро, как Брисеида, но с помощью друг дружки скоро выучили достаточно, чтобы говорить с нами.
Брисеида подала мысль проводить с ними по нескольку часов в день, обучая их. Однако уроки эти оказались труднее, чем я думал — девушки держались настороженно, переглядывались, не в силах понять, что означает мое внезапное появление. И снова Брисеида успокоила их страхи и сделала наши занятия более вольными, переходя от пояснений к красноречивой пантомиме. Теперь ее греческий был вполне сносен, и все более я полагался на нее. Она была гораздо лучшим наставником, нежели я, и гораздо более остроумным. Ее пантомима веселила нас — полусонная ящерица, два дерущихся пса. С ними было хорошо проводить дни — пока не слышался звук подъезжавшей колесницы и отдаленный звон бронзовых доспехов, и я шел встречать своего Ахилла.
В такие мгновения было нетрудно вообще позабыть, что война пока даже не началась по настоящему.
Глава 22
Набеги, как бы триумфальны они ни были, были всего лишь набегами. Погибавшие были пахарями, торговцами из огромного числа деревень поддерживавших могучий город — но не солдатами. На советах челюсти Агамемнона сжимались все яростнее, и люди волновались — где же та война, что он пообещел?
Скоро, сказал Одиссей. Он указал на неиссякаемый приток беженцев в Трою. Город скоро просто разорвет изнутри. Голодные семьи займут часть дворца, а шатры встанут посреди улиц. Это всего лишь вопрос времени, говорил он.
И словно повинуясь его предсказанию, флаг перемирия взвился над стенами Трои на следующее же утро. Увидивший это солдат что было духу помчался с вестью на берег к Агамемнону: царь Приам готов принять посольство.
Лагерь бурлил от этой новости. Так или иначе, что-то должно было произойти. Они вернут Елену или сразятся за нее как должно, на поле битвы.
Совет царей послал Менелая и Одиссея, выбор был очевиден. Оба отбыли с первыми лучами на своих неспешно ступающих конях, вычищенных до блеска и украшенных. Мы следили за ними с травы широкой троянской равнины, пока они не скрылись в дымке у темно-серых стен города.
Мы с Ахиллом ждали. Увидят ли они Елену? Парис не посмеет скрывать ее от мужа, но вряд ли посмеет и показать ее. Менелай отправился практически безоружным, верно, он не доверял своей выдержке.
— Ты знаешь, за что она выбрала его? — спросил меня Ахилл.
— Менелая? Нет. — Я вспомнил лицо царя, виденное в зале Тиндарея — оно светилось здоровьем и весельем. Он был красив, но там были мужчины и покрасивее. Он был могущественен, но там много было облаченных большими богатством и властью, тех, кто успел свершить более великих деяний. — Он привез щедрый дар. И ее сестра уже была замужем за его братом, может, частично и по этой причине.
Ахилл раздумывал об этом, заложив руку за голову. — Как думаешь, она пошла с Парисом по собственной воле?
— Думаю, что если и так, перед Менелаем она этого не признает.
— Мммм, — он побарабанил пальцами по груди, размышляя. — Похоже, однако, что по собственной. Дворец Менелая охраняется, как крепость. Если бы она боролась или кричала, кто-то обязательно услыхал бы. Она знала, что ее будут требовать обратно — с тем хотя бы, чтоб восстановить его честь, если не по иной причине. И что Агамемнон воспользуется возможностью напомнить о клятве.
— Этого я не знаю.
— Ну, ты же не замужем за Менелаем.
— Так что, ты считаешь, она нарочно так сделала? Чтобы вызвать войну? — Эта мысль поразила меня.
— Возможно. Раньше ее знали как прекраснейшую из женщин наших царств. Теперь говорят, что она прекраснейшая в мире, — он пропел высоким голосом: — «Тысяча судов прибыла за ней…»
Тысяча — это число повторяли сказители Агамемнона; тысяча сто восемьдесят шесть не ложилось в строку.
— Может, она и вправду влюбилась в Париса.
— А может, ей стало скучно. После десяти лет в Спарте и я бы решил сбежать.
— Может, ее заставила Афродита.
— Может, они вернутся с нею.
Так мы судили и рядили.
— Думаю, Агемемнон все равно пойдет на город.
— И я так думаю. О ней ведь на советах и не упоминается.
— Разве что в разговорах между людьми.
Мы помолчали.
— А кого из женихов избрал бы ты?
Я пихнул его в бок и он засмеялся.
Они вернулись с сумерками, одни. Одиссей докладывал на совете, тогда как Менелай сидел безмолвно. Царь Приам тепло принял их, устроил пир в зале своего дворца. Затем он вышел перед ними, сопровождаемый Парисом и Гектором, а остальные сорок восемь его сыновей собрались вокруг. «Мы знаем, зачем вы здесь, — сказал он. — Однако госпожа не желает возвращаться и отдала себя под нашу защиту. Я никогда не отказывал женщине в защите и не собираюсь этого делать теперь».
— Умно, — сказал Диомед. — Они нашли способ обойти свою вину.
Одиссей продолжал: — Я сказал им, что если они так решили, то говорить более не о чем.
Агамемнон встал, возвысил голос.
— И впрямь, не о чем говорить. Мы пытались вести переговоры, но не были услышаны. И единственное, что нам остается — война. Завтра вы пойдете за славой, которой заслуживаете, каждый из вас.
Говорилось что-то еще, но я не слышал. Каждый. Страх пронзил меня. Как я не подумал об этом? Конечно, предполагается, что и я буду сражаться. Мы на войне, и сражаться должен каждый. Особенно ближайший соратник Аристос Ахайон.
В ту ночь я едва мог заснуть. Копья, что стояли у стен нашего шатра, казались невозможно длинными, и я старался припомнить те немногие уроки обращения с ними, что получил — как поднимать копье, как целиться. Богини Судьбы ничего не говорили обо мне — о том, сколь долго проживу я. В ужасе я разбудил Ахилла.
— Я буду рядом, — пообещал он.
В предрассветной мгле Ахилл помог мне надеть доспехи. Поножи, наручи, кожаный поддоспешник и на него бронзовый нагрудник. Все это казалось более обузой нежели защитой, било по подбородку, когда я шел, отягощало руки, пригибало тяжестью к земле. Он убеждал, что я привыкну. Я ему не верил. Выходя утром из шатра, я чувствовал себя глупо, как будто надел доспехи страшего брата. Мирмидоняне ожидали, подбадривая друг друга. И все вместе мы двинулись по долгой дороге к остальному огромному войску. Дыхание мое было неровным и сбивчивым.
Прежде чем мы увидели войско, мы его услышали — хвастливые выклики, лязг оружия, трубные звуки рогов. Когда взглядам открылся берег, вместе с ним открылось и все бескрайнее море людей, разделенных на аккуратные квадраты. Каждый отмечался знаменем со знаком своего царя. И лишь один квадрат пока не нес знака — место, оставленное для Ахилла и его мирмидонян. Мы прошли на место и выстроились, Ахилл, затем его военачальники вместе со мной, а далее ряд за рядом гордые фтияне.
Перед нами расстилалась троянская равнина, оканчивающаяся у массивных врат и башен города. У их подножия клубилась людская масса, сонмище темных голов и блестящих доспехов, вспыхивающих на солнце. — Стань позади меня, — повернулся ко мне Ахилл. Я кивнул, и шлем качнулся вместе с моей головой, сжимая ее. Страх скручивал мои внутренности, переливающийся кубок ужаса, грозящий затопить меня. Поножи впились в ноги, копье отягощало руку. Заиграла труба, и в моей груди затяжелело. Сейчас. Вот сейчас.