Мракобесие: начало

Окончательно запутавшись в своих размышлениях, где она то принимала сторону Михаила, соглашаясь с его доводами, то противилась ему, Маша перестала вникать в суть вещей. Она надеялась, что скоро этот ее персональный ад – опыт жизни на земле – закончится и она сможет вернуться, чтобы забыть это и получить следующее задание. А сможет ли ее душа забыть, отвернуться и сделать вид, что ничего этого не было?

Но одна мысль не переставала терзать ее. Если она вернется, проиграв, то задание не получит. Вечность безделья страшила больше вечности наказания, ведь наказание тоже предполагало труд. Труд нелюбимый, но Мария видела, что и с этим можно смириться. Люди смирялись...

Если она победит – проиграет Миша. А ей почему-то совсем не хотелось, чтобы у него были проблемы. Честным путем победить его ей не удастся, значит, нужно идти на хитрость. Но разве можно поступить так с тем, кто предложил работать вместе? И не поступит ли, в свой черед, он сам так, не схитрит ли?

Так прошла неделя. Не ведомое ей ранее отчаяние теперь накрепко к ней приклеилось. О Георгии никто не беспокоился. Несколько раз позвонили с работы. Но быстро успокоились и тихо уволили его, что называется, без суда и следствия за прогулы, сославшись на странность его поведения. Время, словно песок в песочных часах, неумолимо иссякало. Тогда отчаяние сменилось откровенным страхом, о котором на проповедях всегда говорили с осуждением: «Боишься, значит, не веришь…». Осуждение – как много его в этом мире. Как тщательно люди следят за чужими носами, от этого не успевая уследить за собственным. И ведь что забавно: если попытаться объяснить им это, значит выступить самой осуждающей их стороной. Получается замкнутый круг, в котором кто-то все-таки должен взять на себя ответственность и все грехи, чтобы их не совершали другие.

– Миленький, ну куда же ты подевался?! – восклицала она к концу восьмого дня.

Но никто не отвечал. Она выходила на улицу, часами бродила среди людей. Но больше уже не разнимала дерущихся, не подавала руки страждущим, не жалела бездомных собак. Словно у человеческого врача, у нее выработалось нечто вроде иммунитета к чужой боли. Ведь невозможно помочь одновременно всем. Нельзя спасти всех. Не всех спасать необходимо. Не всех должна спасти именно она.

Платьице быстро износилось, потому как она еще не научилась ухаживать за земными вещами. А воспользоваться чем-то магическим она не смела, опасаясь, что из-за использования своих сил окажется обнаруженной и наказанной. Раньше она боялась быть обнаруженной, поскольку желала успеть спасти Георгия, а теперь просто из страха за себя самое.

Вечером девятого дня она снова вышла во двор. Негромко пели птицы, уставшие за день, как люди, добывавшие себе еду и спасавшиеся от котов. Солнце клонилось к горизонту, тоже не желая быть одиноким. Люди шли по улицам парами, ревниво оберегая свое столь временное счастье, забывая, что рождаются они одинокими, а не в браке. Так она бродила недолго, ибо вскоре оказалась в каком-то богом заброшенном районе. Стемнело. Из ближайшего переулка доносились приглушенные звуки ударов, всхлипывания ребенка и женский смех. Откуда-то возникло странное человеческое желание бежать. Бежать чем дальше, тем лучше. Но ангельский дух возобладал, и она последовала на шум.

Мария неуверенно сделала несколько шагов, оставаясь в тени, тогда как вечернее освещение разворачивало на ее глазах кровавые картины битвы интересов.

Двое мужчин кружили на мусорной куче друг против друга. Забившийся от страха в угол ребенок громко кричал, сжимая в руках чумазую рваную мягкую игрушку. А за всем этим наблюдала та самая женщина, смех которой был отчетливо слышен Марии еще из-за угла. Женщина стояла, уперев руки в бока, с наполовину разодранной грязной рубахой, открывавшей на обозрение почти всю ее грудь со следами грязных рук. И, по-видимому, все это она воспринимала исключительно как спектакль, который ничуть не беспокоил ее, а даже забавлял.

Маленький фонарь на углу дома со скрипом покачивался, тускло освещая переулочек, но и этого света хватало, чтобы увидеть и ужаснуться. Мария замерла, не решаясь ни пошевелиться, ни вздохнуть, словно могла навредить кому-то любым неосторожным движением. В этот момент один из дерущихся сделал выпад, а второй, пригнувшись, исхитрился схватить за горло соперника. От неожиданности нападавший выронил нож. Тот, что держал за горло, повернулся, случайно подставив фонарю лицо. Смуглый, чернявый, кареглазый, высокий, атлетически сложен…

– Господи! – ахнула Мария, узнав в этом человеке того черта. Боже, как неуместно здесь ни одно восклицание, связанное с тобой. Но как не упоминать тебя всуе, если другой вариант – упоминание оппонента?

– Ну что? – спросил мужчина, победно улыбаясь присутствовавшей женщине, с которой, видимо, и раньше был знаком. – Как мы его? Ну, детка, не молчи! Твой пленник, тебе решать…

Женщина расхохоталась, запрокинув голову, отчего разрез лифа стал еще больше и грудь буквально выпадала из него. Оба мужчины, несмотря на неравность положения, устремили глаза в этот самый вырез, и нервно сглотнули, отчего Мария содрогнулась в ужасе. Женщина же, продолжая смеяться, небрежно вытерла руки о край юбки, хмыкнула и подошла ближе.

– Ну что, amigo*, что мне с тобой сделать? Как думаешь, позволить моему дружку тебя прикончить?

Пленник снова нервно сглотнул, но уже совсем по другой причине.