Тропою сна

Ян звонил поделиться новостями – ему наконец доверили должность, за которую он грызся не один месяц, и теперь он организует маленький банкет с коллегами, отвертеться от которого просто нет возможности. Но зато завтра он приедет, как только сможет, и выскребет из цепких лап хамоватых врачей Элю: дома выздоравливать лучше, чем в пропахшем медикаментами заведении. Едва загрустившую от отсутствия Яна девушку тут же взбодрила подружка-фантазия, в которой, вот ведь странно, для обожаемого брюнета не осталось даже скромного уголка, – с недавних пор там все дышало только запахом освеженных дождем тополей.

«Олег?»– спросила она мысленно, и откуда-то из глубин подсознания пришел хоть и не вполне вразумительный, но ответ.

Ночью в отдельной палате было комфортно – физически, естественно, поскольку душевному состоянию девушки до этого было далеко. Слух раздирал плач Эмиля, и Эля бормотала какие-то утешительные слова, будто он мог ее услышать. Ноги комкали тонкие простыни, пальцы до боли сжимали углы подушки, и некуда было бежать, и не было возможности помочь, только шептать и шептать его имя в надежде докричаться через два мира до своей кровинки.

Бесшумно открылась дверь, впуская быструю тень, которая не пугала, а скорее вызывала облегчение; легкий сквозняк принес с собой запах тополей, и Эле показалось, что вокруг нее колышется зеленая листва. Прохладная ладонь прижалась к щеке, матрас просел под чужим весом, и худые жилистые руки приподняли ее, посадили в подушки, прислонили спиной к мужской груди.

– Если тебе плохо, прогони их.

– Это не фантазии, это сын меня зовет.

– Нет, это они генерируют в тебе его голос. Представь, что вместо него трепещут крыльями стрекозы, лает собака, гудит мотор машины.

– Не могу, – всхлипнула Эля, сгибаясь от рыданий в кольце непоколебимых рук.

– Прекрати, ты сильная, ты справишься.– В его голосе была злость, и он не желал считаться с Элиными слабостями.

– Откуда сила? – слезы жгли щеки, сочась по его коже, стекая на комок простыней. – Я даже своего ребенка не смогла сберечь.

– Хватит жалеть себя! Ты поднимешься с колен и будешь жить дальше, потому что вставала всегда, даже будучи тряпкой. – Каждое слово, как пощечина, которые, как известно, тоже обладают целебным эффектом.

Девушку словно швырнули в стену, будто птица разбилась о закаленное стекло, у которого и в мыслях не было ее выпускать. Рыдания застряли где-то в горле, и она закашлялась, а чуть придя в себя, выдавила:

– Ничего не трепещет, не лает и не гудит.

– Твои предложения? – он зарылся носом в ее макушку.

– Луна…

– Прочертила дорожку по морю?

– Нет, глупый, от этого же нет звуков. Луна серебрит кроны тополей, и листья трутся друг о друга, разделяя лунный свет на всех поровну.

Так они и сидели, вдвоем слушая то, что слышать могла только она.

– Почему ты не ушел домой?

– У меня была сложная операция.

– Страшная у тебя работа.

– Поверь, все не так страшно, как бывает у тебя здесь, – провел он легким движением по ее лбу.

– И ты всегда хотел стать хирургом?

– Нет, когда-то мечтал быть анестезиологом-реаниматологом. Но врачом – да, всегда. Я из семьи потомственных медиков и хирург в третьем поколении. Мой дед шутит, что вырезать что-нибудь ненужное – с детства мое призвание.

– А ты не боишься, что, перестаравшись, заденешь что-нибудь важное? – спросила она, и к медицине этот вопрос имел мало отношения.

– Тело ломается – это да, но душа – душа заживает всегда, только если не позволить ей медленно гнить от какого-нибудь очень опасного нарыва.

– И ты хочешь содрать этот нарыв, даже не спросив моего разрешения? А если это жизненно необходимая часть моей души?

– Ты ничего не смыслишь в медицине, – хохотнул он, пытаясь вернуть разговор в безопасное русло: она была слишком проницательна. – И не можешь отличить благо от болезни, вот поэтому я не спрашиваю разрешения.

– Господи, ну откуда ты взялся?

– Я был с тобой всегда. Помнишь?

И Эле было странно и легко в плену вдруг ставших родными рук, хотя, когда ее ребенку так плохо, ей легко не должно быть ни в коем случае, и она понимала это, Олег тоже понимал, но не собирался облегчать ее душевные метания.

Из-за облаков вышла луна, и плавные тени деревьев зашевелились на полу. Они лежали в обнимку на узкой кровати. И Олег решил, что в их спальне никогда не будет огромного ложа размером с аэродром, а всегда будет стоять такая же узкая кровать, на которой можно спать, только тесно прижавшись, как единое целое. Эля закрыла глаза и задышала ровно, а Олег, глядя на подрагивавшие в полумраке комнаты веки, проводя пальцами по гладкой коже, думал о том, что все в его жизни было лишь для того, чтобы сегодня она уснула на его плече. По-настоящему.

5

За стеной кто-то плакал, и девушка тут же открыла глаза, по привычке подумав, что в детской проснулся ее мальчик. Но ослепительно белая палата, в которую уже прокрались красноватые лучи рассвета, жестоко вернула ее в реальность. Эля села и провела рукой по той стороне подушки, на которой ночью лежал Олег, он ушел давно, и даже простынь не сохранила его запаха, но это было и не нужно, девушке казалось, что она насквозь пропиталась тополиным духом.

Кто-то снова захныкал на пределе слышимости, а ведь Эля решила, что это были всего лишь остатки сна. Накинув халат, она вышла в почти пустой коридор. На своем посту за белой конторкой дремала дежурная медсестра. Тихие всхлипы раздавались из-за соседней двери. Ни минуты не раздумывая, Эля вошла внутрь. Там в точно такой же, как у нее, палате спала женщина средних лет, и все бы ничего, но по ее щекам стекали дорожки слез и дышала она так прерывисто, будто убегала от погони. Но не это привлекло внимание девушки – всю комнату окутывал дурной запах, и Эля знала: так пахли только угрызения совести – ее неустанные муки, с этим запахом она уже однажды столкнулась, когда встретила на улице отца Яна, тогда он, задрав голову, смотрел на два окна квартиры сына и бывшей жены.

Женщина заметалась на кровати, и Эля даже понять не успела, как оказалась рядом. Ее надо было бы разбудить, но это девушке даже в голову не пришло, она догадывалась, что следующей ночью все повторится. Она замерла и пыталась сравнить этот запах с уже известными. В нем было что-то от удушающего смрада паленой шерсти; девушка протянула руку над кроватью и вытянула эту часть запаха из тела женщины, а потом стряхнула в бадью с водой, тут же подставленную недремлющей фантазией. Дышать стало чуть легче, но ненамного. Следующим из гремучей смеси мук Эле удалось выделить кислое зловоние сродни тухлой капусте. Его можно было завернуть только в герметичный пакет, но даже плотная упаковка давала отсрочку лишь до очередной ночи. Как его нейтрализовать полностью, она придумать не успела, женщина проснулась и, заметив посетительницу, завизжала и замахала руками. Эля попятилась, но в палату уже влетела медсестра и, вколов женщине успокоительное, не проронив ни слова, увела Элю в ее палату.

– Что с ней? – спросила девушка, когда медсестра уже практически вышла.

Та обернулась.

– Все нормально, не волнуйтесь, скоро выпишем, – и, помедлив, добавила: – Вы бы к ней не заходили вот так неожиданно по утрам, да и к другим пациентам тоже. Мало ли что можно подумать, проснувшись и увидев незнакомое лицо.

Эля опустилась на кровать. Она не понимала, что творила в соседней палате, а главное, для чего. Но в ее действиях было столько уверенности и азарта, словно в ней скрывался еще один человек, который уж точно знал, что делал.