Хранитель

Илайн в дверях появилась, по щекам слезы ручьем.

— Твое это дитя, — мужу говорит, — больше не от кого… Пусть Бог меня поразит, на Его пороге стою…

А Питер челку рыжую отбросил, руки в бока воткнул, ухмыляется:

— Я, — говорит, — тебя на спор взял, пойдет за меня голубая кровь, аль нет?

Женщины ахнули, а девушка от стыда рукавом закрылась. Илайн дочкой мелкого дворянчика была, а как отец помер, мать ее все, что было, распродала, а после и старшую дочь за простого выдала, который за невесту только серебра мешочек да козу дал, и на том спасибо…

— Смотри ж, пошла… Жрать-то всем охота, и братикам твоим, и сестричкам… А кровь у тебя не голубая, а обыкновенная, как и у всех баб… Да я ж тебя, овцу, с зимы-то и не брал ни разу! Кому такая костлявая нужна?

Илайн глаза на него подняла, не стерпела.

— Да ты сколько раз не в себе домой-то заявлялся? Небось, половину ночей не помнишь… Зато я помню хорошо, — говорит, с шеи ворот дернула. Терять-то ей нечего уже, куда уж большего стыда причинить… А там, на шее синяки — половина зажившие, другие свежие, багровые.

Деревенские зароптали, а Питер вдруг к жене — шасть, и ребенка ухватил. Тут священник наш с лошади и скатился. Питер и понять не успел, когда ему по башке-то плашмя мечом прилетело… А Лорд дитя подхватил и к матери несет. Мальчишечка запищал, лорд на него взглянул и замер. К матери надо в руки дать, а он стоит, смотрит… Насилу очнулся от столбняка, передал все же. Потом к Питеру повернулся, плащом взмахнул, а тот уже поднимается, головой мотает, как конь — крепкий парень, нечего сказать…

— Я в своем праве! — хрипит. — А жена мужу подчиняться должна… Я и в храме могу энто отродье ведьмино пополам порвать, Бог только рад будет…

Уилленрой к нему прянул, всю спесь свою растерял, за грудки схватил, по-простому.

— Я тебе сейчас покажу, — рычит, — Бога…

В снег отшвырнул и снова меч поднял, глаза горят. Питер от него ползком пополз, понял, что не намерен лорд шутки шутить — хозяин-то тоже в своем праве, как и за что своих людей карать… Тут любой испугается, даром что Уилленрой не больно широк в кости, а вот в плаще да с мечом в руках Питеру куда как грозным показался. Джерд говорил, думал — убьет… Но нет, постоял, зубами поскрипел и назад в ножны меч сунул.

— Выметайся с моей земли, чтоб духу твоего здесь не было! Иначе прикажу повесить на этой самой цепи, даже оружие о тебя марать не буду!

Повернулся спиной и стал приказы раздавать, будто и нет больше Питера, растворился в воздухе тяжелом, предзимнем… Тот и правда утек, пока деревенские у церкви толклись. Напоследок подгадил только: дом свой сжег, в сухом холоде дерево быстро горит… Это уж только теперь, после мессы, увидали. Девушку с ребенком лорд еще до службы приказал в замок отнесть и Айру туда же привести. Там они теперь, а старуха просила ей сумку с травами передать, тогда-то не успела все собрать, лишь мазь да нитки прихватила — спину Илайн зашить. Гончарова жена, пока мы обедали, к старухе в дом сходила, сверток собрала. Вовремя я лошадку привел, Джердов средний на нее сразу вскочил и в замок сумку повез.

Я покупки свои домой несколько дней перетаскивал, там и за жалованьем очередным сходить время настало. Лорда я не видал, уехал он в дальнее село, проследить как припасы к зиме соберут. Без помощника-то оно тяжко, за всем следи, везде успевай… А вот Айру видел, перекинулись словечком. Илайн наверху, в господских комнатах разместили — там топят хорошо и малышу уютней, чем в людской. Хотя как можно этакую скалу сырую уютной назвать — мне никогда не понять. Уилленрой сказал, что ежели Илайн хочет, может на зиму оставаться, замок все равно пустой, а кухарка готовит столько, что еще на десятерых останется.

Глаза у лекарки хитрющие, рассказывает — улыбается. Первые дни девушка в горячке лежала, все силы отдала, старуха от нее и не отходила. А лорд нет-нет да и заглядывал в покои. Айра-умница, в очередной раз ему мальца всучила подержать, пока с Илайн возилась, дескать, темные мы, откель знать, подобает оно иль нет — их высокородиям мальцов в руки совать? Он в дитя вцепился, и после уж не прятался, открыто приходил.

А отчего так, Айра после разведала. Она кого хошь разговорит, и тут не сплоховала. С такими ведь главное говорить поменьше да вид делать, что ты и вовсе другим занят, а откровения его вполуха слушаешь. И упаси Боже жалостливый взгляд бросить… тут же захлопнется, как ракушка речная.

В роду Уилленроев, под грифоном серебряным, четверо братьев росло — старшие в отца пошли, коренастые да горячие, до драк и прочих потех мужских охочие. А младший словно от другого кого родился: тихий да тонкий, а главное, яростью воинской напрочь обделен. Вроде и науку боевую знает, а применять не радуется. После любимых сынков стыдно такое папаше видеть было. Ни на войну такого с собой не возьмешь, ни на турнир, даже за столом рядом сидеть муторно: как начнут рыцари байки травить, так младший враз есть бросит, а на рассказчика так смотрит, что слова в глотке застревают.

С соседями старший Уилленрой бодаться любил, развлечение такое у тамошних дворян было: то сражались насмерть, деревни друг другу жгли, а то и братались, вином поверх крови столы пиршественные заливали… Уж сколько бастардов там было! В бою-то да в угаре никто не глядел, кого под собой раскладывает: девку-служанку или хозяйскую дочь… и кто кому после этого кем приходился уж сам черт не разобрал бы.

Впервые сынок младший отца разочаровал, когда жениться на дочери соседа отказался. Не уверен он был, что не дочь это одного из братьев, а то и вовсе ему сестра родная…

А другой раз особо настырный дворянчик попался, старший сын Уилленроя сестру его обесчестил, да и прибил случайно. Рыпаться меньше надо, когда у воина над тобой в сталь все, кроме срамного места, заковано… Решил тот рыцарь за кровь родную мстить, обидчика подкараулил, да и уложил стрелой в затылок. Ну а месть, как водится, всегда ответную месть рождает. Старший Уилленрой троих мальчиков — младших сыновей дворянина взял, да хотел на воротах распять. А Родни, как птенец против ворона, насмерть встал, не дал детей убить, а после того, как разъяренный отец его воинским ремнем отходил, очнулся, спустился и ночью из каземата мальчиков выпустил, хорошую лошадь дал… Скрылись они за стенами крепостными, ищи-свищи ветра в поле.

Тут глава рода и не стерпел. Чтоб сломать сына младшего, отвез парнишку на ночь глядя в монастырь, сказал, дескать, не хочешь как мы жить, так и не видать тебе ни наследства, ни наследников! Нечего такую кровь холодную по земле плодить и именем славным называться… А наутро опомнился, примчался — поздно, Родни уж успел волосы обрезать и обеты принять. Страшно бушевал старик, да против церкви не попрешь… После и умолять начал отступиться, обеты снять — это уж совсем позор, сын воина монахом стал! Усмехнулся послушник Родни Уилленрой и ответил, что обеты свои снимет тогда, когда река вспять потечет.

С тех пор много времени прошло, до кардинала наш лорд своим старанием поднялся, но и в церкви его не жаловали. Слишком буквально он слова Христовы трактовал, оставался прям, как стрела, и не всем это нравилось. Закрыть глаза на заслуги Уилленроя не могли, но и землю выделили на окраине. Наши места глухие, здесь жить иным не наградой, а ссылкой кажется…

Отчего лорд наш на ребенка заглядывался? Глядя на братьев старших, Родни Уилленрой о младшем мечтал, чтоб поговорить можно было, не только сравнивать, у кого руки по локоть в крови, а у кого по плечи. Разговоры долгие в доме родном были не в чести — лишь если вином упиться до поросячьего визга. А как Родни старше стал, о сыне задумался, но исполнить мечту не успел — клятвы помешали. Хоть многие церковники и не смущаясь креста блуд творят, и родных детей у них полон приход, но для лорда нашего слово изреченное не пустой звук… А реки испокон веку лишь в море текут, и никак иначе.

Как снег землю укрыл, поползли с севера тучи низкие, ледяные. Словно днища кораблей хищных небеса бороздят. Лио ежилась, по ночам ко мне жалась, шептала, что согреться не может. Это скаллирау огненная-то?! Взмахом руки ведь могла костер зажечь, особенно если солнце в лицо светит. А вот солнца-то как раз и не было, будто проглотил кто его, никогда я досель такой долгой тьмы не помнил. Обычно после первого снега наоборот, природа зиме радуется, светом морозным искрится, а тут…