Хранитель

Потом уж думал, как нам с ней по-людски все сделать? А выйдет ли оно — по людски — да с нелюдью? В церковь ведь не пойдешь венчаться. Думал-думал, у нареченной моей спросил. Лио зарделась, ко мне крепко так прижалась, аж сердце зашлось. Сказала, что у них лесной хранитель пары благословляет. А у нас-то и нет его пока. Решили пока так, по-простому жить, небось, Бог-то на небе всю любовь нашу видит…

Комнату я срубил. Почитай, полторы луны работал, но вышла светелка ясная, теплая, свежим деревом пахнет. Пришлось и старую комнатушку скребком проходить — этим Лио с Фиджем занимались. В доме коврики плетеные появились. Оказалось, Лио их ловко делает, да узорно так. Я-то только корзины простые плести умею… А здесь чисто кружево дорогое, только из толстых крапивных нитей. В эту ярмарку решил окромя остального станок для ниток прикупить. Пусть Лио моя радуется, кружева свои плетет, на зиму долгую занятие ей будет.

Я как дома сверток из замка развернул, всем гостинцев нашлось. Фиджет сразу за листы темные схватился, по краям мышами объеденные, а на них рисунки и значки непонятные, нездешние. Но утки в пруду нарисованы живые — вот-вот с бумаги в комнату выйдут, встряхнутся. А на другом и вовсе животинка заморская, полосатая, зубищи — во! Уволок их Фиджет в свой угол, лампу зажег, бумагой обложился — повторить пробует. А Лио книгу взяла, раскрыла. Рисунки там красивые, плетение по краю.

Глаза на меня подняла, книгу протянула, просит:

— Научишь знаки разбирать?

Ну а я-то рад только. Достал берестинки Фиджетовы с буквами, много вечеров мы так просидели. Фидж-то те книги за две седемицы съел, но я велел нам не пересказывать. Вот Маллиона научится — сама мне прочтет. Так и случилось.

Этой осенью мы пропасть еды заготовили, пришлось надстроить кладовую. Маллиона корней сладких из лесу нанесла. Я о них знал, но больно уж редко попадались, а скаллирау все места богатые чует. Грибов белых они с Фиждетом четыре полных короба принесли, неделю мы на нитки их низали. Часть на продажу, часть — себе. Клюквы на меду настояли, не только яблок. А зверей я сам бил, не могу жизнь чужую забрать, когда на зов волшебный тварь сама к тебе подходит да голову склоняет… Ежели у скаллирау это обычным делом считается, что ж с того… А я непривычен. Оказалось, мать Малионны и Раиннэ в человеческом обличьи предпочитала ходить, и домик у ней был на окраине деревни маленькой, за вересковой пустошью да за холмами. Я так далеко и не бывал никогда. Лечила она зверей, людей, иной раз и кровью своей. Добром ей до поры до времени платили, но давно это было — более двадцати зим тому назад. Я тогда спросил:

— Сколько же скаллирау живут?

— Смотря по тому, в каком обличье время проводят, — Лио отвечала, — но я не видала никого, кто за шесть десятков зим переступил. Хотя слыхала, раньше и до сотни жили.

Значит, в этом хранители лесные не шибко от нас отличаются… Оно и ясно — чаща-то каждую весну обновляется, умирает и рождается. Не нужен ей хранитель вечный, бессменный. Кровь молодая нужна, жаркая.

На ярмарку я один ездил. Маллиона могла еще за человека сойти, а Фидж полностью перекинуться не мог, кровь оленья густая… а рога он зимой лишь сбросит. Пока в шкуре звериной по лесу бегал, стесал их до крови — смотреть страшно. А что делать — по осени так все олени ходят. Только на звере привычно бархат висящий клочками видеть, а на Фиджете сердце замирает — все кажется, больно ему… Это ладно, а вот следующей осенью нам еще испытание предстоит — первый гон у парня будет. Лио переживает, чтоб отцовой ошибки не повторил. Он уже сейчас-то зим на шестнадцать выглядит, смуглокожий парнишка сильный да ловкий — любо-дорого посмотреть, а через год и вовсе взрослый мужик будет.

Прорву всякого добра я домой накупил: главный-то расход, одежда теплая, не нужен стал: скаллирау хоть в снегу голышом спать могут, тепло свое у тела удерживать. Хотел я полотна купить цветного, одежки пошить, а потом попался мне вечером в таверне мужичок, оказалось, красками торгует. Ну и слово за слово, узнал он, что я в травах да деревьях понимаю, обрадовался, что поговорить о любимом деле можно. Рассказал, как товар свой готовит. А как пару кружек выпил, так расщедрился и на клочке нарисовал даже, как из коры дубовой, ягод и квасцов едких, что кожевники используют, стойкую краску для ткани сделать. Тут мне мысль пришла, что, пожалуй, не нужно мне полотно чужой рукой расписанное. То-то Фиджет обрадуется! Он в последнее время навострился травы да колоски рисовать, в узоры их сплетать — посмотреть любо-дорого. А уж если такими рисунками, скажем, платье или рубаху украсить — куда там золотому шитью!

Взял я ткани беленой и платок теплый да сапожки для Лио — вдруг понадобится в деревню наведаться, мало ли что. Если в лютый мороз из лесу девушка босая в одной рубашке придет, слепому ясно, что не человек это…

Как в деревню въехал, гляжу: на дальнем конце дымит что-то. Никак, пожар? Но людей на улицах не видать и к реке не бежит никто… К дому Джердову лошадку подвел, и во дворе нет никого. Время мессы воскресной, утренней. Я скотинку привязал, тут и колокол ударил, навстречу мне уж все деревенские спешат. Джерд меня увидал, обрадовался, в дом зазвал, обедом угостить. Я вижу, как его распирает: не терпится рассказать, что такое стряслось. Гончар и сыновей-то не дождался, как за стол сели, не утерпел — говорить начал.

В деревне парень один был, Питер. Уж на что я в дела деревенские не вхож, а и то о нем наслышан — без пьяницы этого вряд ли какая драка или бесчинство в округе обходится. А год назад жену он себе взял, девочку почти, из селенья за холмом. Зачем она ему только? Питер и так любую немужнюю уболтать да в сено завалить мог. Переборчивым был, лишь на красавиц пышнотелых удаль молодую тратил. Для чего сдалась ему такая — мелкокостная, бледненькая? Всего-то и красы, что волосы до пят. Не знал никто, да и не допытывался… Взял и взял, их дело.

Спервоначалу все хорошо шло: Питер в трактире штаны просиживать перестал, деньги домой нес, забор у дома обновил. Девушка, Илайн ее звали, дитя понесла — к Айре приходила трав от дурноты утренней просить.

После лето настало, девки зимние одежки скинули, на поля вышли. Тут-то Питер и взялся за старое… Илайн не жаловалась, все молчала, женщины деревенские так и сяк разговорить ее пытались, но девушка — ни в какую, сказала лишь раз, что непотребно это — жизнь свою на улицу выносить. Ее в покое и оставили, не заговаривали больше — больно гордая.

А теперь с утра крик да шум поднялся. Народ к мессе собрался, а тут глядь: по улице Илайн бежит, чуть не голышом, к груди сверток прижимает, а за ней Питер — рожа красная, в руке цепь, какой кобелей злых приковывают.

— Убью потаскуху! — сипит, и ка-ак ахнет жену этой цепью по спине!

А она не упала даже, только споткнулась и дальше побежала — видать, страх за ношу свою боль пересилил. Тут уж мужики подоспели, пытались дурня этого остановить, да где там! Кое-кому деревенских звеньями злыми поперек живота досталось. Хорошо хоть никому глаз не выбил, черт пьяный… А Илайн в церковь птицей влетела и посреди прохода упала. Тут женщины и увидали, что ребеночка она держит. Только-только народился, как только ноги-то мать держали, чтоб через холм с ним бежать? Айру кликнули, хотели к ней девушку перенести, а та чуть не ногтями в пол вцепилась.

— Нас тут Бог защитит, — лепечет.

Деревенские усовестить парня хотели, хоть так — издали, чтоб сызнова под руку тяжелую не подставляться. Испокон веку святилища местами святыми были, и беглые в них укрыться могли, да только поди это Питеру объясни — как грибов дурных наелся, ни черта от гнева не соображал.

— Моя жена, — орет, — что хочу, то и делаю! А вы с дороги уйдите, не то зашибу! Эта ведьма дитя от любовника принесла! Отродясь у нас в роду черноволосых не бывало! Убью, — кричит, — обоих, и всех, кто на пути встанет!

Тут лорд Уилленрой на коне подъехал, спрашивает, что за непотребство тут чинят, вместо того, чтобы смирно в храме утреннюю молитву стоять?