Страница 9 из 95
Пробирался он, пробирался по лесу, а тот как живой – будто сам дорожку указывает. Даньке насторожить нужно бы было, ан нет! Интерес все пересилил, да и пиво хмельное, которое ему в первый раз в жизни как взрослому налили, в голову пузырьками ударило. Вот и шел он, пока песню не услышал:
Не радуйтесь, дубы,
Не радуйтесь, зеленые;
Не к вам девушки идут,
Не к вам красные;
Не вам пироги несут,
Лепешки, яичницы,
Ио, ио, Семик да Троица.
Радуйтесь, березы,
Радуйтесь, зеленые!
К вам девушки идут…
Обрадовался Данька, рванул на звук побыстрее. А вокруг уже темень, хоть и не зашло еще Ярило-солнце, а деревья доступ свету закрывают. Да и сыростью потянуло – значит, речка близко, что и правильно – издревле повелось, что девушки березку на берегу реки выбирают. Добежал мальчонка до места, где девичьи голоса да хихиканье слышатся да и выглянул осторожно с желанием рассмотреть как можно лучше.
А девушки-то уже начали: одна стоит, плетет веточки, лентами перевивает, будто действительно косу березе плакучей делает, а остальные хороводом вокруг нее идут, новую песню ведут:
Березка, березка,
Завивайся, кудрявая!
К тебе девки пришли,
К тебе красные пришли,
Пирога принесли
Со яичницей.
Данька глазеет, а сам про себя песню задорную повторяет-поет. Тем временем доплели березе первую косу, а весь хоровод как ринется с визгом к деревцу зеленому, мальчонка аж вздрогнул от неожиданности. А Манька, которая первая добежала и коснулась, гордо встала да начала новую косу, а остальные девушки опять в хоровод выстроились да песню затянули.
А Данька вдруг услышал над ухом протяжный, медовый голосок:
– Надо же, какой хорошенький мальчик. Хочешь с нами пойти, красивенький? – и узенькая ручка цап его за плечо.
Помертвел мальчонка – все, теперь все узнают, что он подглядывал, не оправдаешься, стыда не оберешься. А с полянки опять визг раздался, да под этот визг разноголосый обернулся Данька и обмер. Не девушки перед ним стояли, ой не девушки! Не бывает у живых такой кожи прозрачной, белой да светящейся, таких глаз да волос зеленых, да рук таких тонких. Да и без одежи только они могут ходить – русалки. Утонувшие или утопившиеся девочки да девушки, нецелованные, ласки мужской не познавшие. Как молотом ударило Даньку – ведь Семик пока не закончился, не задобрили еще девки русалок, теперь все, утащат в реку или защекочут насмерть. Замер беззвучно – помирать страсть как не хотелось, а ведь не вырвешься. Даже если попробовать убежать, голосом своим обратно вернут, да так, что сам не поймешь, как в их объятиях окажешься. А девы водные тем временем попереглядывались и давай хихикать. Та, что его за плечо держала и спрашивает:
– Что же ты тут забыл, господин молодой? – а сама заулыбалась, нос забавно заморщила, словно ей пушинка-смешинка туда попала.
Данька давай лепетать, что на обряд хотел посмотреть да как девки целуются. Говорит, а сам все краснеет и краснеет. Тут русалки не выдержали, как засмеялись все и окружили его хороводом зеленым.
– Ну это, – вдруг сказала поймавшая его дева, – мы тебе можем показать.
Обхватила она мальчонку, закружила, тот сам и не понял, как оказался около березки, почти такой же, как девушки с его села завивали. Только все вокруг призрачным зеленым светом сияло, ну точно неживое! Заосматривался Данька, странности подмечая. Вона коряга как коряга, но если краем глаза глянуть, то у нее глаза проявляются, круглые такие, белые, неморгающие. И за тобой следят, будто съесть хотят. Или вот березка, около которой его поставили. Березка как березка, только веточки совсем не шевелятся, хоть и ветерок есть, но и не безжизненно висят, а чуток словно извиваются. Жутко, но не как в лесу заповедном, куда его тетка Настасья водила, а по-другому. И страх есть, и руки трясутся, да только кажется, что ничего плохого не будет. Так же было, когда черт приходил… Вытер Данька пот холодный, который прошиб его с мыслью этой, а русалка, что перенесла в странное место, в спину подтолкнула, да вроде как объясняя:
– Заплетай березку, хозяин молодой, – а сама вытащила из кармана мальчика ленты, что он утром с волос своих снял, да в руку ему вложила.
Данька пальцы-то дрожащие сжал и застыл столбом. Русалки вокруг него хороводом уже приготовились. Вытер мальчонка еще раз пот и пробормотал голосом дрожащим:
– Так ведь березку девки плетут.
Захихикали-засмеялись русалки зеленые, голышом вокруг стоящие. Затряслись у них груди округлые, ради которых многие парни постарше все на свете забывают. Данька лишь смущенно потупился, чувствуя как с телом что-то странное творится. От стыда и страх куда-то почти весь подевался.
– Ты, – откликнулась одна из дев водных, – теперь в жены отданный, так что березка теперь твоя покровительница, уважь ее, расчеши да заплети веточки.
– Тебе, – подхватила вторая, – теперь береза-матушка вдвойне покровительница.
Перепугался Данька с этих слов – страсть! Береза ведь еще проводник душ мертвых, дерево, что тропиночку в загробный мир держит. Подумалось ему, что помер уже, да до того этот страх на лице отразился, то вызвал новый взрыв смеха русалочьего.
– Нет, господин молодой, – донеслось с другой части хоровода, – живой ты, не бойся, не опасайся, не страшись. Долгонько ты еще не умрешь, жизнь тебе долгая предстоит да славная. Только предназначение свое выполни будущее.
– Заплети березу-матушку, – запел медленно идущий русалочий хоровод, да так слаженно, что Данька перестал понимать, кто из русалок что говорит. – Заплети родимую. Ты теперь в жены отданный, силу пробуждай нужную. Готовься к браку, да не к простому. Заплети березоньку, – все быстрее кружились девы речные, трясли зелеными распущенными волосами, взмахивали белыми прозрачными руками, упрашивали ласковыми медовыми голосами. Мальчонка и сам не понял, как взял в руки первые ветки, наложил первую ленту. И как только это произошло, грянула веселая песня, на берегу уже подслушанная:
Березка, березка,
Завивайся, кудрявая!
К тебе девки пришли,
К тебе красные пришли,
Пирога принесли
Со яичницей.
Плел Данька косы березочьи, русалки вертелись вокруг него хороводом, то быстрым, то медленным, пели завивальную песню да смеялись. А листочки древесные ластились к мальчику как живые, ну точно гладили. Странная приятность от этого охватывала мальчику, будто действительно кто родной милует.
Как только доплел Даня веточки последней ленточкой, так хоровод и распался с визгами радостными: «Кумление, кумление!». Подступила одна из русалок к мальчику да давай упрашивать венок дать – покумоваться. Отчего-то тяжко стало от просьбы такой у Даньки на душе, но страсть как хотелось посмотреть, как девы целуются. Вот и отдал.
А русалки схватили венок, да на дерево подвесили, обвив одной из кос березоньки. Застыл Данька, глаза распахнув да наблюдая за всем. Подошли с двух сторон венка две девы, да давай через венок целоваться – сначала в щечку одну, потом в другую, потом в губы. Да после каждого поцелуя приговаривали: «Покумимся, кума, покумимся, чтобы нам с тобой не браниться, вечно дружиться». Пока русалки целовались, остальные стояли и подхихикивали на присказку, чуть ли не хором ее повторяя. Как только первые русалки отошли, их место тут же заняли другие, а остальные продолжили хором говорить фразу обрядовую да смеяться. Данька же безотрывно смотрел на первых покумовавшихся.
Девы уселись на траву недалеко от деревца-березы завитой да продолжили целоваться, но не как через венок делали, а по-другому. То слегка губами касаются, то прижимаются близко-близко, мягко-мягко, то языком по губам проводят, да не по своим, а по чужим. И руки на месте не оставались – пряди поправляли, в волосы зарывались, по телам бесстыдно скользили, груди лаская. Данька уж алый, как ленты, которыми он березку переплетал, стоял, да зрелище постыдное затягивало и опустить не могло. Русалки же тем временем вообще непотребствами занялись – уложила одна вторую на траву и давай ее по всему телу целовать, руками обнимать да тайные места оглаживать. А голоса у них такие становилися, что у Даньки внутри все переворачивало, жаром заливало. Ой не зря за этими девами зеленоволосыми уходят парни даже безоглядно влюбленные в невест или жен своих, стоит только позвать ласково. Ой не зря… Видимо, вот такими голосами и звали…