Страница 8 из 95
Но это было потом, а пока отец Онуфрий только присматривался к Даньке да пытался его не оставлять – свет божий он ведь всем помогает, даже тем, кто его не видит, не чувствует, не верит. Потому и петь позвал, а не ради голоса. В храме ведь господь ближе, а когда молитвы поешь не просто так, а во время службы, душа, человеку господом данная, открывается божественной силе сильнее. И даже если есть в человеке дьявол, которого священник своим слабым человеческим зрением не углядит, то бог увидит и изгонит рогатого. Стоит только пожелать этого, да открыться душой.
А Данька просто пел – нравилось ему в церкви, как будто действительно благодать опускалась, и становилось легко и хорошо. Не зря райская птица не забирала его голос в церкви, ой не зря.
Долго ли, коротко ли, но подступила середина лета и наступил Семик (***). И решил Данька на свою голову за девчонками поподглядывать. Не раз он потом жалел, думал, что лучше бы он этого не делал, да было поздно. Хотя – кто знает. Может, попозже все равно бы все и произошло.
(*) Лесавки – лесные духи, родственники лесовика, старики и старушки. Видом своим похожи на ежат. Так же, как и лесовик, любят проказить и играть. В некоторых губерниях считали, сманивают в лес детей, но с какой целью держат их там и чем кормят – самые сведущие люди сказать не могут. Лесные дух – первоначально их представляли в следующем виде: косматые существа с козлиными ногами, бородой и рогами, напоминающие собой сатиров и фавнов античного мира. Если они одеты — то в бараньи тулупы; тулупы эти не подпоясаны и свободно развеваются по ветру.
(**) Аука – лесной дух, родствен лешему. Так же, как и леший, любит проказничать и шутить, людей по лесу водить. Крикнешь в лесу – со всех сторон “аукнет”. Можно, однако, вызволяться из беды, проговорив любимую поговорку всех леших: “Шёл, нашёл, потерял”. Но один раз в году все способы борьбы с лесными духами оказываются бесполезными – 4 (17 по старому стилю) октября, когда лешие бесятся.
(***) Семик (Зелёная неделя, Русалочья неделя) – народный праздник, отмечавшийся в четверг на седьмой неделе после Пасхи. Неделя, на которую он приходился, называлась семицкой (семиковой) неделей и заканчивалась Троицей. Семик считается древним языческим праздником, одним из тех, что играли важную роль в весеннем периоде жизни людей. Ритуалы Семика и семицкой недели включали в себя действия, связанные с поминовением умерших, а также празднества девушек.
========== Глава 6 ==========
Все начало семицкой недели прошло для села в хлопотах – нужно подготовиться к празднику, всем миром отмечаемому: наварить пива, настоять браги да бузы, для которой гречиху специально откладывали. Мужики, понятное дело, и попробовать все это должны были, так что для них неделя начиналась очень весело. Жены да подруги этому не препятствовали – давний праздник, освященный предками. Их женское время придет чуть позже. Поближе к четвергу нужно было напечь совместно караваев да пирогов, сырников да сочней. Тоже весело время проходило – собирались у кого-нибудь в доме хозяйки, да давай вместе все это лепить, и не просто так, а с песнями и со сплетнями. Дочерей, понятное дело, брали с собой – и совсем малых, и постарше. Те, кто уже ходил березку завивать рассказывали младшим, что да как делать, песни завивальные разучивали, а матушки поддакивали иль поправляли.
Когда Семик пришел, все село толпой веселою повалило на поле невспаханное, отдыхать оставленное на этот год. Все нарядные, бабы да девки лентами да бусами украшенные, в лучших сарафанах, синих да алых, рубахах белых, с обережными узорами по вороту и манжетам красной да черной нитью пущенными. Мужики тож не отставали – у всех рубашки вышиты узорами обрядовыми, у тех кто побогаче даже шелком, штаны по возможности новые. Праздник плодородия – нужно уважить землю-матушку. Все идут-перекликаются, соседей да родню из домов вызывают.
Как за околицу вышли, бабы, несущие все для трапезы, сразу затянули песню про ракитный куст, не срамную, понятное дело – все-таки детишки вокруг. До срамных по темноте дело дойдет, когда детишек всех по нескольким избам запрут, а взрослые ночное празднество продолжат. Мужики подхватили. Ребятня, носящаяся вокруг шустрыми жеребятами с дуделками да самодельными свиристелями, пятками дорогу пылящая, добавляла праздничного шума да гама. То девку какую за косу дернут да так, что она взвизгнет да полотенцем малолетних обидчиков постарается вытянуть (не всерьез, конечно – положено), то кому в ухо как загудят, да так, что оглохнуть можно. Весело да радостно всем было, смех да визг отовсюду раздавался.
Данька тоже не отставал от друзей своих, добавляя и смеха, и визга, и воплей, пока его, раскрасневшегося да с горящими от веселья глазами, не отловила Лисавета Николаевна. Велев поумерить баловство, послала на розыски сестры – та, пацанка, тож умчалась куда-то, вместо того, чтобы как другие девочки держаться рядом с матерью. Упылил мальчонка вновь шнырять, но теперь с целью наказанной. Да и интересно, куда ж Степашка подевалась, что задумала. Долго носился Даня, пока случайно на сестрицу не наткнулся за каким-то кустом. А как наткнулся, так и остолбенел – девчонка больше на березу троицкую походила, чем на живого человека, до того ее лентами окрутили. Ни волосинки не было видно. А когда попытался Данька сказать что с ехидством, то и ему досталось – окружили-завертели его подружки сестрицины плотным кольцом, еле выбрался. Бить-то их нельзя, а как свободу добыть, если окружен кучей девчонок? Хоть и мелюзга, но все-таки. Вырвавшись да отбежав на расстояние, все-таки крикнул Даня, что Степку маменька искала, а сам рванул в другие кусты – ленты из льняных волос снимать. Не дай бог мальчишки увидят – засмеют ведь да надолго запомнят. Слава боженьке, никто не увидел. Развязал Данька ленты, из старой потрепанной алой ткани, наверняка нарезанные из сарафана, вытащенного из сундука с рухлядью, на заплаты оставленной. Потом подумал, свернул и в карман сунул – пригодятся, да поскакал поскорее на поле, чтобы веселье не пропустить.
А там уже все гурьбой да дым коромыслом – и яичницу, с утра сготовленную, и все накануне да заранее напеченное разложили, и пиво-брагу открыли, и песни поют, и венки из травы-цветов плетутся. Даньке тоже венок достался – огромный, колосками торчащий, от Маньки, живущей через два дома, одной из первых красавиц на селе. Да не просто достался, а со словами, что за такие глазки большие не только венка не жалко, но и поцелуя. Да и чмокнула после этого в щеку. Мальчонка застыл, выпучив глаза, а Манька, закинув толстую черную косу за спину, со смешком умотала к жениху своему, быком стоящему неподалеку. Подразнить ей парня захотелось, но не сильно, чуть-чуть. Так что поцелуй и жениху достался да в придачу еще и взгляд многозначительный, обещательный такой.
Данька проводил красавицу-хохотушку взглядом, шмыгнул носом, да и решил не снимать венок – лестно. Так и бегал с ним, хоть и кололся тот стеблями-колосками и щекотался травами-веточками, «петушками» в народе прозываемыми. Зато по обычаю-обряду положено, чтобы у всех венки были, девушками подаренные. Вон, у тех мужиков да парней, у кого есть, лица довольные донельзя, а у ребят – только у него, Данька. Вот и не снимал мальчонка венок.
Почти весь день провели все на поле, умотались-умаялись, хоть и отдыхали. Ближе к вечеру стали взрослые, ребятня да парни собираться по домам – продолжить празднование с новыми силами, а девушки в лес засобирались – березку завивать да русалок прогонять.
Данька тоже со своими пошел было, да с полдороги в лес свернул. Страсть как интересно посмотреть на обряд, да и как девушки целуются во время кумования тоже. Знал он, что другие мальчики тоже подсматривать собираются, но все поодиночке – нельзя, чтобы кто-то узнал, обряд-то женский! Потом нотаций да сраму не оберешься.