Страница 95 из 95
Лето в этом году пришло жаркое, горячее, однако ж и дождями баловало. Самое подходящее лето для урожая хорошего, богатого, такого, что и на зиму останется, и расторговаться можно, денежку лишнюю в карман положить иль прикупить чего, в хозяйстве полезного.
– Здоров будь, отец, не подвезешь?
Вздрогнул дедок от гласа нежданного, чуть трубку не упустил, да заозирался заполошно. Глядь – а рядом с телегой по дороге разъезженной шагает парень молодой, до того светловолосый, что аж белым кажется. Шагает, а сам умудряется посматривать глазищами голубыми, что с небом цветом спорят, да улыбку в губах прятать. А улыбка до того располагающа, что хочется сразу поверить и помочь. Токо вот – откель он взялся-то, парень этот? Настолько в грезы приятственные ушел иль солнцем голову напекло, что не заметил, как попутчик появился?
Тряхнул головой возница, мысли из головы изгоняя, и подвинулся:
– Садись, милок, от чего ж не подвезти. Токо я туточки недалече еду, вон тама за пригорком село будет – туда и еду.
– Ничего, отец, мне туда и надобно, – улыбнулся Данька, легко запрыгивая на телегу и устраиваясь рядышком с Георгием Тимофеевичем. Не признал отставной солдат его, да и немудрено – столько лет прошло, да и изменился Даня сильно, сам того не сознавая.
– А что, отец, хорошо живете-то?
– Да не жалуемси. Год на год не приходится, но не голодаем.
– А волки зимой не лютуют?
– Да не, сынок, спокойно у нас по зиме-то. Слышно, как воют, отчего ж не слышать-то, а к нам не лезуть. И летом тож спокойно. Мы ж все честь по чести делаем, лешака уважаем и водяного не обходим дарами.
Говорил Георгий Тимофеевич и даж не замечал, что рассказывает то, что не всякому знакомому выболтаешь. Не любила-ить церковь-то всяких якшаний с нечистью. Вот как донес бы этот парень куда надо, поналетели бы чернорясочники отца Онуфрия трясти, никому этого не надобно. А говорил – и не задумывался.
– Говорят, у вас травница хорошая?
– Иии, паря! У нас не просто травница, лекарка! И не одна она – муж ейный почище нее лекарем будет, к нему, слышь, из самой Твери лечиться приезжали! – Георгий Тимофеевич напыжился от гордости. – Токо если ты к ней приехал, то не возьмет она тебя – дочку недавно родила, пока над ней трясется, никого не берет. Ну рази кто совсем плох. Ты если к ней, то мужу ее поклонись, глядишь, и возьмет. Он строгий на энтот счет, суровый, лекарь же знатный. Даж в Москву звали, а он ни в какую – здесь, говорит, останусь. Но иногда уезжает, да.
– Да нет, отец, не к лекарке я. Но слыхал про нее, слыхал. Думал – врут люди, а получается – нет.
Подбоченился старый солдат, деревяшкой-протезом по телеге постукивая от избытка чувств:
– А то! У нас даж еще одна травница есть, до того справная, что всякие хвори обычные лечит, как орешки щелкает. Куда ее только не переманивали замуж, и она – ни в какую. Только как обучение закончит, тогда, грит, и уедет. Так что если зубы иль чирий мучает – к ней тож попробуй заглянуть. Обморожения тоже умеет. Справная, хорошая девка такая. И скромная, так что не вздумай обижать – всем селом встанем.
Хоть и не походил попутчик на того, кто обидеть могет, а предупредить – надобно. Даж если язык еле повернулся, точно противясь стращать.
– Не бойся, отец, не обижу, – уверил Даня. – А скажи-ка мне про старосту.
Выдохнул Георгий Тимофеевич, пососал трубочку, да и за рассказ принялся. Вот так, за расспросами и рассказами, и добрались до села. И только когда телега остановилась возле трактира, окликнул солдат, точно очнувшись, попутчика:
– Эй, сынок, а ты кто будешь-то?
Обернулся Данька и улыбнулся светло-светло, точно солнышко вокруг него засияло.
– Я-то? Я, отец, дивий человек.
Погладил Даня лошадку старую ласково, а у ней тут же струпья с крупа отвалились, шкура гладкая да бархатистая стала, а грива волнами пошла, как у молоденькой. Охнул Георгий Тимофеевич, не в силах с места двинуться и сказать что.
– Спасибо тебе, отец, что подвез, – поклонился Данька.
Ничего ответить солдат не сумел, лишь рот разевал-закрывал.
Верно, верно балакают, что дивьи люди, красы немеряной, невесть откуда берущиеся и невесть куда исчезающие, на чудеса способны! Как и этот, беловолосый, что лошадке молодость вернул. А еще гуторят, что они и будущее рассказать способны, как и птица Див!
Пока приходил в себя Георгий Тимофеевич, пока с духом собирался спросить – что же ждет их, дивьего человека и след простыл. Видать, исчез также таинственно, как и появился. Перекрестился Георгий Тимофеевич, на всякий случай, да вожжами тряхнул:
– Н-но!
Теперь бы побыстрее домой, да потом в трактир – о чуде сказать. И ведь теперича не высмеют! Вот оно, доказательство, лошадка молоденькая супротив старой клячи евойной!
А Данька шагал по селу родному, присматриваясь к домам, кивая знакомым домовым да дворовым, что почуяли появление хозяина да на улицы скопом выкатились. Благо люди-то их не видят, пока сами охранители не пожелают. Вот и вышли – приветствовать да втихую разглядывать во все глаза. Редко, ой редко кто из хозяев спускается в земной мир! Да и дивих людей давненько не видывали.
Даж Захар Мстиславович, с самого младенчества Даньку знающий, и тот в почтительность впал перед новым хозяином, бороду чуть не по всему тулупчику разложив. Остался бы Даня прежним, застеснялся бы иль засмущался, иль печально ему стало бы от такого. Но изменилась что внутри, превратив обычного человека и ведуна в дивьего человека.
Поклонился Данька домовому, заговорил ласково, тот и оттаял, почти собой стал. Все доложил – и про папеньку, и про маменьку, и про сеструху, и даж про Бандита. Тот уж старый стал, на лапу припадать начал, но дом от мышей охранял справно.
Поблагодарил Даня домового и толкнул дверь. Сени – такие знакомые и незнакомые. Новая кадушка появилась. Косяк да притвор обновили.
Улыбнулся юноша подмеченным изменениям и открыл дверь в избу. Обернулась на скрип девушка – красивая да статная. Ни за что не признать, кабы бы не волосы русые, конопушки на носу да глаза серые, что распахнулись при виде гостя нежданного.
– Данька!
Конец