Страница 94 из 95
И рад бы отшатнуться от видения странного, да притягивает оно неведомо как, глаз не оторвать, так и хочется шагнуть, да прямо вниз. Насилу за Азеля уцепился, а как схватился, так успокоение наступило, даж выдыхать не пришлось, а вслед и любопытство заместо него пришло.
– Что это?
– Это полотно великое, что Мокошь прядет от века извечного до края мира, – ответствовал Азель и руку протянул, указывая. – Вон там – видишь?
Глянул Данька, куда ему показали, всмотрелся, и понимание пришло великое, словно в воду холодную кунули.
Не ткет полотно Мокошь, а прядет. Ткань, что бабы делают, она из нитей состоит, часто-часто друг с другом переплетенных и прижатых друг к другу. Оттого как ткань соткана, такой и останется. А полотно жизни и судьбы прямо на глазах менялось, одна ниточка с другой слеталась, а опосля расплеталась, да к иным тянулась. Но не все так себя вели. Бывали и накрепко сплетенные, не разорвать. А ежели вдаль глянуть, докуда взгляд дотянется, то там все ровно да гладко шло. Ну точно вода из речки в миску перелитая – стоит, не шелохнется.
Проследил Азель за взглядом Данькиным.
– Там те, кто уже умер. А здесь – живые.
– Но как же, – забормотал Даня. – Ведь что на судьбе написано, то сбудется. Каку судьбу бог положил, таку и терпи.
А сам все на полотно живое смотрит, оторваться не может.
Покачал головой Азель.
– Судьба – изменчива. Основа задана, но уток по ней ходит по-разному. И как именно пойдет – от человека зависит. Не оттолкнул бы ты сестру свою от зеркальца – стала бы она мне судьбой назначенной, суженой моей. Но ты выбор сделал, судьбу изменил, стал мне судьбой назначенным. Позабыли вы древние обычаи, «суженый», судьбой назначенный, только для жениха и мужа будущего оставили. Но есть и другие способы судьбы связать.
Замолк Азель, отрешенно разглядывая полотно Мокоши.
Глянул на него Данька, все никак в себя не пришедший от зрелища ему открывшегося, и спросил с неловкостью (вдруг опять какую глупость сморозит, а не желалось этого):
– Это как ну… побратимом стать, например?
– И не только побратимом, – улыбнулся Азель, стряхивая с себя задумчивость невместную, и тут же рукой провел, провал меж облаков закрывая. – Можно не только связать, но и разделить судьбу. Ты свою со мной разделил, согласившись пойти в обучение. Не согласился бы, когда я за тобой приехал – перестал бы быть моим суженым.
Закружилась у Даньки голова чуток – то ли от узнанного, то ли красоты неземной тверди облачной, где и дышалось, и виделось по-особенному, и спросил хрипловато:
– Зачем вам разделять со мной судьбу?
– Видишь ли, Даня, – молвил Азель раздумчиво и неторопливо. – Вы, люди, позабыли не только слов значение. Почти позабыли охранителей домашних и природных. И богов старых. А если в богов не верят, они уходят, засыпают, оставляя землю свою на других или на разграбление, к пустоте ведущее. А за пустотой приходит мор, все живое убивающий.
– Так вы… – охнул парень, не в силах боле ни слова вымолвить.
– Бог.
Вздохнул Данька, из воспоминаний вынырнув да на живот переворачиваясь. Прям перед носом травинка качалась, бежала по ней торопливо божья коровка, шустро лапками перебирая. Дунул шутливо юноша, замерла божья коровка, притворившись, словно и нет туточки ее.
Не сразу, ой не сразу появились в саду мураши да коровки божьи, пчелы да бабочки. Только опосля как год его жизни во дворце прошел, начал сад оживать, а вслед за ним и все остальное. Стала темень да заброшенность из палат уходить, да все новые и новые двери открываться стали.
Тронул сторожко пальцем Даня божье создание и вновь припомнилось, что дальше приключилось.
Потряс головой Данька, не в силах уместить в голове слова странные, и сжал ее пальцами.
– Но бог ведь… Иисус… Триедин…
Коснулся Азель легко да ласково суженого своего, успокаивая да мысли в порядок приводя.
– Когда пришла вера в Христа, старые боги не ушли. Он пришел для вас, для людей, для души вашей, чтобы стремилась она ввысь. Мы же живем для всего мира, для природы. Без нас не будет солнца и дождей. Лесов, полей и трав. Вслед за нами уйдут хозяева домашние, лесные и речные, забрав с собой всех своих подручных. Без нас не будет урожая. Не будет колоситься пшеница и рожь, не будет приплода у скота и зверей лесных.
Сжал Азель рукою твердою Даньку за плечо, заставляя прямо в глаза посмотерь.
– Мы не враги вашей вере нынешней. Но и забывать про нас не следует. Как вы выживете без всего, что мы бережем и охраняем?
– Кто вы?.. Ты?.. – желая узнать, кто ж на самом деле его суженый, прошептал Данька так оглаушенный, что язык еле ворочался.
Отпустил его Азель и отступил на шаг, ну точно крылья расправляя, что вот-вот за спиной появятся.
– Симаргл.
Распахнулись крылья огромные птичьи, да не над человеком, а надо львом огромным с головою орлиною. Ойкнул парень, дернулся прочь, да обо что-то запнулся. Так на спину и упал, благо на облако белое да мягкое, ничего не отшиб себе и не повредил. А через миг рядом с ним ужо Азель стоял, с любопытством горячим улыбаясь.
– Поверил?
Закивал Даня часто-часто, сухость в горле сглатывая и восторгом, невесть откуда взявшимся, полнясь.
– А почему ж тады Азель?
– Разве же я мог назваться своим именем? – усмехнулся в ответ бог. – Азель – «аз есмь». Аз есмь птица вещая, знания от мира богов в земной мир передающая, под крылом моим все ведуны, знахари и предсказатели ходят, всех в меру их знаний, намерений и душевной благости одариваю. Как Алатырь, «бел-горюч»-камень в миру явился, так и я с ним. А со мной вместе птицы райские Гамаюн, Алконост да Сирин.
Усмехнулся Данька и поймал на палец ожившую божью коровку. Ох и смешно теперича вспоминать те времена. А тогда – что только на ум не приходило! Поначалу даж легенда о Диве, победу иль поражение предсказывавшего, вспомнилась, сказываемая как-то напевным голосом травницы:
«Див – птица-укальница, серая, как баран, шерсть на ней, как войлок, глаза – как у кошки, ноги мохнатые, как у зверя; птица она вещая – села на шелом – ожидай беду. Сидит на сухом древе и кличет, свищет по-звериному; с носа искры падают; из ушей дым валит».
Не стерпел тогда Даня, пристал к Азелю с вопросами и про искры, и про дым, и про прочее, до смеха того доведя. Да и после много всякого делал на голову дурную, пока не поумнел.
А как поумнел, то и расспросы иные стали – про цыганку ярмарочную да про шептаря. И вышло странное: не блажился Даньке взгляд азелев, ой, не блажился! Не мог Азель ступить на землю, но взамен этого мог видеть дела мирские глазами ведунов, да говорить устами дев персидских, культ его хранящих. И ежели где нужно было непременно побывать, туда и отправлял верных ему учеников и служителей.
Долгонько ходил Даня под впечатлением от рассказа этого, все представить пытался: как это – видеть глазами чужими, да волю свою устами чужими передавать. И каково это – знать, что не только ты видишь все вокруг, но и существо высшее, иное. Или чуять его намерения, выполнять его желания и рассказывать волю его. Ох и странно выходило, ох и муторно!
Но и к этому знанию попривык.
Расправила божья коровка крылья, да и взлетела деловито, точкою красною в крапинку черную обернувшись. Проводил ее взглядом юноша, гадая, сможет ли вылететь в мир земной из мира волшебного. Сам он пока не мог. Но Азель обещал – как только обучение к концу подойдет, так сможет. Еще с полгода подождать. До лета.
========== Эпилог ==========
– Н-но, убогая! – сидящий на передке телеги дедок тряханул вожжами, подгоняя старую лошадь плестись быстрее. – Ышь, каку цацу из себя строить, совсем стыд потеряла.
Мотнула головой лошадка, то ли возмущаясь наветом и поклепом, то ли слепней отгоняя, но трусить покорно продолжила. Дедок же сунул в рот трубку с едким табачком и лениво оглянулся по сторонам.