Страница 76 из 95
Идет Данька, головою вертит, тишину ласковую слушает, да так хорошо на душе от всего, что шел бы и шел, хоть век вековой. Только вот чем дальше, тем больше замечать начинал мальчонка, что не все ладно с яблоньками-то в саду энтом волшебном. На некоторых виднеется паутинка черная – почти невидимая, краем глаза цепляется, а повернешь голову – вроде и нет ничего. На других даж и приглядываться не нужно – чернота энта словно бы часть яблоньки залила. А в глубине сада и вовсе полностью черные деревца стоят, но ветви упрямо держат, не сгибаются и не крючатся, как бывает с жучками поетыми иль морозами побитыми. Мало таких, но аж поежиться хочется и невольно вспоминается лес проклятый, где шептун чуть не потерялся.
Однако ж Азель шагал беззаботно, точно и нет вокруг никаких больных яблонек, мальчонка рядом с ним пристроился и старался не отставать.
Вроде и недолго они шли, однако ж привел черт к самому сердцу сада. Дух тут стоял самый яблочный, и деревья самые крепкие и яблочки чище всех остальных сверкали золотистыми бочками.
Сорвал черт два яблока, одно Даньке протянул, а второе сам откусил. Захрустел мальчонка плодом золотым и чуть слюной не захлебнулся – до того вкусное оказалось, куда там заграничному померанцу! И рядышком не стоял по сравнению с этим яблочком наливным! И медовое оно, да не такое сладкое, что запить хочется. И крепенькое, да стараться не приходится, чтобы кусочек отгрызть. И во рту соком сахарным тает, однако ж голод утоляет ну точно горшок каши скушал в один присест. Одним словом – вкуснющее!
А черт яблоко свое кусает неторопливо да на Даньку поглядывает.
– Понравилось тебе яблочко?
Закивал мальчонка с восторгом. Ему даж пальцы, соком измазанные, хотелось облизать, но постеснялся перед барственно-важным чертом.
– А не признал, что за яблочки? – глянул Азель с многозначительной хитринкой во взгляде, срывая еще одно яблоко да подбрасывая его. Вспыхивает яблоко золотистой искоркой, сияет бочками крепкими, да так и манит.
Глянь – а на его месте буквально на глазах новое вырастает! Не заметил этого Даня в прошлый-то раз, объедаясь вкуснотищею, а ноне прямо глаз отвесть не смог. На его пеньке грибы тож так быстро росли, но пенек-то тот – волшебный, лесной силой напоенный, а тут… Задохнулся Данька догадкою необыкновенною и восторгом:
– Волшебные яблоки из сказки! Что Жар-Птица хитила!
– Почти, – улыбнулся в ответ черт, сорванное яблочко мальчонке вручая, и продолжил с серьезностью: – Если кого этим яблочком накормишь, все хвори-болезни пройдут, потому – береги его. Пригодится. Но есть здесь и другие яблочки…
Повернулся хозяин богачества волшебного, и роща перед ним словно расступилась, пропуская к черному дереву. Данька аж заробел немного, но все ж таки пошел вслед.
Оказалось, на черной яблоне тоже плоды растут – такие же темные и пугающие, как и она сама. К дереву даже приближаться не желалось, не то что срывать что. Даж листик малый – и тот не хотелось.
Подошел Азель близко к дереву да и провел по стволу рукой. И такой печалью от него повеяло, что аж сердце защемило у мальчонки, не ждавшего подобных чувств от черта своего.
– Если этим яблоком накормить кого… – тонкие пальцы легко коснулись плода, и раздался скрип – ну точно от двери рассохшейся, ветром туда-сюда гоняемой. Никакого сравнения с хрустальными переливами от золотых яблочек! – …то умрет он. Может сперва даже и выздоровеет от хвори, от которой лечили, но опосля – непременно угаснет, и быстро. Да так, что на лекаря никто и не подумает.
Стоит Данька, в подарок вцепившись и желая очутиться от темного дерева подальше, и не понимает, зачем же ему Азель это сказывает. А тот повернулся, пошел по тропочке невесть откуда взявшейся в задумчивости:
– Вот так и души человеческие. Если общаться с тем, у кого чистая душа, и сам становишься лучше и чище. Если со скверной душой, и сам скверны наберешься и сгинешь, даже если и будет поначалу казаться, что лучше себя чувствуешь.
Не утерпел Данька. Оглянулся на исчезающее вдали дерево (только несколько шагов прошли, а оно уже далеко-далеко, ну словно за эти шаги с версту прошли!) и поинтересовался:
– Чего ж вы тогда то дерево не срубите? Черное которое. От него же только непотребства будут случаться!
Глянул Азель на мальчонку весело, ну точно рассмешил он вопросом своим.
– Ты думаешь, оно всегда было таким и таким навсегда останется? Смотри.
Остановился черт около еще одной яблоньки, лишь слегка черной паутиной затронутой. Вроде и золотая они, и запах сладкий обволакивает, а уже что-то не то чувствуется, точно гнильца подкралась и вот-вот погубить собирается. Тронул черт паутинку, с веток стряхивая, и даж дышать легче и вкуснее стало. Только вот ненадолго подействовало – вновь откуда ни возьмись ниточки проявляться стали.
– Вот так все и начинается. Иногда с малого и незаметного, иногда сразу полностью забирает. Но всегда есть шанс, что вернется все.
– А вдруг не вернется? – Данька как представил, что скверна весь сад волшебный поразит, одну яблоньку за другой опутывая, так страшно стало, что заупрямился барашком молодым да глупым, крепко-крепко волшебное яблочко сжимая. – Оно же гниль на других перекинет и заразит!
– Ты еще не понял?
Мальчонка сглотнул судорожно. Взгляд черта – черный, испытующий, огнем горящий затягивал словно в водоворот или стремнину, из которой не выбраться, и конца края которой не ведать.
– Не деревья это, Даня. Души.
– Как – души? – очумело пробормотал Данька, силясь не то понять, не то остаться на плаву, не уйти с головой в силу громадную, ранее незаметную.
– Вот так, – ответил черт как о самом обыденном. – Сама душа в человеке так и остается, но ее отражение, как в зеркале – в саду этом растет. Если срубить тут дерево – умрет человек. Если золотое яблоко сорвать, то ничего ему не сделается. А если черное – злоба больше станет.
– А моя… яблоня тут есть? – прошептал оглаушенный мальчонка, не видящий ничего уже окромя взгляда, что затмевал все, точно небо ночное, по которому звезды кружатся в хороводе нездешнем.
Ничего не ответил черт, улыбнулся лишь. А к хороводу, что звезды выводили, хрустальным смехом разбавляя его, осколок сна добавился – как он бродил по этому вот саду, а опосля под одной особо приглянувшейся яблонькой заснул. И зеркальце треснувшее к круговороту прибавилось, полетели с него вдруг бронзовые бабочки да пчелы, в звездный хоровод вплетаясь, во все стороны осколки зеркальные брызнули, отражая многократно и звезды, и сад, и взгляд темный, и закружилось все, завертелося с такой скоростью, что Данька вдугрядь потерял сознание.
Пришел в себя Данька от жара и шепота. Жарила печь, да так, словно в нее дров по-барски накидали, сразу за несколько дней, нисколько не заботясь о сохранности до весны, когда счет начинался каждому сухому полешку. Лежа с закрытыми глазами и утопая щекой в подушке, мальчонка прислушивался к судорожному разговору, что вела маменька с Настасьей Ильиничной. Травница уверенным, хоть и тихим-тихим голосом успокаивала встревоженных родителей, поясняла, что взросление так у их сына происходит и бояться совершенно нечего. Однако же чувствовал Данька за ее уверенностью скрытые опасения. Другим людям лекарка была научена внушать хорошие мысли, а вот как саму себя отучить крутить в голове всякое – то неведомо.
Заворочался Данька, нарочито посильнее шевелясь, внимание к себе привлекая. Подумал было еще и застонать, но заопасался, как бы беспокойство маменькино не вернулось усиленно. Но все равно захлопотала Лисавета Николаевна вокруг сына ну точно наседка, даж травница ее рвение не особо охолонула.
Данька же чувствовал себя на удивление бодро, только слабость во всем теле странная наблюдалась. Да и неудивительно – почти три дня в горячке пролежал, ничего, кроме еды не принимая. Мальчонка только охнул, как узналось, сколько дней беспамятства прошло. Неудивительно, что маменька так волновалась, ведь не болел он сильно ни разу, все страсти стороной обходили, а уж как с чертом познакомился – так особливо. Вот и перепугалася она сильно.