Страница 75 из 95
А через эти размышления перескочили мысли на вопрос заданный, но не отвеченный. Воззрился Данька с суровостью на знахаря – мол, обещал, сказывай! Тот улыбнулся понимающе да и молвил:
– Лев то. Крылатый. А большего я сказать не могу, не проси, – и добавил через мгновение пытливого молчания: – Ты ведь и сам понимаешь.
Набычился Данька обидой – раньше хозяева домашние да лесные заявляли подобное, теперь вот и знахарь присоседился! Как с маленьким обращаются! Только мальчонка открыл рот, обиду свою высказать, как дверь хлопнула – воротилась Настасья Ильинична, а при ней как подобный разговор весть? Вот и пришлось зубы стиснуть да промолчать.
(*) Здесь и далее упоминаются произведения Матвея Комарова, одного из самых известных русских писателей 18-19 веков, в основном из-за того, что его беллетристика была нацелена на «грамотное простонародье» и выпускалась огромными по тем временам тиражами.
========== Глава 45. Часть вторая ==========
Хотел было Даня на следующий день вернуться к травнице, вновь разговор завести со Всемилом, да не получилось. Порешили собраться все ребята-девчата на гульбище веселое – с катанием с горки да по речке застывшей, с пением да беготней, и Даньку с собой тоже утянули. Позабыл на день мальчонка обо всем, как и все наорался-набегался, извалялся в снегу да изголодался. А под вечер ужо все как гуляли, так и завалились большой кумпанией в одну избу. Пока суть да дело, пока сушились, еду готовили да пироги грели, насмеялись-напелись до полного устатка. А как самовар поспел, так и за песни жалостливые принялись, про голубей да голубушек разлученных злой судьбиною, про любовь да верность до гроба, про солдат, на войну ушедших, да солдаток их дожидающихся. В избе уже темень стоит, одна печка да пара свечей свет дают, самовар пыхает, чаем да вареньем пахнет, теплынь да песни, за душу берущие, в воздухе стоят. Хорошо!
Данька, понятное дело, не пел, лишь слушал. Не дозволяла ему Алконост-птица печаль славить, вот и приходилось лишь зрителем участвовать. Все уже попривыкли к ентой странности Дани, не приставали с вопросами, не дергали. Вот и сидел мальчонка, чаевничал да дню прекрасному радовался.
– Дань, – вдруг тихонечко позвала Лада, хохотушка да веселушка, целый день возле мальчонки крутившаяся, – помоги глянуть, что с моей одежею.
Кивнул Даня, не желая в песнь голосом вмешиваться, и потихоньку выбрался из-за стола вслед за Ладой. А ту уж девчонкой и не назовешь – весной цельных четырнадцать лет исполняется, а как исполнится, в соседнее село отдают в замужество, сговорено уже. Не девочка уже, а девушка, невеста. Нравился ей Данька, а тот в слепоте своей наивной не замечал авансов, Ладой расточаемых, вот и пошел без опаски в соседнюю комнату, где с обратной стороны печи тулупы, шубки да валенки пристроили.
Тамочки даж лучина не горела, лишь луна сквозь слепое оконце неверный свет дарила. Вот и оказались полной неожиданностью губы горячие, поцелуем страстным к его губам прижавшиеся.
Вскинулся Данька изумленно, не зная, что делать, а перед глазами всплыл взгляд черный, недобрый черта, впервые явившегося, и речи его, четыре года назад сказанные: «Захочешь с кем-нибудь поцеловаться не по-братски – дыхания лишишься…». А вслед за речами горло точно веревкой тонкой охватило, до того шершавой да жгучей, что аж жаром опалило все тело, точно волной речной, горячей да кипящей. Схватился мальчонка за горло в ужасе, а веревочка эта невидимая лишь крепче стягивается, да сипа, что сам вырвался вместо слов али крика, да так быстро, что через мгновение уже круги солнечные перед глазами возникли, до того яркие, что аж больно стало.
Завертелись круги солнцеворотом огненным, покачнулся Даня, наступил на ворох одежный, да и упал, сознания лишившись.
========== Глава 46 ==========
Очнулся Данька на мягком и теплом, да глаза открыть отчего-то побоялся. Затаился, ну точно зверек шуганый, прислушиваясь и понять пытаясь, где же находится. Тишина вокруг разливалась рекой полноводной, но не стоячей, что на уши давит, а спокойной, лаской окутывающей. Выдохнул мальчонка и приоткрыл один глаз, а тут на него осознанием произошедшего и обрушилось, да так, что подхватился с места бешено да за шею в страхе схватился. Но нет – легко дышалось и никакими неприятными ощущениями не мучило.
Выдохнув еще раз, Данька сторожко огляделся по сторонам и замер. Ему бы обрадоваться иль выдохнуть спокойно – очнулся ведь в комнате уже привычной, во дворце у черта, ан нет! Словно бы наоборот сморозило вопросами разными – как тут оказался? Зачем? Что дальше делать? Искать хозяина палатей аль как?
Однако ж недолго Данька мыслями мучился. Вроде и не было никого в комнате, а стоило моргнуть, как и сам черт появился. Сидит в кресле, к кровати придвинутом, подбородок рукою подпирает и смотрит на гостя нежданного так внимательно, словно рассмотреть в нем что нутряное желает. Набычился малек мальчонка, сидит, сопит, ни слова ни кажет. Да и что сказать-то? Неведомо.
Расслабился вдруг черт, улыбнулся и ну точно светлее вдруг вокруг стало. Ушел холодок, в воздухе висящий искрами серебристыми, солнечным теплом повеяло. И Даньку самого словно отпустило. Струна внутри натянутая и страшно звенящая, что в напряжении держала, расслабилась и змейкой свернулась.
– Ну здравствуй, суженый, не ждал я тебя так рано увидеть. Но раз так вышло…
Поднялся черт с кресла, да так озорно прищурился, что Данька вслед за ним невольно разулыбался.
– …то пойдем, покажу тебе кое-что.
Подхватился мальчонка в возбуждении, враз позабыв обо всем – дюже ему нравились чудеса да загадки палатей чертовых. Но не сразу пошел вслед за хозяином дворца, запнулся на миг, себя разглядывая. Появлялся обычно Данька в той одежонке, в которой спать ложился, оттого чувствовал себя стесненным от вида своего бедняцкого, особенно ярко чувствующегося на фоне камзолов богатых, каменьями расшитых, мебели парчовой да посуды тонкостенной, искусно расписанной узорами разными. А туточки – ну словно подменил кто Данькину одежду. Вроде почти похожа на привычную празничную – рубаха длинная, пояском тонким подпоясанная, штаны да сапоги, только вот ткань такая мягкая, что только на самых дорогих развалах продается, шитье обережное – шелком переливчатым шито, сапоги, видимо, из того самого сафьяну, о которых в сказках сказывается про царевичей да королевичей, и цвету такого синего-синего, какового мальчонка в жизни не видывал. Вздохнул удивленно да и поспешил вслед за чертом. А тот точно нарочно возле двери задержался, за гостем своим приглядывая иль наблюдая.
И от чего-то почувствовалось Даньке одобрение, что не стал так уж пристально цепляться за одежду, да и браслеты с гравировкой рунами, на подушке рядом лежащие, не взял. Хоть без них и неполон костюм получается, не по-взрослому. Были бы железные – может, и взял бы, но золотые – это ж дорого как, страсть! Отдаривать нечем будет, пусть и сон. А ежели не сон, то – особливо. Так что не взял мальчонка ничего, так пошел.
А может и не было его, одобрения, может лишь почудилось оно, но забылось мимолетное чувство почти сразу, потому как сразу за дверью не коридор появился, и не комната другая. Очутился Данька в яблоневом саду, да не просто, а в том, из сна, с золотыми яблоньками. Идет вслед за чертом, глаза распахнувши, дивится.
Солнышка тут нету, а все равно – светло и тепло, ну ровно со всех сторон оно светит. Трава под ногами такая мягкая и шелковистая, что ступить боязно, а как ногу убираешь, так она распрямляется тут же. Так что если поначалу Данька ступал сторожко, то опосля без опасений принялся шагать, тропинку не выискивая, а прямо по мураве зеленой. Но главное чудо – конечно, яблоньки. Почти все тоненькие, ну точно саженцы не так давно высаженные, но с кроной уже раскидистой и с яблочками, сквозь листву стеснительно проглядывающие. Другие – на обычные старые яблони похожие, и ствол такой же, и ветки, и листва, и даж яблоки также с веток свисают. Токо вот словно золотистой патиной покрыты. Те, что постарше, позолотее выглядят, а молоденькие – еще с листвой зеленою.