Страница 74 из 95
«Среди самого прекраснейшего дня в один час темная туча покрыла чистое небо; облаки, как горы, ходят и волнуются, подобно черному морю, от жестокого ветра; гром, молния, град, дождь и сильная буря, соединясь вместе, во ужас всех живущих на земли приводило.
Все бегали, искали своего спасения; старые воздевали руки на небо, просили богов об отпущении грехов; младые вопиют и укрываются под кровы; жены и девицы с плачем и воплями входят в храмины и затворяются; земледельцы в полях не обретали своего спасения… Младой аглинский милорд Георг, будучи в сие время со псовою охотою на поле, принужден был от страшной сей грозы искать своего спасения в лесу…»
Красота же! И жуть как интересно.
А вот бабам все больше сонники подавай (любят они, бабы, всяческие гадания – страсть! нет бы читать истории про удачливого вора и бывшего сыщика Ваньки Каина иль французского Картуша) да сказания про любовь. Вот и Настасью Ильиничну сказки такие просили сказывать. И лубки им такие же привозили.
Так что читать для мальчонки дело знакомое, однако ж книги травницыны – не чета лубкам. Слова все важные, многие непонятные, оттого Данька поспервоначалу путался весьма. Однако ж времечко текло, а за ним и умение подтягивалось. Буковки отдельные уже не мешались друг с другом, не мельтешили, что звери, следы путающие, а вполне себе складно в слова собиралися. До того Дане нравился процесс этот превращения букв в смыслы, что самые длинные слова перечитывал по два-три раза – для удовольствия. Были в этой книге еще и другие слова, непонятные, на заморском языке под названием «латынь» написанные, но травница обещалась потом рассказать, что они значат, да как их читать надобно. Как только Даня выучится нормальные слова складывать.
Вот и учился мальчонка с похвальным усердием, когда времечко оставалося на дело это дивное. Когда много слов зараз, да еще и малопонятных, выписано до точки, что по окончании предложения ставится, тогда приходилось туговато. Пока прочтешь все, позабудешь, что в начале стояло. Огорчался Данька этому, однако же – хвалила Настасья Ильнична ученика своего. Говорила, что сама тож не сразу научилась чтению, главное – понимать прочитанное да слова мудреные выучить. Поначалу не понимала, зачем ей это, ежели все рецепты наизусть помнит. Однако ж опосля осознала, пользу книгами приносимую, даж скопила денежек и еще одну книжку про травы выписала, научную. Пришлось аж в соседний город ехать, там в книжной лавке заказ сделать по специальным рукописям, что зовутся «книгопродавческая роспись» (Даньке так понравились слова энти, что попросил наставницу записать отдельно на листе бумажном, а потом перечитывал по многу раз). А потом аж несколько месяцев ждать, пока книга придет! Вот ее Даня и читал покамест, приучался и к буквам, и к словам, пока малознакомым, оттого кажущимся суровыми и значительными.
Но не шло в этот раз чтение. Нет-нет, да и косился мальчонка на ведуна, а какое может быть обучение, ежели отвлекаешься постоянно? Никакого же. А ведун этот еще и вид делал, что не замечает ни взглядов, на него бросаемых, ни самого гостя. Сидел, что-то в ступке растирал. Ворожил, видать. Кинет веточку, пестиком поелозит, принюхается ну чисто гончая, даже крылья носа дрожат, и дальше давай елозить. Опосля вновь принюхается и другое что добавляет. Жутко интересно Даньке, что же такое шептарь делает, ведь сила его на другом основана, ой, на другом! А от мыслей этих нет-нет, да и вспоминался невольно сон давешний, явно неспроста приснившийся.
Маялся-маялся мальчонка да и не выдержал. Однако же про сон не стал спрашивать – столько боли в нем было и страха, что даже призраком наотмашь бил. А вдруг не взаправдашний? Хоть домовой и уверял, что все как есть показалось, но червячок сомнений продолжал исподволь грызть Даньку. И что ужаснее – а вдруг действительно все в жизни шептуна именно так и случилось? И почти убили его брательника, а он сам в отместку супостатов на тот свет отправил. Мож потому и стылый и надменный нынче, ну точно не желающий никого в душу пущать, от того и огородивший ее забором высоченным, непроходимым.
Не стал спрашивать о сне Даньке. Но от мыслей, в голову пришедших, пока на занятого волшбой Всемила посматривал, словно изменилось что в отношении к знахарю. Да и в нем самом, в Даньке, тож словно лед осенний паводковый тронулся, жалостью на куски раздробленный. Пусть стылым остается, авось когда и оттает. Лишь бы Настасье Ильиничне ничего не сделал такого, что и она коркой ледяной покроется.
Глянул Даня с пытливым сомнением на шептуна да и в книгу обратно тут же уставился.
Не должон сделать. Не сжимается сердце предчувствием нехорошим аль черным, так что вся неприязнь, им испытываемая к наставнику травницы – наносная, на своих собственных, данькиных недовериях основанная. Неправильная. Но поделать с ней ничего не получается, так что пущай пока будет.
Поморгал-поморгал Данька в книгу лекарскую, поерзал да и решился.
– Всемил.
Неудобно было называть знахаря вот так запросто, без отчества, без всего, однако ж он всех приучил к такому чудному именованию, настояв на своем. Даж дети малые его так звали.
– Можно у вас спросить?
Шептарь точно только и ждал момента, как мальчонка голос подаст, тут же голову вскинул, сверкнув глазами своими темными. И точно глянул сквозь них кто, земле не принадлежащий – настолько пронзительно, прямо в душу уставился. Словно и не Всемил то был, а черт данькин – до того похоже. Мальчонке аж головой потрясти захотелось, лишь бы убрать образ этот странный. Но – моргнул знахарь, и спало наваждение, уводя за собой и мысли всяческие.
– Спрашивай.
Затаил Даня дыхание, но нет – не сплел Всемил пальцы, упираясь подбородком в них, как черт делал бывалыча, не глянул с веселым прищуром. Так и остался истуканом сидеть, ступку деревянную в ладонях сжимая, пальцами по узорам, искусно вырезанным, скользя в задумчивости.
А Даньке даже чуток обидно стало. Успел за миг малый пожелать увидеть черта, ан нет – обознался. Да и странно было бы, если бы знахарь им оказался. Разные они. Ой, разные!
Откашлялся мальчонка для солидности, волнение скрывая и степенности в речь добавляя.
– Вот у вас тамыча, на спине пятно странное, на зверя похожее. Это что за зверь такой чудный?
Спросил, а сам дыхание затаил, ответ ожидаючи, точно слова оброненные тайну какую открыть могут. Но ведь шептун запросто может ото всего отпереться, сказать, что ведать ничего не ведает, да и как ему рассмотреть спину свою. Однако же казалось Даньке, что ничего такого не случится, а кусочек таинства откроется.
И действительно, не стал Всемил удивляться вопросу заданному, лишь вновь пестиком еще раз травы придавил. А по горнице настолько запах душистый вдруг поплыл, точно не сухие травы в ступку засыпали, а только что с лугов да лесов собранные. Земляника, мята, шалфей, тимьян – чего в нем только намешано не было! Даже васильку и мать-и-мачехе свое место нашлось. Даньке только охнуть оставалось – действительно, сказочное волшебство на глазах творилось! Даже теплее в избе стало, ну точно солнышко зимнее, в окошки заглядывающее, вдруг по-летнему припекать начало.
– Полагаешь, понравится Настасье Ильиничне подарок такой? – вопросил Всемил, а сам с улыбкой теплою, так нечасто на лице появляющейся, в ступку заглянул, проверяя, все ли справно.
– Еще бы! – с восторгом отозвался мальчонка, книгу к себе прижимая да чуть не подпрыгивая на скамье от избытка волнения. – А как вы…
– Не могу сказать, – отозвался шептун, прикрывая сверху ступку крышечкой. Дух луговой хоть и приуменьшился, но продолжал висеть цветочным покрывалом в воздухе, лето призывая.
Дане оставалось только завистливо вздохнуть и пообещать самому себе также научиться со временем делать. Или почти также, похожее и такое же замечательное и сказочное. Ну вот хоть у черта спросит хотя бы! Тот завсегда много всяких интересных разностей рассказывает, авось и тайну этого дива дивного сподобится выдать!