Страница 70 из 95
— А как же… А чье же… — забормотал мальчонка.
— Как будто сам не догадываешьси, — с укоризной попенял домашний батюшко и добавил со значимостью: — Хотя, может, и не догадаишьси, ведь сам не можешь понять, какое расположение к нему питаешь.
И тут Даню как в жар бросило — так вот почему тот сродственник из сна таким знакомым казался! Не потому что сон, а во сне все правдою кажется, даж не задумываешься зачастую о нелепицах странных, естественными кажущимися. А потому как действительно знал, знал того человека, чье прошлое как на волшебном блюдечке разглядывал!
— Всемил то, да? — выдохнул Данька, почти не веря словам своим.
— Истинно, он, — кивнул головой Захар Мстиславович.
— А как же я его прошлое увидел-то? — ошарашенно пробормотал Даня.
— Как-как… Показали его тебе, вот как! — припечатал домовой.
А мальчонка лишь головой потряс от изумления, ну точно лошадь на ярмарке, от слепней избавляющаяся. Да токо вот мысли похуже слепней будут, зараз так от них не избавишься.
— А кто? Зачем?!
— Эх-хе-хе, молодой хозяин, молодой хозяин, — закряхтел дверью старою Захар Мстиславович. — Тут уж сам давай. И кто, и зачем. Я и так лишку сболтнул. Совсем старый стал, все забываю, — завздыхал домовой горестно.
Но Данька уже знал о маленькой слабости домовика. Тот вел себя так, лишь когда прикинуться желает немощным да в помощи нуждающимся, а сам-то домовик еще лет сто, а то и больше проживет на свете, ежели с домом и семьей ничего не случится. Знал, а посему — почему бы не уважить чужую слабость, да по сравнению с ним не то что Даня, даж его родители крохотными детками казалися.
— Да вы что, дядь Захар, вашей памяти любой позавидует, столько всего знаете да помните! — подсластил мальчонка разговор.
— Помнить-то помню, да вот о запретных вещах подзабываю, — сказал домовой, как отрезал. — Глядишь, и сделаю что не так, тады…
Нахохлился Захар Мстиславович снегирем на ветке в самый мороз, а Даня растерялся даж, не зная, что и сказать. Вот вроде и не сказал ничего такого-от домашний батюшко, а поди ж ты — хмурится, ну точно чего важное выдал. Так и не сумел мальчонка догадаться, что ж такое рассказано было секретное, так и продолжили в молчании на восход нарождающийся глядеть, что небушко в розовый перекрашивать начал, темень ночную разгоняя да голубизной дневной ее заменяя. Облачка редкие, по небу плывущие, брюшки свои перламутровые лучам солнышка подставляющие, ну точно на ласку напрашиваются, да того все затейливые и забавные казались, что Данька загляделся аж.
Хороший день обещался настать, ласковый да теплый. Да только вот сердце сон продолжал глодать и все не отпускал никак.
Дальше дни закрутились-завертелись колесом ярмарочным, а Даня все нет-нет, да и вспоминал сон этот, из головы не идущий. Вспоминал, пока не приснилось ему еще что-то странное.
Проснулся Данька на пригорочке в каком-то саду странном. Поначалу даж не понял, что с садом тем не так. Травка, солнышком пригретая, воздух яблочный такой вкусный, что хоть пластами его режь да кушай, до того ароматный. А вот царапает что, покоя не дает. Тряханул головой мальчонка и пошел потихоньку меж яблонек, воздух тот вкуснющий вдыхая. Коснулся ствола одного, глядь, а он точно позолотой тонкой покрыт. И второй. И третий. А следующий точно черной патиной затянут. А яблоньки-то разные — какие повыше, какие пониже, ну точно недавно посаженные. И тишина царит. Не бывает такой тишины днем летним — завсегда пчелы да слепни жужжат, мошкара какая вьется, надоедает. Мураши бегают деловито — а нет их тут. Токо травка, ну точно как в сказах, что «муравою» зовется, и яблоньки эти странные. Дане бы испужать, ан нет — чувство, ну точно в палатах Азеля находится, а чего там бояться-то? Так и пробродил среди яблонек этих, покуда одна, молоденькая, с веточками тонкими да листиками весенними, пушисто-зелеными, не приглянулась. Около нее и прикорнул.
Об одном сожалел Данька — что черта своего не увидел. Но ничего, свидятся еще.
========== Глава 43 ==========
Покатилися деньки своим чередом, за утром — день, за днем — вечер, за вечером ночь, а за ней и утро вновь. Только чем теплее вечера становились, тем больше песен за околицей выводилось. Солнышко закатится, нужно пластом валиться с устатку-то да в ожидании скорого рассвета, а парни-неженатики да девки беззамужные откуда только силы берут. Наравне со всеми в полях-огородах стоят, а поди ж ты — почище соловьев заливаются. Даньке-то и невместно со старшими-то гуляти, а точно что зовет, точно Алконост-птица не может оставить веселье без своего внимания. Памятуя о голосе волшебном, не гнали мальчонку. Особливо после того, как он песни незнакомые стал выводить. Вроде и слова все здешние, и мотивы не раз уже пропетые, а как начнет — так зараз ну точно история какая волшебная плетется. Все аж замирают, заслушиваясь. А когда повторить просят, Данька и не может. Смущается, прячется, ну точно как рак в панцирь, да бормочет странное. Не говорить же всем, что не помнит, как песни эти выплетает, словно подсказывает кто да за собой ведет. И что странно-то — надо бы забояться от песнопений таких, а вот ни капельки не страшно, а даж наоборот — хорошо. Ну точно в церкви поешь, такая благодать на душу опускается. Вот и бегал Даня — песни пел.
А днем не до песен. Ко всем хлопотам же еще и Стешка прибавилась. Настасья Ильинична ее не только к себе в обучение взяла, но и Даньку к этому, к обучению то есть, пристроила, повелев основы сеструхе рассказывать. Мальчонка хоть и бухтел досадливо да бычился, а все ж таки повеление наставницы выполнял. Да и не бросала его травница в деле этаком, завсегда хоть вполуха, да слушала и, ежели надобно, правила али дополняла. Иногда даже что новое рассказывала. Хоть и состоял Даня уже давно в обучении, да травницкое дело оно такое, хитрое. Это как ложки резать.
Вроде бы несложная работа — взял чурбачок подходящий, да вырезал. Ан нет, не так-то все и просто. Сперва надобно чурбачок подходящий подобрать, чтобы ложка долго прослужила. Возьмешь сухой — ложку до ума не доведешь. Возьмешь только срубленный — рассохнется. Возьмешь еловый — привкус у ложки смолистый будет. Вот потому и нужен чурбачок правильный, да еще его хранить в траве живой надобно, чтобы не высох да не сгнил. Потом инструмент справный выбрать надобно. Обычным ножом тож можно выстругать, да намаешься. А вот ежели теслу взять, то и вырезать будет сподручнее. А потом — вот как резать? С ложа али с ручки? В какую сторону строгать? И, брат, тут целая наука! Потому ее не только ложкари, но пахари, плотники да наемные работники — все передавали от отца сыну. Бывало вечерами зимними всей мужской частью семьи сидят, ложки режут. А потом. Ну вот вырезал ты ложку. Черпать ей удобно, есть хорошо, а душа не лежит. А все от того, в каком настроении резал. Иль от того, что узоров на ней не выведено — для аппетиту хорошего. Вот и режут-украшают, как могут.
Это только ложку сготовить — вона какая наука нужна. А с настойками целебными намного сложнее все обстоит. Травку правильную найди, во время правильное ее добудь, да не забудь поклониться хозяевам, чтобы силу из нее не вытянули, правильно высуши, правильно храни, правильно саму настоечку свари — токо послушать, уже руки опускаются, а сделать как все, а? Вот потому к хорошим травницам за много-много сел и ездили. Да причем одна от грудной жабы поможет — хорошо умеет изгонять ее, другая — от прострела, третья — деток малых тихомирит, что криком заливаются. Мало кто все-все болезни лечит, все знает. Так что повезло селению данькиному с травницами, что старой, что молодой, ой, повезло! Не просто лекарки, еще и с книжками учеными — эти так вообще ценилися. Правда, в книжках-то этих могут быть и наговоры злобные записаны, как у колдунов водится, только никто не замечал злобства колдуньего у травниц. Хорошие они были. Справные. Еще и поэтому многие желали деток своих к Настасье Ильиничне пристроить, а оно вона как вышло — с одного двора аж двоих взяла. Завидовали семье Дани, не без этого. Степашка-то по малолетству не видела, а Данька чуял. Но что ж тут делать-то, ничего не поделаешь, только учиться дальше. Вот мальчонка и учился, и чуток сам в учителя выбился.