Страница 68 из 95
Отшепталась Настасья Ильинична, вся белая опустилась без сил на табуретку да тут же подскочила – проверить надобно, как там Аксинья себя чувствует. Оперлась травница на руку ученика и в горницу вышла.
Очнулась Аксинья. В уголочке устроилась, стыдливо платком Настасьи Ильиничны прикрывшись, да руки холодные чаем греет. Как появилась лекарка, тут же вскинулась вопросом, как и все остальные. Окромя бирюков староста там оказался, ими приведенный, да брат его. Больше не стали никого звать, село баламутить. Присела Настасья Ильинична за стол, устало выдохнула:
– Все, что могла, сделала. Крепкий он, даст бог – выживет, – а сама так сурово зыркнула на тетку Аксинью. – Сказывай, как так случилось.
Затряслась мелкой дрожью женщина, да не смолчала, сказ начала.
Как оказалося, Васька полюбовник ейный был. Вдовица ведь тоже женщина, а Васька – парень видный да молодой. Не смогла устоять супротив предложения, вот и встречались уже какое-то время. Понимала Аксинья, что замуж не позовет, а все равно – хоть как-то мужчина в доме был. Приходил тайком, уходил тишком, все честь по чести.
Вот и сегодня пришел. Да вслед за ним завалился один из государевых людей – самый наглый. Остальные держались еще, а этот – ну точно бес в него вселился, чем дальше, тем наглее становился. Почти в открытую требовал себе все, на что глаз положил. Завалился, значит, да поначалу издалека начал. Накорми, мол, хозяйка, да чаем напои. Аксинья и метнулась выполнять просьбу, надеясь, что дело этим и закончится. Не закончилось. Полез к ней этот государев, да еще со словами противными: «Кто ж на тебя такую позарится, а со мной хоть напоследок радость мужскую узнаешь». Платье порвал. Не вытерпел такого Васька, выскочил из-за печи, где прятался, да в морду этому наглецу дал. Токо вот тот драться не захотел. Хоть и здоровый, да, видать, трусливый. Поднялся с пола, куда его кулак парня отправил, схватил со стола чугунок да как стукнет по голове Ваську, на полюбовницу обернувшегося – проверить, что с ней. Тот и упал, как подкошенный. Государев этот тут же кинулся прочь, а Аксинья – к лекарке за помощью.
Замолкла женщина, опустив глаза и платок теребя, а мужики заворочались, поднимаясь. Оставлять такого без ответа никак нельзя, да вот, что сделать, если не просто пришлые, а под двуглавым орлом ходящие? Оперся староста обеими руками о стол, обвел всех взглядом да и уронил веско:
– Вяжем их. А ты, – стрельнул взглядом на брата, – седлай своего Стрелько да в город езжай, за полицией.
И понимают все, что полиция может за них и не заступиться, все ж они с теми, кто подати сбирает, что пальцы на одной руке, а что делать-то? И не побьешь, и не прибьешь, и в землю не прикопаешь – явятся вслед другие, еще хуже станет.
Двинулись все мужики дружною гурьбою прочь, а Даньку, что за всеми увязался, аж защемило предчувствие нехорошее.
Сбылося. Убегли государевы люди. Поседлали коней и утекли прочь. К утру уж точно явятся с рассказом своими первыми, известно как выставят сельчан – в дурном свете, ей же ей, в дурном, самих виноватыми сделают. Напали, мол, за службу государеву, синяк, Васькой поставленный, предъявят да и вернутся с подкреплением. Токо кулаки сжимать да зубами скрипеть в злобе бессильной остается.
– Дядь Богдан, – тронул мужчину за руку Данька да и продолжил умоляюще: – Вы таки езжайте, вдруг успеете?
Да как успеть-то, ежели дорога одна, а те первыми выехали? Но опосля того, как его жену вылечили, Богдан крепко зауважал, что травницу, что ученика ее, а посему послушался, побежал к себе. Да и то верно, Стрелько не зря так прозвали, добрый конь, справный, всех обгонял на выездах шутливых.
А сам Даня попятился в сторонку, пока все о нем забыли, да и тоже побежал – к лесу. Что делать-от – и сам не ведает, а не у кого попросить больше помощи. Бежит, а сам вспоминает и разговоры свои с Захаром Мстиславовичем о других домовых да об обращении с ними, и напутствия странные цыганки нездешней. Бьется-бьется в голове мысль голубем сизым, а все никак не оформится. А вот когда в лес забег, так все на свои места встало: и байки, и желания, и сразу стало понятно, что делать нужно.
Выдохнул Данька в попытке спокойствие поймать да и пошел тихонечко, в лес все больше погружаясь. Да не шагами, а душою. Как иначе в полуночи по лесу-то бродить? Ни зги не видать, и луна как нарочно в облаках спряталась. Вот ветка качнулась – это лисица прошмыгнула. Вот синичка затараторила – видать, со всеми хочет новостями поделиться. Вот лесавка стеснительно прошмыгнула… Заторопился вслед ей Данька, да с мыслями поскорее лесного батюшку увидать, без него ж ничего не выйдет! Бежит, света белого не видит, пока в дерево не впечатался. Ан нет, не дерево то – леший, токо-токо проснувшийся и от того весь скрипящий, как старый высохший пень, только плошки-глаза зеленым светятся. Выдохнул Данька, нетерпение сдерживая, поздоровался уважительно, как со старшим, да и выпалил одним духом просьбу свою, умоляюще глядя. Поскрипел-поскрипел лешак да и расхохотался басовито:
– От это дело! Весело будет!
А мальчонка как обмяк, ну точно стержень, на котором держался, выдернули. Поблагодарил от души лесного батюшку и домой поплелся. Только сперва убедился, что у Настасьи Ильиничны все в порядке.
Утро встретило село гулом, шумом да гамом. Все ждали возвращения – то ли брата старосты, то ли людей государевых, то ли полиции, а то и жандармов – на государственных же людей нападение свершилось. Староста да отец Онуфрий как могли сдерживали опщество, да пришлось подождать. Вернулся Богдан уже ввечеру, да не один. Прибыли с ним еще следователь с писарем в бричке, еле добрались по размытой дороге, да и принялись все жалобы селян записывать. Записали все, много бумаги извели, собрались и уехали. Правда следователь напоследок сказал, чтобы не волновались, в их пользу решится дело. А как уехали полицейские, так брат старостин и принялся за сказ.
Добрался до города он раненько – дорога как сама под копыта ложилась, засел у дверей указа, где прошения подавать, самым первым оказался, а как указ открылся, так все и вывалил одним духом. И про чуть не случившееся смертоубийство, и про грабежи с податями, и про все остальное. Захотели от него отмахнуться, да на счастье рядом вот этот самый следователь приходил. Заинтересовался, порасспрашивал да и заявил решительно, что займется этим делом. Окружающих аж перекосило да шепоток злобный послышался – за что такое счастье привалило, что «сам Величко» решил прибрать к рукам заявление. Богдан потом тихонько спросил бывалых, кто с прошениями не в первый раз приходил (бывало, годами кланялись, лишь бы пустяковое дело до конца довести), да и порадовался безмерно. Оказалось, Величко этот недавно из жандармерии перевелся да всей душой ратовал за честность и неподкупность стражей государевых, потому как краем уха услыхал, так и зацепился. По-честному будет разбираться, по справедливости.
Выдохнули все облегченно, а Богдан-от еще не закончил, дальше сказ продолжал. Он-то приехал раненько, а вот государевы люди, что с села сбежали, нашкодивши, токо к обеду приехали, да потом у себя все разорялись о дороге. То корень вдруг откуда ни возьмись вылезет, один конь аж охромел, то птицы налетят-нагадят. А посреди дороги медведь на них вылез. Весь отощавший, видать, шатуном ползимы побродил. Кинулся, но никого не сломал, токо того, кто на Ваську напал, помял чуток, даж ребра не сломал, лишь синяков наставил, и в лес убрался. Опосля этого поспокойнее стало, так что доехали без дальнейших приключениев. Но в тот лес зареклись заглядывать. Богдан как раз в соседней комнате сидел, «приемная» называется, следователя ожидал да рассказу дивился. Отродясь у них такого не водилось, чтобы звери подобным образом озорничали на дороге. В лесу – это да, они в своем праве, но на дороге…
Данька наравне со всеми рассказ слушает, а на сердце радостно, будто солнышко, да и гордо, не без этого. Все же руку приложил, чтобы так все закончилось. Он ведь поначалу, сказы про волхвов вспоминаючи, хотел попросить за село заступиться да навеки избавить от людей, что хуже супостатов, а опосля призадумался. Люди все ж таки, хоть и хуже любой гниды. Знал Даня, что леший не воспротивится, но изнутри мальчонку терзало неправильностью и нехорошестью поступка такого. Вот и придумал – Богдану дорожку спрямить, государевым людям – скривить да попугать как следоват, ноги чтобы их больше не было в селе. Сработало, да еще как! Видать, точно кто сверху присматривал, раз сказ брата старостиного правильный человек услышал да справедливый.